Приключения Альберта Козлова - Демиденко Михаил Иванович - Страница 38

Из палатки вышли ротный и политрук. У Прохладного алел на щеке шрам. Шуленин сник — покрасневший шрам на щеке командира роты обещал мало приятного.

Борис Борисович не торопясь пристегнул полог палатки и подошел к столам для чистки оружия.

Шуленин соскочил со стола и встал по стойке «смирно».

— Дела следующие, — сказал политрук, улыбаясь. — Идите на КПП, ведите жену сюда, в роту. Другого выхода нет — отпустить вас в деревню не в нашей власти. В общем, ведите ее сюда. Надеюсь, что товарищи, живущие с вами в палатке, не будут в обиде, переночуют в свободных. Кто с вами живет?

— Они, — показал на нас с братом Шуленин.

— Тем более, — сказал политрук.

Шуленин почему-то не двигался с места, не спешил на КПП. Он покосился на товарищей, поморщился… Набравшись храбрости, прошептал что-то политруку на ухо.

— Не понял, — сказал политрук. — Говорите громче. Скрывать нечего. Все равно не скроешь. В чем дело?

— Она с ребенком, — сказал Шуленин и с опаской оглянулся на старшину роты Брагина.

— Как? — не понял капитан Иванов.

— С ребятенком, говорю, приехала, — повторит Шуленин и почему-то опять покосился на старшину.

— Сколько ребенку лет? — задал вопрос политрук.

— Сейчас!

Шуленин закатил глаза и стал загибать пальцы — считать. Пальцев ему не хватило, он зашевелил губами.

— Пять месяцев, пятый должон, — сказал он. — После первого ранения я заезжал домой… Пять месяцев аккурат.

— Та-ак… — протянул капитан. — Да-а-а… Загвоздка! — Он повернулся и пошел разыскивать Прохладного для продолжения таинственных переговоров — как поступить с рядовым Шулениным, к которому не только прибыла жена, но, как выяснилось, с грудным младенцем.

— Тихарь! — возмутился старшина Брагин. — Темнил… «Не знаю… Есть ли дети или нет». Чего темнил? Может, она еще бабку с дедом привезла? Говори сразу! Всю деревню с собой захватила? Коровку в подоле принесла, курей, свинку? Рота! Чего расселись? Готовьсь к строевой подготовке! Я, что ли, один за всех на занятия пойду? Для меня, что ли, одного приказы пишутся? Через десять минут построение.

В армии существует байка о том, как генерал приказал построить полк в десять часов. Командир полка на всякий случай приказал выстроить на плацу полк в девять тридцать. Командиры батальонов, чтоб не опростоволоситься, отдали приказы построить солдат в девять. Ротные решили вывести роты в восемь тридцать — соответственно, командиры взводов упредили начальство еще на полчаса, а старшины вывели солдат из казарм в шесть.

— И никаких разговоров!

Брагин построил нас на строевую подготовку. Прошло полчаса. Прохладного не было. Дело нашлось: проверяли, у кого как начищена обувь. Шуленину влетело по первое число — на его бутсах засохли комки глины: видно, не успел очистить ее, придя с караула. Потом проверяли воротнички… Потом еще что-то…

Прохладный появился, как всегда, неожиданно и с тыла.

— Смирно!

— Вольно! Рядовой Шуленин, выйти из строя!

Прохладный не желал смотреть в сторону Шуленина.

Прохладный был в плохом настроении.

— Иди к комиссару, — сказал Прохладный. — Сено-солома! Развели детский сад, комнату матери и ребенка. Он тебе объяснит, что делать. Стой! Как хочешь, чтоб писку не было слышно. У меня не родильный дом, здесь армия, фронтовая часть. И чтоб баба не шлялась, где попало. В общем, иди, иди!.. Брюхо только подтяни, вояка липовый!

Начались занятия по строевой подготовке. Ротный прочитал легкую нотацию о том, что кадровых военных видно и в штатской одежде, что строевая выправка — залог дисциплины, после чего мы разделились на группки по три-четыре человека, ходили друг около друга и лихо печатали строевой шаг, соответственно приветствуя друг друга, как высшее начальство.

Прохладный тосковал. Он сидел в сторонке на поваленной полусгнившей осинке, чертил на земле прутиком замысловатые геометрические фигуры и часто сплевывал.

