Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 14

– Тогда, Фишка, – она толкнула его сухоньким кулачком в плечо, – вступается другой барин, должно, по обличью, купец, и говорит: «Не беда, что время горячее: мы за труды заплатим». Тут он вытащил из кармана золотые, встряхнул их на ладони. «Не бойтесь, говорит, обману нет, денежки – вот они». Ей-богу, не вру, Фишка!

– И повели их мужики?

– Повели, повели. Кинтельян же Прохоров и новел. Да не один, наняли они в артель человек двенадцать. Сказывали на деревне – эти землю копать будут. Вчера чуть свет ушли. Так прямо пихтачами и пошли к заимке.

Всего ожидал дед Фишка, но только не этого. Ему хотелось рвать на себе волосы от досады.

Просидев у Свистунихи остаток ночи, он на рассвете, делая вид, что торопится домой, бросился к берегам Юксы.

Но было уже поздно. Следователя Прибыткина и горного инженера Меншикова водил по тайге Зимовской.

Возвратившись на пасеку, дед Фишка от пережитых волнений слег в постель.

Через несколько дней неожиданно на пасеку Строговых, разыскивая своих лошадей, заглянули балагачевские мужики. Агафья наварила картошки, принесла из погреба туесок сметаны и позвала мужиков к столу.

Среди балагачевцев был и Кинтельян Прохорович Прохоров. В разговоре с Захаром он упомянул о приезде Прибыткина.

Дед Фишка насторожился. Пересиливая слабость, слез с постели и начал расспрашивать Кинтельяна:

– Ну и как, нашли господа клад?

– Как бы не так! Вместо золота песок повезли, – усмехнулся Кинтельян.

– Песок! – удивился дед Фишка. Он помолчал немного и спросил: – Ну, а не сказывали господа, где клад искать?

– Как же, скажут, разевай рот шире! Об этом и разговору не было.

– А вот Степан-то Иваныч все поди знает, он ведь провожатым у них был, – вздохнул дед Фишка.

– Ни клепа он не знает!

Мужики засмеялись. Один из них пояснил:

– Они и от Зимовского поодаль держались: спали особо, ели тоже, а промеж себя по-хранцузски, кажись, разговаривали.

– По-хранцузски! – обрадовался дед Фишка. – Ну, а распрощались с вами честь по чести?

– Распрощались по-хорошему, гневаться не на что. По двугривенному на чай, окромя заработка, прибавили.

– Ого! – окончательно развеселился дед Фишка. – А еще приехать не обещались?

– Про это ничего не сказывали. В Балагачевой погрузили мы на телегу два ящика с песком, и покатили они восвояси.

В эту ночь, первый раз за время болезни, старик уснул крепким, безмятежным сном.

3

Гулко бухал церковный колокол. У паперти толпились нищие. В Никольской церкви кончилась ранняя обедня.

Захар выехал на середину площади и остановил коня.

– Иди, Нюра, приложись, а я потом схожу, – сказал он, подбирая вожжи и пряча в сено ременный кнут.

Анна вернулась заплаканная. Прикладываясь к иконе, она вспомнила о Матвее.

Захар передал ей вожжи, снял картуз, пальцами расчесал свои кудрявые волосы и пошел в церковь.

Двое полицейских остановились около телеги. Один подтолкнул локтем другого.

– Хороша?

Другой посмотрел на Анну и, приглаживая закрученный кверху ус, сказал, причмокнув языком:

– Малина! Одна, молодка, приехала? – спросил он, заглянув Анне в лицо.

– Как бы тебе не одна! Муж вон идет.

Рослого парня, вывернувшегося из толпы, полицейский принял за мужа и поспешил отойти.

Скоро в толпе показался Захар. Еще издали Анна заметила, что свекор рассержен. Он шел быстро, расталкивая людей плечом, помахивая рукой. На щеках, изрезанных морщинами, ярко проступал румянец.

– Приложился? – спросила Анна.

– Приложился на пятнадцать рублей!

– Обокрали, что ли?

Он ударил ладонью по карману поддевки.

– Отсюда все до копейки вытащили. А я-то стою у иконы и думаю: «Что за притча такая – в кармане будто мышка зашевелилась?»

– А ты не клади деньги куда не надо.

– Ты меня не учи! – вскакивая на телегу, закричал Захар. – Коли б я в кабаке был, так за карман бы держался. А то я богу молился. Это Николай-угодник виноват.

Анна схватила свекра за штанину.

