Приключения Альберта Козлова - Демиденко Михаил Иванович - Страница 41

Вечером в роте созвали открытое партийное собрание. Выступил политрук Борис Борисович.

— Граждане, — сказал он. — Урожай гибнет. Нашу работу, конечно, никто за нас не выполнит, но и помочь… Никто, кроме нас, колхозному хозяйству не поможет. Как насчет воскресника или субботника? Кто «за» — поднимите руку.

Проголосовали. И сегодня добровольно полроты, вместо того чтобы отсыпаться после наряда, шло на уборку картофеля.

Ротный сам увидел меня.

— Козлов!

Я подошел, откозырял.

— Почему не на завтраке? — спросил строго Прохладный. — Без строя болтаешься? Допрыгаешься, отправлю на губу, посидишь, подумаешь… Марш на завтрак!

— Товарищ младший лейтенант, — начал я.

— Молчать! Почему не выполняешь приказ?

— Да я…

— Пререкаться вздумал? Марш на завтрак!

— Полундра утопла! — выпалил я, не слушая ротного, потому что он не давал слова вымолвить.

— Врешь? — опешил ротный.

— Правду говорю. Брагин мокрый прибежал.

— Номер! — сказал Прохладный. — Политруку не говори, а то кондрашка хватит.

Ротный и старшина беседовали тайно. Я прогуливался по дорожке, глядел, чтоб политрук случаем не подошел и не услышал, о чем ведется речь.

— Влево, а она вправо, — жаловался старшина. — Ей: «Тпру!» — она галопом. Махнула с обрыва, еле выплыл. Она специально навредить хотела, специально потопла.

— Как отчитываться-то будем? — соображал ротный. — Вдруг проверка, а кобылы нет… Сено-солома, ты не пьян?

— Что вы, товарищ младший лейтенант, — возмутился Толик, — откуда?

— Разговорчики! Потом разберемся. Где взять лошадь? Если проверка… И лес возить… Сколько еще, много еще, сколько леса возить?

— До зимы. Навозили всего на три землянки.

— Так… Так… — Прохладный задумался, потом приказал. — Утопил, не утопил — ничего не знаю. Через сутки чтоб лошадь была! Какая угодно, хоть на одной ноге. Сутки форы. Приготовь увольнительную, подпишу. Не приведешь — пеняй на себя, защищать не буду.

— Спасибо! — сказал Толик. — Не подведу, командир.

После завтрака, захватив саперные лопаты, рота колонной ушла в деревню. Брагин куда-то исчез. Политрук пока не догадывался о случившемся. Я и Рогдай поступили в его распоряжение — у нас было особое задание на кузнице.

Около кузницы паслись семь стреноженных коняг. Их не мобилизовали в армию, оставили колхозу, потому что подчистую выбраковала ветеринарная комиссия. Командовал тягловой силой бригадир Кила, тут же крутился его неразлейвода крестный.

Парадом командовал политрук Борис Борисович. Он снял фуражку, повесил на гвоздик в двери кузницы, повязал широкий, прожженный в нескольких местах угольками брезентовый фартук. И вовсе не походил на вояку — он до невероятного напоминал доброго Айболита, звериного доктора из сказки.

Подвели мерина по кличке Афанасий. Мерин пофыркивал и вздрагивал непомерно раздутыми боками. Холка у него была сбита, осенние редкие кусачие мухи жадно прилипали к ранке.

— Что пухнешь? — спросил у мерина Борис Борисович. — Бригадир, записывай рецепт. Запустили скотину!

Он продиктовал рецепт. Бригадир Кила почтительно записывал огрызком чернильного карандаша на обрывке газеты советы, как выгнать аскариду из брюха Афанасия.

Мерин доверился коннику, добровольно подошел к станку, вошел в станок (его даже не взяли под уздцы), поднял заднюю правую ногу. Подковы, конечно, на ноге не было.

— Ой-ой-ой! — вырвалось у капитана. — Не копыта — лыжи. Как же ты ходил, друг сердешный? Не завидую.

Мерин вздохнул и вежливо помахал хвостом, отгоняя кусачих мух.

Борис Борисович положил неподкованную ногу мерина на колени, прикрытые брезентовым фартуком, долго приноравливался, затем осторожным и в то же время сильным движением срезал, точно сострогал, пласт кости. Думалось, что Афанасий взовьется на дыбы, лягнет коновала в живот, разнесет станок в щепу. Ничего подобного не произошло — мерин застыл! Его морда приняла скучающее выражение, как у женщины, когда ей делают маникюр.

