Соль земли - Марков Георгий Мокеевич - Страница 71

Разгладив спокойными движениями ладони бороду, Марей продолжал:

– А насчёт того, кому сказать, а кому нет, тоже подумай. Народ какой? Пойдёт слух, ну и бросятся в тайгу, а там, может, тлен один.

– Не бойся, дедушка. Уж если скажу, то скажу верным людям.

– Вот это ладно. Это хорошо, – одобрил Марей, вставая и берясь за лопату.

Вечером, когда ужин был закончен, Ульяна ушла на берег, и над тайгой разнёсся её звонкий голос. Она пела так хорошо, так задушевно, что ни Алексей, ни Лисицын, ни сам Марей не проронили ни одного слова. Марей сидел с приподнятой головой и думал: "Опять запел наш соловей. Уж не я ли своим подарком разберёдил её душу?"

Марей не ошибся. Его рассказы о прошлом Улуюлья, о лесных людях, его дар, овеянный романтикой, – всё это взволновало Ульяну, настроило её на раздумье. Но пела она не только поэтому. К раздумью её примешивалась радость. Загадочный кисет лежал у неё в кармане, и он сулил новые тихие беседы с Алексеем и новые встречи с ним.

Глава пятнадцатая

1

Получив приказ о назначении её начальником Улуюльской комплексной экспедиции, Марина отложила все дела и заспешила к брату. Максима ещё не было дома, но Анастасия Фёдоровна уже вернулась с работы и, как обычно, очень обрадовалась Марине.

– Ну как, Мариша, твои дела? Едешь или передумали твои начальники отпускать тебя?

Анастасия Фёдоровна одновременно говорила, закрывала дверь, здоровалась за руку с Мариной.

– Еду, Настенька, еду! Сама ещё плохо верю. Но теперь всё: уже есть приказ, – оживлённо говорила Марина.

– Уезжай скорее, чтобы с глаз начальства долой.

– Дел ещё много, Настенька, раньше чем через неделю не выберусь.

Они вошли в столовую, и Марина увидела, что широкий стол, стоящий посередине комнаты, беспорядочно завален раскрытыми журналами мод, шёлковыми пёстрыми материалами, свисавшими со стола до самого пола.

– Вот как? Ты опять наряжаешься? Ну и модница же ты, Настенька! – лукаво сказала Марина.

– Иди, иди, Мариша, посоветуй. Если этот фасон, а? Как смотришь? Ничего? – подала Марине раскрытый журнал Анастасия Фёдоровна.

Марина взглянула на фотографию полной высокой женщины в лёгком шёлковом платье, окинула взглядом Анастасию Фёдоровну и перевела взгляд на стол.

– А из какой материи думаешь делать? – спросила она, беря в одну руку креп-жоржет стального цвета, весь расписанный бело-розовыми цветами, а другой рукой сжимая густо-коричневый крепдешин с жёлтыми пятнами наподобие сентябрьских берёзовых листьев.

– Ну, конечно, из этой, – сказала Анастасия Фёдоровна, указывая на креп-жоржет.

– А это тоже для платья? – откладывая креп-жоржет и рассматривая коричневый крепдешин, спросила Марина.

– Ой, не говори, Мариша! Так мне попало за него от Максима!.. – воскликнула Анастасия Фёдоровна и сжалась, будто ей и в самом деле было страшно от проборки мужа.

– Ты что же, купила на свой вкус?

– Разумеется. С неделю тому назад захожу в магазин тканей, – опускаясь на стул и жестом приглашая сесть и Марину, начала рассказывать Анастасия Фёдоровна. – Вижу, на прилавке лежит кусок материала. Спрашиваю продавца: "Что это?" Отвечает: "Крепдешин "Осень" для женщин сорока лет и более". Ну, вот, думаю, и отлично, как раз для меня. Прошу продавца отмерить три с половиной метра, плачу деньги, забираю и, довольная, ухожу.

Дома перед зеркалом раскинула материю, стою, любуюсь, думаю: "Ах, какая прелесть, как раз по мне! Ничего кричащего, скромно, прилично". Стою и не вижу, что в комнату вошёл Максим и тоже смотрит и на меня и на материю.

