Огонь в затемненном городе (1972) - Рауд Эно Мартинович - Страница 2

Должен признаться, мне стало совсем не по себе, хотя Манивальд Лооба держался со мною прямо-таки по-дружески. От него попахивало водкой, но я не сказал бы, что он был пьян. Он рассказывал, что евреи сейчас ходят по деревням и бросают яд в колодцы. Поэтому надо переловить их и усыпить вечным сном — всех до одного. Точно так он и сказал: усыпить…

— Почему именно евреи отравляют колодцы? — спросил я по-детски наивно.

Мне вдруг вспомнился наш учитель математики — Драпе, как мы его прозвали. Весь класс очень уважал его. Он тоже был евреем.

— Ты что ж не понял? — сказал Манивальд Лооба. — Недостаток еврея вообще в том, что он еврей. Иной еврей, может, и не отравлял колодцев, но евреем-то он все равно остается.

Тут они все дружно заржали. Почему-то я вовсе не понял их шутки, хотя вообще-то у меня довольно хорошо развито чувство юмора.

Но в это время подъехал какой-то человек в телеге, и они принялись обыскивать телегу. Я воспользовался подходящим моментом и ушел не попрощавшись.

Только по дороге домой я задним числом понял, что хотели они сказать своей туманной «шуткой»: евреев надо «усыпить» просто потому, что они евреи. И вдруг я понял, какая каша заварилась вокруг. Мне снова вспомнился наш учитель математики. Потом перед глазами возникло рябое лицо кузнеца. Потом немецкий офицер, который поднёс руку к уху и сказал: «Фиилен данк!» И потом Манивальд Лооба с его словами… Мне стало жутко.

А неделю спустя случилось то, о чем, собственно, я и хотел рассказать.

У меня в деревне появился друг. Его зовут Велло, фамилия — Рааг. Впервые мы встретились, когда в Сооселья косили рожь. Это было незадолго до прихода немцев. Мы с бабушкой пошли помогать убирать рожь, но я ведь горожанин и не умею вязать снопы. Снопы вязала бабушка, а я носил их в скирды. Одним из скирдовальщиков был Велло, так мы и познакомились. После этого мы несколько раз ходили вместе удить рыбу и однажды почти целый день проискали в лесу теленка, принадлежавшего отцу Велло. Я потому говорю «отцу Велло», что матери у него не было. Она погибла года два назад в результате какого-то несчастного случая. Хозяйство у них вела какая-то дальняя родственница.

Мы с Велло хорошо ладили. Но когда фронт приблизился, нам запретили уходить далеко от дома. К тому же Велло не располагал для этого временем. У его отца на работе в волостном исполкоме стало теперь ужасно много дел, и Велло должен был заменять дома взрослого мужчину.

После прихода немцев я однажды навестил Велло, и мы с ним играли в шашки — шахмат у него не было. Потом несколько дней не виделись.

Как-то после обеда я направился в ближний лесок по малину. Лето выдалось сухое, и поэтому ягоды были маленькие и полны червей, но немножко поклевать — от нечего — делать можно было.

Вдруг я услышал ворчание автомобильного мотора и удивился: кто это заехал сюда на узкую просеку? На всякий случай затаился в малине и стал выжидать. Вскоре показался грузовик. В кузове стояли три самооборонщика. Они вопили, смеялись и смотрели на дорогу позади машины. Очевидно, там было что-то очень смешное. Я вытянул шею как только мог. И тут я увидел…

За машиной бежал человек. Это был мужчина, привязанный к грузовику веревкой, как собака. Лицо его было в крови, а рот широко раскрыт. Время от времени человек поднимал руки и махал ими, как птица крыльями. Это был отец Велло.

На меня напала тошнота.

Отец Велло упал, и машина поволокла его по земле. Я узнал голос Манивальда Лооба, когда он закричал:

— Вставай на ноги, старина! Поднимайся, старина, поднимайся!

Я бросился бежать к деревне. Честно говоря, я плакал навзрыд. И все время одна и та же мысль билась у меня в голове: «Теперь они отправились усыплять его! Теперь они отправились усыплять его! Они отправились усыплять его…»

Дома тетя дала мне каких-то капель, чтобы я успокоился.

Вечером за ужином дядя сказал:

— Самооборона снова свершила самосуд.

Велло я больше не видел. Позже говорили, что он в тот же день уехал куда-то к своему дяде.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОРОД

Вскоре после того как город захватили немцы, мама приехала за нами в деревню. Мама — живая и здоровая. И она очень обрадовалась, найдя нас тоже живыми и здоровыми. Оказалось, что мама не приехала, а весь путь из города прошла пешком, очень устала и запылилась. Но была радостной.

Она пришла одна, без отца. От отца она принесла только коротенькое письмецо:

Мой отец ушел на войну.

Уже на следующий день мы начали готовиться к возвращению в город.

Тетя собрала нам кое-что из продуктов.

— Кто знает, как вы теперь проживете там, в городе, — говорила она, насыпая муку в пеструю бабушкину наволочку. — Наверно, голод вскоре даст себя знать.

— Что ж, тогда придется варить похлебку из топора, — улыбнулась в ответ бабушка. — Как-нибудь перебьемся.

— Ну, до тех пор пока курица несет яйца… — влез было я, но вовремя спохватился и придержал язык за зубами. Едва не разболтал свою тайну.

Дело состояло в том, что у меня был договор с хозяйкой хутора Сооселья. За работу, выполненную во время уборки ржи, она обещала дать мне с собой в город живую курицу. Я ведь собственными глазами видел, сколь охочи немцы до куриных яиц, и не без оснований боялся, что в самое ближайшее время яйца в Эстонии могут исчезнуть.

Курицу я присмотрел себе уже заранее. Я вообще предпочитал плимутроков леггорнам, хотя помнил еще с пятого класса, что леггорны несутся лучше плимутроков. Однако яйца леггорнов по величине немного меньше. К тому же у меня крайнее предубеждение к яйцам маленького размера, особенно если вопрос идет о гоголе-моголе. Итак, я выбрал курицу породы плимутрок и дал ей имя Кыка. Теперь могу лишь грустно улыбаться: ведь сахару недоставало и мне посчастливилось взбить гоголь-моголь лишь из одного яйца. Но все же я не променял бы свою Кыку ни на какую другую курицу.

Еще я должен объяснить, почему план транспортировки Кыки в город я вынужден был держать в секрете.

Несколько лет назад мы всей семьей гостили летом у тети. Однажды, когда дядя поднимал пар, я нашел в борозде семейство полевых мышей, отнес их домой и поселил в собачьей конуре. Дело в том, что пес (его звали Туке) летом почти совсем не пользовался конурой, кошка же почтительно держалась от нее подальше. Я каждый день давал мышатам молока и зерна, и в конце концов мы, как говорится, сроднились. Мыши относились ко мне с доверием, как дети к своему отцу, не боялись меня и радостно вылезали из соломы, когда я приносил им еду. Потом настало время возвращаться в город, и я решил взять мышей с собой. Сделал им мягкое гнездо в дядиной коробке из-под папиросных гильз, положил туда кое-что съестное и прорезал в крышке дырочки для воздуха. Но мама заметила мои приготовления и строго приказала оставить всякие намерения везти мышей в город. «Там им не место!» — сказала она. И мне не осталось ничего другого, как отнести мышей в дядин амбар, хотя я вовсе не был уверен, что именно в амбаре им место.

Теперь я опасался: а вдруг у мамы будет что-нибудь против Кыки? Правда, домашнюю птицу, курицу, нелепо сравнивать с грызунами, мышами. Но полученный мною в свое время урок сделал меня осторожным.