Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 8

Завидя знакомый возок и «дядю Матюшу», племянники и племянницы подняли крик и визг на весь двор. Сверху, со второго этажа, поспешно сбежала жена Власа – Наталья, низенькая, неказистая и неряшливо одетая женщина. На крыльце появился с довольной улыбкой на желтом, худом лице Влас – длинный и тощий, в чесанках и калошах, в черном жилете и синей сатиновой рубахе, на купеческий манер выпущенной из-под жилета. Приезд Матвея для всех был настоящим праздником: детишки могли вволю поесть и полакомиться медом, Влас радовался возможности кое-что из привезенного с пасеки пустить в оборот в своей лавчонке и получить стопроцентную прибыль.

Через час вся семья сидела за столом. Наталья подавала обед. Девочки, Дашка и Сашка, толкались и щипали друг друга, Генька и Сенька дрались из-за ложек. Влас, бросая на детей грозные взгляды, скрипучим голосом рассказывал брату о своих торговых делах, жаловался на неудачи. Большая семья поглощала почти все доходы. Заветная мечта Власа – открыть лавку на базаре – из года в год оставалась неосуществленной. Приходилось урезывать себя во всем.

Матвей и сам это видел. Рубашонки на мальчиках пестрели разноцветными латками. В квартире было грязно и неуютно. Вещи валялись в беспорядке. В переднем углу, рядом с иконами, висел в потускневшей золоченой рамке портрет молодого царя Николая Второго.

После обеда Влас пошел вниз, в лавку, – решил открыть ее на часок-другой. Было еще не поздно, и могли заглянуть покупатели. Матвей поспешил за ним, заявив, что мать наказывала прикупить мыла и соли.

В лавке у Власа царил такой же беспорядок, как и в квартире; пахло керосином, тухлой рыбой и еще чем-то сладковатым, что всегда привносит запах бакалеи.

Покупатели не заходили, и Матвей подробно рассказал брату о том, что случилось в Юксинской тайге осенью, о странных допросах следователя Прибыткина и о всем, что в эти дни тревожило и волновало их с дедом Фишкой.

Заложив за спину худые длинные руки, Влас прошелся по лавке, задел ящик, опрокинул его, но рассыпавшиеся пряники подбирать не стал. Видно, рассказ произвел на него сильное впечатление.

– Ну-с, зачем же вы властям заявляли? – остановившись перед Матвеем, заговорил он с раздражением в голосе.

– Как же иначе? – изумился Матвей. – Человек все-таки.

– Гнить ему везде одинаково!

– О родных его заботились.

– О других заботились, а про себя забыли. Объегорил вас следователь. Да-с! Дураки вы с дедом Фишкой! Ду-ра-ки!

Мысль о богатых золотых россыпях так захватила Власа, что он готов был избить Матвея за его откровенность со следователем. Немного успокоившись, он пришел все же к выводу, что не все еще потеряно, если не упустить время. Решил весной, как только просохнет земля, приехать на пасеку и вместе с Матвеем и дедом Фишкой отправиться на Юксу – попытать удачи.

3

В самую распутицу на пасеку Строговых неожиданно нагрянул сам Никита Кузьмин с сыном Алешей и его воспитателем.

Строговы удивились: эка, в какую пору принесло их! Снег уже оседает, речки наледью покрылись, бугры вытаяли. Видно, неотложное дело поехать заставило.

Больше всех взволновался дед Фишка.

«Неспроста, ой, неспроста прикатил золотопромышленник! – промелькнуло у старика в уме, и он замотал головой, словно отгоняя от себя какую-то неприятную мысль. – Неужели Влас продал нашу тайну? От этого всего можно ждать. Спит и видит себя купцом».

Захар выбежал к воротам встречать важного гостя. Иногда хоть и поминал он Никиту Федотыча недобрым словом, а все-таки чтил его как благодетеля.

«Если б не Кузьмин, ломал бы я и сейчас хрип на чужих людей. А теперь – сам хозяин», – любил говорить Захар.

Гости ввалились в дом в шубах, в дохах. Кузьмин забасил:

– Мир дому сему!

– Милости просим, – в один голос ответили Агафья и дед Фишка.

– Проходите, раздевайтесь, – пригласил Матвей.

Анна с любопытством осматривала гостей.

– Эй, бабы, – засуетился Захар, войдя в дом вместе с кучером, – давайте живо самоварчик, закусить, чем богаты… Никита Федотыч, – обратился он к Кузьмину, – снимай доху, грейся! Фишка, подбрось в печку дров!

