Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 121

– Ну-ну, ты не очень-то расходись, – усмехнувшись, сказал верховой. – Еду я к вам в штаб по важным делам. Давай проводи меня к самому главному начальнику.

Ребятишки переглянулись, и Акимка, опуская берданку, с важностью в голосе сказал:

– Сам я не могу пост бросить, а вот Никитка проводит.

Низкорослый, скуластый Никитка, заплетаясь в полах длинного полутулупчика, бросился за ельник и в ту же минуту выехал оттуда верхом на лошади.

Акимка подошел к нему и что-то сказал на ухо… Никитка задергал поводьями, выехал на дорогу и встал позади незнакомца.

– Под конвоем, выходит, поеду, – засмеялся верховой, беззлобно посматривая на ребят, исполнявших свои обязанности с неподкупной строгостью.

Стояла оттепель. С берез и елей осыпались искрившиеся на холодном солнце снежинки. Над лесом кружились стайки ворон и сорок. На дороге, на кучках конского навоза хлопотливо суетились воробьи, перекоротавшие первые морозы в глубоких норах в снегу. Тучки сизого дыма курчавились над селом. Было тихо и безветренно.

Никита держался за незнакомцем шаг в шаг. Тот ехал, не оглядываясь. У овинов, на въезде в село, незнакомец остановил лошадь, достал откуда-то из-под попоны седла красную звездочку и под изумленным взглядом Никитки нацепил ее на папаху.

Тронув лошадь, он весело засвистал и, въезжая в ворота поскотины, спросил:

– Эй, малый, где у вас штаб?

– В доме Белина, по Жировской улице, – ответил Никитка и, помолчав, добавил: – Езжай, езжай, я покажу.

У первого же проулка незнакомец круто свернул с улицы, и Никитка понял, что тот в Волчьих Норах не новичок.

Перед домом купца Белина, где теперь размещался штаб партизанской армии и совдеп Таежного советского района, незнакомца с Никиткой встретил Мирон Вдовин, исполнявший обязанности коменданта этих учреждений. Он спустился с крыльца навстречу подъезжавшим и, с любопытством оглядывая незнакомого путника, кивнув на него, спросил:

– Издалека он, Никита?

– Не говорит, дядя Мирон.

Незнакомец между тем спешился, бросил поводья на рейку ограды и, раскачиваясь на затекших ногах, подошел к Мирону.

– Командующего мне, – негромко сказал он.

– А откуда сами будете? – задержав взгляд на красной металлической звездочке, выделявшейся на папахе приехавшего, полюбопытствовал Мирон.

– Гонец я, – ответил приехавший, стягивая широкий желтый ремень на полушубке, – имею важный пакет для штаба.

Мирон поспешно распахнул калитку, заторопился в дом:

– Все, все тут – и командующий, и комиссар, и начальник штаба.

Через кухню и полутемный коридорчик Мирон провел приехавшего в угловую комнату. В ней было густо накурено. Вокруг стола, стоявшего напротив окна, сидели партизанские командиры. Они так увлеклись каким-то разговором, что не слышали, как вошел Мирон.

– Гонец к тебе, товарищ командующий, – доложил Мирон, подходя к столу.

– Ну, так давай веди его скорее, – вставая, сказал Матвей.

Разговор смолк, и взгляды сидевших у окна устремились на приезжего.

– Заходи. Командующий вон, у окна, – обернувшись к двери, кивнул головой Мирон.

Приехавший вскинул руку к папахе, но быстро опустил ее и бросился к столу.

– Отец!

Отгороженный с обеих сторон сидящими партизанами, Матвей перегнулся через стол, выкрикнул что-то невнятное, вытянул руки и обнял Артема.

Мужики повскакали с табуреток и стульев и смотрели на Матвея с Артемом повлажневшими глазами.

– Сын вроде? – обращаясь к мужикам, спросил Мирон.

– Старшой Захарыча. Сколько лет не видались. Отец не чаял и встретиться, а тут, вишь, как получилось! – сказал Архип Хромков.

– Всяко бывает! Не ждешь, где и встретишь, – засиял улыбкой и Мирон Вдовин, радуясь чужому счастью, как своему собственному.

Матвеи снял руки с плеч Артема, украдкой вытер глаза. Артем принялся здороваться с партизанами. Те крепко жали ему руку, поздравляли с возвращением в родные края. Неотрывным взглядом Матвей наблюдал за сыном. Другим, совсем другим возвратился на родную землю его первенец. Когда они расстались, Артем был неловким, угловатым юношей, с чистым лицом и по-мальчишески ясным взором. Теперь он возмужал, раздался в плечах, говорил густым, спокойным голосом. Красивое смуглое лицо его было чуть угрюмым, строгим, и застаревшая усталость проглядывала в каждой черточке.