Борис Борисович чистил копыта — задние, передние. Он часто менял всевозможные — выпуклые, прямые и загнутые — долота.

— Потерпи, потерпи, — просил он ласково.

Старший сержант дядя Федя ассистировал политруку.

— Теперь что? — спрашивал он почтительно. — Понятно, теперь чего? Ага, понял! Сразу бы не додумался.

Оказывается, и дядя Федя кой-чего не знал и не умел делать.

Дядя Федя вынес подкову. То ли подкова оказалась горячей, то ли Борис Борисович неловко тронув болячку — Афанасий взметнулся.

— Не мешай! — закричал капитан. — Терпи!

Забивались гвоздочки безболезненно и быстро.

— Готов! — отпустил мерина Борис Борисович. — Гуляй, старина! — Он дружески хлопнул ладонью по крупу.

Афанасий постоял, шагнул. Остановился, как бы соображая, больно ступать или нет. И, замотав головой, резво выбежал из станка.

— Эть взбрасывает! — умилился крестный и бросился ловить мерина. — Тпру-у, окаянный, те говорят, не резви!

Поймав Афанасия, крестный окликнул:

— Алик, забирайся! Скачи галопом на Лебяжье поле.

Там работали наши ребята.

Афанасий трусил не спеша. Я точно плыл по мелкой волне на перевернутой лодке. Я не умел ездить верхом. Неудобно было трястись на старом мерине, ударяясь о разъеденную мухами холку. Я балансировал руками, телом, чтобы не сползти то влево, то вправо, падал животом на спину Афанасия. Хотелось крикнуть: «Остановись!» — но почему-то было стыдно произнести подобные слова.

Кое-как добрались до Лебяжьего поля.

Бойцы выкапывали саперными лопатами картошку. Они шли цепью. Им пособляли женщины. Выбирали клубни руками, бросали в ведра; когда ведро наполнялось, картофель ссыпали в большую черную кучу.

Работали весело. Дядя Боря Сепп старался в паре со Стешкой на самом левом фланге. По-моему, они плохо соображали, что делают, потому что сбились с рядов. Их подняли насмех.

— Куда ж в кусты полезли? — закричала женщина. — Рановато еще, еще обеда не было… Глянь, Стешка-то покраснела!

Действительно, девушка и дядя Боря покраснели.

Я слез с лошади. Афанасия впрягли в плуг. За плугом пошел дядя Боря. Он отворачивал черные жирные пласты земли, картошка оказывалась сверху, человек десять еле управлялись за ним.

Через полчаса прискакал Рогдай. Его лошадь тоже впрягли в плут. И работа завертелась. Бойцы сбросили гимнастерки. День выдался погожим…

Часа в два приехала подвода с обедом. Угощали за колхозный счет. Привезли три ведра с мясным борщом, каравай хлеба, яблок, молока… Полную подводу еды. Выставили обед на землю и уехали.

Женщины и ребятишки почему-то отошли в сторонку, каждый достал из узелка свое — бутылку молока, кто холодной картошки, лепешек.

— Товарищи, — возмутились бойцы. — Садитесь, вместе пообедаем.

— Не, ответили женщины, — не положено. Наш пай за трудодни, может, отдадут, это вам, вы служивые. Гости.

— Какие гости? — снова возмутились бойцы. — Отставить! Идите сюда! Вместе работали, вместе будем столоваться.

Первыми подошли мальчишки, за ними потянулись женщины.

Дядя Боря Сепп насыпал борща полный котелок, пошел к Стешке. Они о чем-то поспорили, затем сели в сторонке, начали хлебать одной ложкой из одного котелка.

И уже никто над ними не подтрунивал, изредка какая-нибудь женщина долгим, пристальным взглядом глядела в их сторону и вздыхала, потом отводила тяжелый взгляд.

После обеда опять копали. Много накопали картошки. Груд сорок, а то и больше.

Мы забыли, что шла война. Она напомнила о себе: появился немецкий разведчик — «костыль». Он повис в небе. Захлопали зенитки. Вокруг «костыля» появились разрывы. Говорят, что «костыль» сбить трудно, — он хорошо бронирован.

Люди на поле прекратили работу, глядели в небо, судачили:

— Пришел выглядывать.

— Ищет, гад…

— Может, фотографирует на память?

— Ищет. Аэродром шукает. Сегодня полеты.

— Видать, допекли «Яки» фрица. Пришел на поиск аэродрома.