Кузьмин сбросил доху, снял бобровую шапку и поздоровался со всеми кивком головы. Увидев Анну, он без стеснения осмотрел ее и громко засмеялся.

– Да у вас прибыль! Ай да Матвейка, отхватил какую!

Анна, покраснев, бросила на промышленника хмурый, недружелюбный взгляд и ушла за перегородку, в куть.

Кузьмин обернулся к невысокому чернявому молодому человеку, который, раздевшись, стоял у двери, ожидая, когда его познакомят с хозяевами.

– Знакомьтесь: Соколовский Федор Ильич. Гувернер, – не удержался золотопромышленник от того, чтобы не блеснуть богатством своего дома, как это любил делать.

«Губернер! – ударило в уши деду Фишке, возившемуся с самоваром у печки. – Ну, так и есть: не иначе губернаторского чиновника притащил с собой Кузьмин, чтобы записать на себя Юксинские золотоносные земли. У них это просто. Вот напасть-то! Эх, дурак старый!» – мысленно ругал он себя за то, что сам же подбил Матвея советоваться с Власом.

Ожесточенно дуя в самоварную трубу, так что искры летели из решетки, он уже не слышал того, о чем говорилось в прихожей.

А Захар, посмотрев на студента в черной форменной тужурке с блестящими золочеными пуговицами и синих диагоналевых брюках навыпуск, как всегда откровенно, сказал:

– Вона как! Го-вер-нер! Это что же, Никита Федотыч, он при тебе вроде как за лакея будет?

– Эк, деревенщина! – тряхнул головой Кузьмин, недовольный такой неучтивостью бывшего своего работника. – Гувернер – это слово французское: воспитатель значит, или учитель по-нашему. Федор Ильич к Алеше приставлен учить его разным предметам, в том числе и языку французскому.

– Ну, прости, коли так! Не хотел обидеть тебя, Федор Ильич, – добродушно сказал Захар.

Но студент и не думал обижаться. Улыбнувшись на слова Захара, он приветливо поздоровался за руку с новыми знакомыми. Перед Матвеем Соколовский задержался, они посмотрели друг другу в глаза.

Алеша, не раздеваясь, осматривал простое убранство крестьянского дома; с худенького, испитого лица его не сходила гримаса брезгливости. В доме Строговых полы были некрашеные, кровати деревянные, вместо кресел стояли табуретки, на маленьких окнах висели домотканые занавески.

Захар подскочил к Алеше, расстегнул его дошку и проворно вытряхнул из нее ошеломленного такой бесцеремонностью барчука.

Кузьмин взял сына за руку и шагнул вместе с ним в горницу, где Агафья накрывала на стол. Соколовский остался один возле железной печки, грел посиневшие руки. Матвей, раскрывая туески с медом, несколько раз обращался к нему, спрашивал, какова дорога, удачно ли миновали лога. Анна из кути тоже поглядывала на студента в щелку перегородки.

Соколовский был невысок, но строен. Щеки его смуглого, тщательно выбритого лица порозовели на морозе. Улыбаясь своим мыслям, он украдкой посматривал на Захара, цедившего из бочонка в глиняные кувшины пенистую брагу.

«Все что-то скалится – поди живется ладно. Батюшки, а руки-то какие! Белые да нежные, – думала Анна, глядя на студента, и тут же наполнялась недоброжелательством к гостям: – Семена надо веять, а их принесла нелегкая».

За столом, угощая гостей медовой брагой, Захар сказал Соколовскому:

– Береги ноги, Федор Ильич! В ноги сразу бьет, – и засмеялся.

По всему было видно, что «говернер» пришелся по нраву старику, – может быть, потому, что не обиделся он на его неладные слова.

Дед Фишка через угол стола все тянулся к Кузьмину, усердно подливая ему брагу. Хитрил охотник: «У пьяного – что на уме, то и на языке. Авось проговорится!»

Наконец он исподволь, окольными вопросами, стал дознаваться о цели приезда.

– А ты, дед, все еще прыгаешь? – смеясь, обратился к нему Кузьмин. – Тайгу, наверно, лучше родного дома знаешь?

– Что бога гневить, прыгаю… пока ноги носят, – поперхнувшись, с запинкой проговорил дед Фишка и тотчас добавил: – Только в тайгу теперь не пройдешь, не проедешь.