Огонь в затемненном городе (1970) - Рауд Эно Мартинович - Страница 31

— Хочешь, я покажу тебе мой песенник?

— Если ты не боишься…

Линда удивленно посмотрела на меня:

— А чего я должна бояться? Тебя, что ли?

— Ты же слышала, что сказал обо мне Арви.

— Думаешь, я поверила?

— Не думаю, но…

— Чего же тогда об этом говорить?

— Я просто так…

— Просто так нечего говорить.

Теперь, пожалуй, наступило самое время выложить все.

— Мээли ведь тоже подозревала меня.

— Мээли? Тебя?

— Ну да. Меня и Олева. Ведь это мы принесли полевую сумку ее дяди.

— Вы?

— Мы.

Линда уставилась на меня недоверчиво:

— Это невозможно.

— Это совершенно возможно, — сказал я. — Мы отдали полевую сумку Мээлиной тете, а Мээли Олев подарил ветку рябины.

Линда молчала.

Я счел необходимым добавить:

— Конечно, никто нас туда не посылал. Мы действительно нашли эту полевую сумку в лесу.

— Чего же ты сразу не сказал?

— Когда?

— Когда я рассказала тебе про подозрения Мээли.

— Как ты не понимаешь! Об этом должно было знать как можно меньше людей.

— Было бы гораздо лучше, если бы ты сразу мне доверился, — заметила Линда.

— Может быть. Но, по крайней мере, теперь это сказано.

— Я, кажется, тебя понимаю.

Слова Линды меня обрадовали.

— Теперь ты объяснишь Мээли?

— Конечно.

— Ты еще скажи ей, что ее дядя жив и здоров. Во всяком случае, еще недавно это было так. Он политрук в Эстонском корпусе, и он чуть не застрелил отца Мадиса, когда тот перебегал к немцам.

Я рассказал Линде о том, что был у Салувээров. Рассказал о ненависти отца Мадиса к политруку Кярвету и о том, откуда Арви взял свое обвинение.

— А о своем отце ты так ничего и не узнал? — спросила Линда.

— Нет.

Наступило молчание.

Мой гордиев узел был разрублен.

— До чего же сложная жизнь! — сказала Линда. — Один ненавидит другого, другой подозревает третьего, четвертый обвиняет пятого…

— Война, — сказал я.

— И когда эта война уже кончится?

— Кончится и война. Великие Луки уже освободили. У нас в классе на доске было даже сообщение об этом.

Для Линды название Великие Луки было чем-то весьма далеким и неопределенным. Ее интересовало нечто совсем другое.

— Это вы с Олевом написали? — быстро спросила Линда.

— Нет, не мы.

Даже Линде я не мог рассказать обо всем. Сейчас такое время, когда один ненавидит другого, другой подозревает третьего, четвертый обвиняет пятого и когда даже лучшие друзья откровенны между собой не во всем.

— Я подумала, может быть, вы.

— Нет, не мы, — повторил я.

— Виновных не нашли? — спросила Линда.

— Нет. Даже директор не мог дознаться. Оказалось, что в тот день первыми пришли в класс Гуйдо и Атс. Но они вне подозрений.

— И они не стерли сообщение с доски?

— Нет. Должен же был директор сначала сам взглянуть на него.

В действительности самым первым в тот день пришел в гимназию все-таки Мадис. Но он не стал раздеваться, а сразу же быстро прошел в класс, написал на доске сообщение и потихоньку через черный ход выбрался из здания. А потом вошел в гимназию вместе с другими учениками. Но все это знали только мы с Олевом. Рассказать об этом Линде я не мог — время такое…

— Покажи мне теперь свой песенник, — попросил я.

Это была толстая тетрадь. Почти у всех наших девочек есть такие тетради, куда они записывают любимые песни. Но у Линды в тетради, кроме песен, было много рисунков. Цветы. Заходящее и восходящее солнце. Парусник среди синего моря. Силуэт Таллина с Длинным Германом[6].