– Сядь, батюшка, сядь, не кричи, Христа ради! А то городовой услышит, еще, чего доброго, в околодок заберет.

Но успокоить Захара было теперь не просто. Он размахивал руками, топал ногой.

– Не тронь меня, не тронь! Николай-угодник – потачник ворам, потачник! Эй, люди добрые, посудите сами, если б он не был воровским угодником, он бы шепнул мне на ухо: «Эй, дескать, Захар, прибери деньги подальше!»

Люди окружили телегу, с веселым недоумением смотрели на старика, которому не угодил Николай-угодник.

Из толпы вышел парень. На нем были старая соломенная шляпа и потрепанный пиджачишко.

– Ты, дед, что тут раскричался? – Он подбоченился и бегающими глазками осмотрел Захара. – Святого угодника позоришь! А в участок хочешь?

Захар замолчал, припоминая, где он видел этого человека, и вдруг закатился смехом. Парень отступил от телеги. Захар торопливо вытащил из кармана поддевки серебряный полтинник и подал его незнакомцу.

– Возьми-ка, приятель.

Тот стоял не двигаясь, не понимая, шутит старик или нет.

– За что?

– Бери, за доброе дело даю.

Парень подскочил к Захару, взял монету и, не медля ни секунды, шмыгнул в толпу.

Захар проводил его взглядом и уселся в телегу.

– Поехали, Нюрка. Но, карюха! – крикнул он на лошадь.

– За что ты полтинник дал этому стрикулисту? Он тебе родня какая? – спросила Анна, сердито поблескивая глазами, а про себя подумала:

«Попробуй вот с таким наживи хозяйство: пятнадцать рублей украли, полтинник подарил и радуется чему-то, как дите малое».

– Чудачка ты, Нюра, – заговорил Захар невозмутимо. – Ну как же человеку не дать? Это ведь он меня обокрал. Когда я у иконы молился, он все о мой бок терся, а потом сразу куда-то исчез.

– И за это награду давать?

– За это самое. – Свекор повернулся к ней лицом. – Ты сама посуди: как человеку не заплатить, раз он доброе дело сделал?

– Значит, по-твоему, красть – доброе дело?

– Я ему не за кражу деньги дал. Он меня уму-разуму научил. Уж теперь никогда в этот карман денег не положу!

Анна отвернулась и замолчала, чувствуя, как досада на свекра клокочет в груди.

В городе они прожили три дня; завезли две кадки меду Кузьмину, продали воск, купили сахару, мыла, муки и в ясное, теплое утро отправились обратно на пасеку.

Проезжая мимо красных казарм, они увидели солдат.

Те сидели на бревнах и, завистливо поглядывая на проезжающих, скучно жевали черный хлеб.

Захар остановил лошадь, проворно соскочил с телеги и подошел к солдатам.

– Здорово, ребята!

– Здорово, отец!

– Всегда такой хлеб едите?

– Всегда, отец.

Захар молча повернулся и торопливо пошел через дорогу в лавку.

Анна внимательно рассматривала солдат, вглядывалась в невеселые, задумчивые лица и думала о муже.

Через несколько минут дверь лавки широко распахнулась, и на пороге с охапкой саек появился Захар.

«Господи, да он совсем рехнулся!» – ужаснулась Анна, видя, что свекор направился к солдатам.

А Захар подошел к ним, положил сайки на бревна и сказал просто:

– Угощайтесь, ребята. У меня у самого сын служит.

Не дожидаясь благодарности, он отправился к телеге.

Солдаты растерянно переглянулись, не решаясь взять сайки. Потом один из них вскочил на ноги и крикнул вдогонку:

– Спасибо, отец, за угощение!

Эта новая выходка свекра возмутила Анну только в первую минуту. Потом она стала думать об этом иначе: «Все Строговы таковы. Матвей поступил бы точно так же». И вот эту-то добрую, отзывчивую душу она, пожалуй, больше всего и полюбила в Матвее. Сердце отошло, и Анна даже улыбнулась своим мыслям.

– Не горюй, Нюра, еще наживем, – сказал Захар, усаживаясь в телегу. – Бог даст, пчела нам еще натаскает.

– Да я и не горюю, батя, – отозвалась Анна. – Это ты хорошо сделал. Горюю я о другом. Гляжу на вас с Матюшей – и чудно мне становится. Крестьяне вы, на земле живете, а настоящей прилежности к крестьянскому делу нет у вас. – Она вздохнула, приподняв крепкие плечи. – Матюшу из тайги не вытянешь, тебя от пчелы не оторвешь…