„Эх, сын, сын! Вот какой ты стал!“ – не без сожаления, но с гордостью подумал Матвей.

– А мать с бабушкой всё тебя во сне видели, – усмехнулся он, не переставая смотреть на сына. – Выходит, не зря снился.

– Живы-здоровы? – с поспешностью спросил Артем, тоже не переставая приглядываться к отцу.

– Да ты разве не из дому?

– Нет. Прямо сюда приехал. С делами я к вам из штаба Красной Армии.

– Ну-ну, говори скорее, – заторопил сына Матвей и рассмеялся радостным смехом, который ни удержать, ни скрыть был не в силах.

Артем огляделся, смущаясь, начал:

– Штаб пятой приказал передать под большим секретом… – и замолчал.

Матвей одернул гимнастерку, лицо его приняло строгое выражение.

– Понятно! Ну, товарищи, – взглянул он на партизан, толпившихся у стола, – прошу не прогневаться, оставьте штаб, а за рассказами милости просим на огонек.

– Дело военное, Захарыч, сами понимаем, – сказал Мартын Горбачев и, опираясь на костыли, пошел к двери; за ним потянулись другие партизанские начальники и командиры.

– Как доехал-то? – поддаваясь нетерпению, спросил Матвей, топчась за столом и не находя себе места.

– Лучше, чем ожидал, отец. Белые по тракту больше держатся, а я по проселочным дорогам кружил.

– Подфартило, Артем. Мог бы и в глубине на белых нарваться, каратели тут всюду снуют, хотя и перебили мы их порядком, – пощипывая рыжие усы, проговорил Антон.

– Предусмотрели и это, дядя Антон. Охранную бумагу чуть ли не от самого адмирала имею, – лукаво сощурил глаза Артем.

– Ну, вот весь штаб на месте, – сказал Матвей, когда Мирон, вышедший последним, захлопнул за собой дверь. – Антон Иваныч у нас – комиссар, Илья Александрыч вот – начальник штаба, а я, вишь, командующим значусь. Не думал, не гадал, Артюша, а дожил, – опустив голову, тихо и смущенно закончил Матвей.

Артем взглянул на отца. То, что командующим партизанской армией, в которую он прибыл с важным поручением, оказался отец, Артема нисколько не удивило. Он всегда любил отца восхищенно и, даже став взрослым, по-детски преувеличивал все его добродетели. Стараясь сделать вид, что он не заметил смущения отца, Артем торопливо сказал:

– Да, я ведь с пакетом прибыл.

Он снял с головы папаху, вынул из-за подкладки сильно измятый пакет за сургучными печатями и протянул его отцу.

2

Народ к Строговым стал собираться с полудня. Двери то и дело раскрывались, и в прихожей появлялись все новые и новые лица. Сельчане с бесцеремонным любопытством рассматривали „служилого“ и, перекинувшись словом с дедом Фишкой, суетившимся у порога, уходили. Среди любопытствующих было несколько баб, мужья которых потерялись на войне без вести. Эти со слезами на глазах, всхлипывая, спрашивали Артема, не встречал ли он где-нибудь дорогих им людей.

В сумерки, как только у Строговых в окнах засветился огонь, к ним потянулись со всех концов села партизаны. Были тут командиры отрядов, члены совдепа. Набралось много и партизанской молодежи, которая несла теперь всю службу разведки и охраны отвоеванных у белых селений. Парни и девки, стараясь не мешать старшим, разместились у порога и по углам.

В прихожей было дымно и душно. Висячая семилинейная лампа часто мигала, и свет ее был неярким и желтым, как у восковой свечки. На столе, за которым сидели Артем, Матвей, Максим и дед Фишка, стояла белая эмалированная в цветах тарелка с хлебом, глиняная чашка с капустой, жаровня с остатками жареной дичи. Кое-кто из гостей уже отчаевал, а те, кому не хватило, ждали нового самовара, уже гудевшего в кути. Разговор протекал непринужденно, живо, и, хотя прихожая была забита народом, негромкий голос Артема хорошо слышался даже у двери. Артем рассказывал о своей службе, о фронте, о наступлении Красной Армии в Западной Сибири. Изредка его прерывали вопросами: а какие, дескать, порядки в Красной Армии, как с оружием, довольно ли питания, голодно ли в городах, что Советская власть станет делать с буржуями? Слушатели были ненасытны. Они не замечали ни духоты, ни усталого вида рассказчика, ни того, что керосин в лампе выгорел и хозяйки запалили потрескивающие свечи из какой-то смеси сала с воском. Дважды Анна кипятила самовар, изрезала три ковриги хлеба, несколько раз ходила с чашкой в сени за капустой. Беседа струилась непрерывно, как родниковый ручей.