Я принялся читать.

Прежде всего «Крепость калевитян». Потом «Катюша»; рядом с названием нарисована крохотная яблоневая веточка со светло-розовыми цветочками. Затем еще несколько песен, которые были в моде перед войной.

Дальше шли песни поновей: «Крохотная каморка в сердце моем…», «Мне дом подари средь лесной тишины…», «Лили Марлен». И, конечно же, «Волны Балтийского моря», которую теперь поет каждая девчонка: «Там, где плещутся Балтики волны, там, где штормы и ветры на берег летят…»

Я быстро перелистывал страницы и вскоре дошел до тех песен.

И таких песен было несколько.

— Ты больше никогда не должна брать с собой в школу свой песенник, — сказал я Линде.

Но тут же задумался… Существует еще и другая возможность скрыть эти песни от директора…

— Надо сразу же предупредить девочек, — сказала Линда, — такие песни и у других переписаны.

— Конечно, обязательно.

Когда большие настенные часы в столовой пробили четыре, мы вдвоем отправились в школу.

ЕЩЕ ОДИН УРОК ИСТОРИИ

В тот же день у нас был урок истории.

Читатель, наверно, помнит об уроке истории, происходившем еще тогда, когда мы учились в начальной школе. С тех пор прошло много времени. И сейчас речь пойдет еще об одном уроке истории, теперь уже в гимназии.

Я упоминал, что историю преподает нам директор гимназии. Его уроки характерны тем, что он упорно старается связывать исторические события с современностью. О чем бы он ни рассказывал, он обязательно подведет к такому выводу, что нынешняя сила и мощь гитлеровского государства — результат исторического развития.

— В ходе истории немецкому народу довелось испытать и горечь поражений, — как-то сказал он. — В первую мировую войну немцы потерпели поражение потому, что у них не было настоящего вождя, который объединил бы весь народ в единое целое. Но теперь никто больше не сможет сломить немцев.

Сделало ли поражение в первой мировой войне немцев сильнее, я не знаю, но умнее они не стали — это уж точно. Однажды в кино мне случилось видеть, как Гитлер говорил речь. Первые две фразы он сказал еще более-менее по-человечески, но затем вдруг начал орать и вопил все время, будто хотел тут же наброситься на кого-то. Однако люди на экране слушали его с таким восхищением, словно перед ними какое-то божественное явление. Похоже было, что они действительно слились в единое целое, если воспользоваться выражением директора гимназии. Только было ясно, что это единое целое вовсе ни капельки не думает, лишь вопит: «Хайль Гитлер!» Олев называет это массовым психозом. Он возникает тогда, когда большая масса людей слушает оратора, не вдумываясь в смысл его слов, будто у всех пропал разум.

Но в нашем классе не возникло массового психоза, хотя директор, как ловкий оратор, легко перескочил через два тысячелетия, отделяющих нас от Персидских войн Александра Великого. Сравнив Александра с Гитлером, он начал горячо превозносить храбрость немецких солдат. По его словам, и древние македонцы и современные немцы в той или иной степени относятся к арийской расе.

Дальше директор рассказывал, как Александр любил читать «Илиаду» Гомера, и свернул разговор на то, что в каждый исторический период духовная жизнь и культура особенные.

— Возьмем, к примеру, песни, — сказал он. — Интересно проследить, как история отражается в песнях. В эстонских народных песнях много говорится о тяжком труде, и это именно потому, что они созданы в крепостные времена. Или возьмем песни, которые распространились теперь. Это главным образом лихие солдатские песни, в которых говорится о героических бойцах и грядущей победе.

Директор начал разгуливать по классу и остановился возле парты, за которой сидела Линда.

— Но давайте приведем какой-нибудь конкретный пример. Наверняка и у вас есть тетради, куда вы записываете свои любимые песни. Вескоя, у вас ведь есть такая тетрадь?