После обеда ушли бойцы, заступающие в наряд. Осталось меньше взвода. Нам предстояло особое задание — строить проволочные заграждения в три кола. Я и Рогдай таскали колья. Кол от кола в семи метрах. Колья забивались деревянной кувалдой в землю, на толстой палке несли моток колючей проволоки — разматывали ее и прикрепляли к кольям. Аэродром одевался заграждениями. Как вскоре выяснилось, не зря. Мы преодолели бугор, долго чавкали в болотце, потому что пришлось заготовлять особенно длинные колья, чтоб поглубже загнать их в трясучую, неестественно зеленую для осени землю. На кочках доспевала клюква. Ее было много, но есть ее было рано — свой особый кислый вкус она приобретает после заморозков. Говорят, что особенно хороша клюква после первого снега.

Люди работали вяло. Работа не ладилась. Мы потихоньку ссорились между собой. Командовал Брагин. Его почему-то не хотели слушаться, пререкались, даже посылали сквозь зубы кое-куда. Толик отвечал тем же… Он умел.

Объявили перекур. Перекур затянулся. Лишь Рогдай продолжал растаскивать колья: он отличался особым пристрастием к службе.

— Нет, бабу нельзя пускать в войска, — сказал кто-то. — Если к одному приехала, почему же к другому не может? К кому не может, завидки берут, хочется в самоволку вбегать, к зазнобе на хутор. У кого хутора нет…

— Пусть бабочек ловит, — досказал кто-то.

— Гонишь от себя мысли разные, письмо получишь: «Хорошо! Сыты… Одеты». Брешут, конечно, не хотят расстраивать. Видим по другим, как сыты, одеты, обуты. А тут приперлась. Да с ребятенком! Вообще-то молодец тетка! Приехала и приехала, гнать не будешь. И Шуленину подфартило…

— Выпить бы что-нибудь по случаю…

— Керосинчику бы граммов двести.

— Слушай, Брагин, ходят слухи, у тебя в заначке четверть самогонки припрятана?

— Кто брехню пустил? — рассвирепел старшина. — Язык ему вырву.

Неожиданно прибежал дежурный по роте.

— Братва! — закричал шагов за сорок дежурный. — Братва! Бра-атва!

— С кола, что ли, сорвался? — сказал кто-то, лежа на земле.

— Похоже.

— Братва!

— Чего, родимый? Отдышись, сердечный, загонишь себя, раньше времени похоронную жене пошлют.

— Что расскажу!..

— Давай рассказывай!

— Смех!

— И с этим ты спешил к нам? — спросил Толик.

— Подождите, не перебивайте. Ой! — Дневальный опустился на землю, взял у товарища из рук цигарку, затянулся до кишок и продолжал: — Кончай работу!

— Пожалуйста!

— Кто приказал?

— Смех!

— Эту важную новость мы уже слышали. Может, еще что-нибудь знаешь?

— Пришла… Честное слово!

— Ну и какая?

— Обыкновенная… Во и во! — Дневальный развел два раза руки в стороны. — Но приятная. С ребятенком. Первым долгом — бух в ноги политруку.

— Не врешь?

— Не перебивай. Оказывается, она привезла ребятенка, чтоб отцу показать, Шуленину, значит… Жили они долго лет пятнадцать, детей не было; приехал он в отпуск, думали — ничего, а она родила.

— Это нас всех ожидает… Кто вернется домой, конечно, живым.

— Я и говорю… Родила. Подумала: всякое может случиться, отец может и не вернуться, она сына в охапку, на поезд — и с ребятенком, как с пропуском, по всем путям ей «зеленый свет». Привезла показать отцу. Как думаете, братва, молодец аль дура?

— Стоящая жинка! Но если бы моя каждый раз ко мне детей возила, я бы без порток ходил.

— Не о тебе речь!

— Привезла. Шуленина не узнать. Важный стал, как полковник. Приперла с собой два мешка жратвы. Значит, бух в ноги политруку, говорит: «Товарищ командир, я была комсомолкой, я — ворошиловский стрелок, я туда, я сюда, привезла сына к отцу, будьте крестным отцом».

— Врешь!

— Было бы ради чего врать! Борис Борисович, капитан, значит, политрук, рот раскрыл: «Я, — говорит, — член партии». Она ему: «Мы по-нашему, по-советски крестины устроим. Прошу крестины советские устроить, потому что война войной, а сын родился».

— Кто крестной матерью?

— Прохладного позвала…

— Ха-ха-ха!..

— И что решили?