"Где, говорит, ты такую материю нашла?" – "Известно, отвечаю, где, в магазине тканей". – "Это что же, говорит, за пестрота такая?" – "Называется, отвечаю, "Осень". Продавец сказал, что товар для женщин сорока лет и выше". Тут уж Максим разошёлся. "Сама, говорит, на себя старость нагоняешь! От одного, говорит, чувства, что на тебе платье из такой материи, постареть можно". И как начал, как начал… Я стою и слова вымолвить не могу.

– Ну-ну, интересно! Что же он говорил? – оживлённо спросила Марина.

– Про нас. Впрочем, ты ещё молода, это для таких, как я, – заливаясь смехом и всплескивая полными руками, говорила Анастасия Фёдоровна.

– Почему же? Правильно: про нас! Намного ли я моложе тебя? – сказала Марина, чувствуя, что ей всё-таки приятно оттого, что она моложе Анастасии Фёдоровны.

Став серьёзной, Анастасия Фёдоровна продолжала:

– Максим говорит, что женщины часто стареют не от физического нездоровья, а от ущербности сознания. По его мнению, полоса сорокалетия может длиться шесть-семь и даже десять лет, а многие заканчивают её в два-три года и сами себя обрекают на старость. Иная женщина, говорит Максим, так рассуждает: "Муж есть, дети подросли, дела по службе идут сносно. Чего же ещё надо?" И не замечает, что, лишившись больших стремлений, она сама себя добровольно приговорила к ранней старости. Вот и опускается понемногу, и чаще всего это начинается с внешнего облика. Смотришь, на бывшей моднице появляется платье некрасивого фасона и мрачной расцветки. Потом встречаешь такую женщину и видишь, что она и вовсе опустилась: волосы не чёсаны, чулки висят гармошкой, платье не глажено. Да и на душе у неё так же хаотично. Проходит год-два – и совсем невозможно узнать женщину: ходит она сгорбившись, одета кое-как. В общем, почти старуха. А ей сорок пять лет, и впереди у неё ещё двадцать – тридцать лет жизни, и каких лет – зрелости! А зрелость – это же пора человеческих свершений. В юности мы лишь мечтаем об этих свершениях, а исполняем их в зрелые годы. "Как же, говорит Максим, не ценить и не беречь это золотое время?"

– Да ведь это же правда, Настенька! Правда! – воскликнула Марина, слушавшая Анастасию Фёдоровну с волнением.

– И вот, – продолжала Анастасия Фёдоровна, – отчитав меня так, Максим говорит: "Унеси ты свою "Осень" в комиссионку или куда ещё – твоё дело. Материю на платье я тебе куплю сам". Вчера он приходит, расстёгивает портфель и подаёт мне вот этот отрез креп-жоржета. "Это, говорит, тебе будет хорошо". И в самом деле, Мариша, хорошо! Каково, а? Посмотри. Я боялась, не крикливо ли? Просто не переношу, когда немолодые женщины молодятся во что бы то ни стало: украшают волосы бантиками, шьют платья из ярких материй, ходят без чулок…

Анастасия Фёдоровна набросила на себя материю, купленную Максимом, и отошла на несколько шагов в угол комнаты. Марина вместе со стулом отодвинулась от стола и с минуту присматривалась к Анастасии Фёдоровне.

– Одно могу сказать, Настенька: вкус у Максима хороший. Ты знаешь, эта материя не то что молодит тебя – это тебе ни к чему, – просто стальной тон и цветочки как-то очень освежают. Ты когда-нибудь, Настенька, обращала внимание на свежеумытые лица? После воды и полотенца люди становятся розовыми, привлекательными. Вот и ты в этом платье будешь такая.

– Правда? – радостно и недоверчиво спросила Анастасия Фёдоровна и, как бы желая проверить слова Марины, повернулась к зеркалу.

– Очень хорошо будет, Настенька, – ещё раз подтвердила Марина, любуясь её полной фигурой.

В прихожей раздался звонок.

– Максим пришёл! – Анастасия Фёдоровна сняла с себя материю, положила её на стол и лёгкими шагами заспешила к двери.

2

– А-а, да у нас гостья! – протяжно сказал Максим, входя в комнату и подавая руку сестре.

Марина встала и ласково, любящими глазами улыбнулась Максиму. Осматривая светло-серый костюм брата, голубую рубашку с полосатым галстуком, начищенные коричневые ботинки, она как-то невольно подумала о Бенедиктине: "У того опрятность, как пижонство, только раздражает".

– Ну, когда отплываешь, Мариша? – спросил Максим, присаживаясь к столу.