Соль земли - Марков Георгий Мокеевич - Страница 44

Дверь отворилась. Отец держал под руку Бенедиктина. Они оба были раскрасневшиеся, взлохмаченные и возбуждённые. Баки Захара Николаевича взъерошились, пенсне болталось на чёрном шнурочке. Софья поняла, что они выпили, и с неудовольствием подумала о Бенедиктине: "И зачем он пил с ним? Знает же, что у папы не в порядке печень".

– Соня, ты виделась с Григорием Владимировичем? – шумно дыша, спросил Захар Николаевич.

– Ну конечно, папа, виделась.

– А мы чуть-чуть выпили. Григорий Владимирович где-то добыл бутылочку венгерского коньяка. С лимоном и сахаром это божественный напиток.

– Напрасно ты пил, папа. Кроме вреда, это тебе ничего не принесёт.

– По такому поводу, Соня, я не мог отказаться…

Великанов говорил с трудом, стоял, пошатываясь. Чувствовалось, что хмель одолевает его.

– Иди, папа, отдыхать, – настойчиво проговорила Софья.

– Пойду, пойду, Сонюшка, – послушно согласился Захар Николаевич.

Софья хотела проводить отца, но Бенедиктин вежливо отстранил её.

– Не беспокойтесь, Софья Захаровна.

Поддерживая профессора, Бенедиктин открыл дверь и через просторную прихожую и узкий коридор, деливший дом на две половины, повёл его в кабинет.

Софья стояла озадаченная: одеваться или подождать, когда уйдёт Бенедиктин? Пока она думала об этом, тот стучался уже к ней в дверь.

– Я вас не отрываю от работы? – учтиво осведомился Бенедиктин, войдя в комнату.

Софья поняла, что он намерен задержаться.

– Собственно… Я собиралась идти на заседание… но… всё равно уже опоздала, – смущённо сказала Софья, приглядываясь к Бенедиктину, не слишком ли он пьян.

– Тем лучше, Софья Захаровна! У меня сегодня необычайный день, и я почту за счастье провести вечер с вами, – усаживаясь в кресло, возбуждённо говорил Бенедиктин.

– Вы что же, сегодня именинник? – спросила Софья, придвигая своё кресло к столу и чувствуя, что вечер у неё пропал.

– Более чем именинник, Софья Захаровна!

– Вы, вероятно, получили какую-нибудь правительственную награду?

– Нет, что вы! И, честно сказать, награда меньше меня взволновала бы. Как-никак я на фронте не раз переживал это состояние. – Он чуть выдвинул левое плечо: на лацкане пиджака в два ряда поблёскивали разноцветные ленточки орденов и медалей.

– Ну, в таком случае я теряюсь – не знаю, что у вас за праздник, – засмеялась Софья.

Бенедиктин посмотрел на неё взглядом, полным торжества, и не спеша осторожно развернул свою папку.

– Сегодня уместно, Софья Захаровна, припомнить один наш разговор. Кажется, в этой же комнате вы вселили в меня непоколебимую веру в успех.

Заметив удивление и растерянность на лице Софьи и испытывая удовольствие от этого, Бенедиктин в столь же загадочном тоне продолжал:

– Не кто-нибудь другой, а вы первая сказали мне слова дружеской поддержки. Как сейчас, помню наш разговор. Я: "Кто он, Бенедиктин? Чернорабочий от науки, каких сотни и тысячи. Пока такие люди, как он, не щадя жизни, спасали отечество, многие устраивали своё благополучие, получали под шумок степени и звания". Вы: "Не терзайтесь, Григорий Владимирович. Степени и звания – дело наживное. Верю, что и у вас будут и звания и степени, будет известность в научном мире".

"Неужели я говорила такие слова?" – подумала Софья. Бенедиктин уловил её колебания и, в упор глядя на неё, спросил:

– Теперь вы вспомнили наш разговор?

Софья чувствовала, что Бенедиктину очень хотелось, чтобы она ответила утвердительно. "По-видимому, что-то было сказано в этом духе, – мучительно старалась вспомнить Софья, но слов: "У вас будут и звания и степени, будет известность в научном мире", – я не могла сказать!" – думала она.

Видя, что Софья напрягает память, Бенедиктин покровительственно засмеялся:

– У вас поистине девичья память. Я вам помогу: вы говорили это весной, когда мы вместе ездили на вечеринку.

Софья пожала плечами.

– Возможно, и говорила, но я всё-таки не помню.

– Да разве вам обязательно помнить? – подхватил Бенедиктин. – Важно то, что я запомнил. Ваша вера воодушевляла меня…

– Вы мастер преувеличивать.

– Думайте как угодно, Софья Захаровна, но я говорю то, что чувствую… – Бенедиктин так пристально посмотрел, что Софья покраснела.

– Но что всё-таки у вас произошло? – спросила она, желая скорее изменить направление разговора.

– Я рад, Софья Захаровна, первые два экземпляра моего скромного труда оставить в этом доме, – торжественно произнёс Бенедиктин, вытаскивая из раскрытой папки том "Учёных записок". – Первый экземпляр я вручаю по праву вам. Второй экземпляр я уже вручил Захару Николаевичу. И тоже по праву. Если вы были мобилизатором моих эмоций, то Захар Николаевич подобен гранильщику. Он шлифовал мой мозг.

– Вы поэт, – усмехнулась Софья.

– Поэт? Да. Поэт – это человек, влюблённый в жизнь. Я тоже влюблён. Влюблён в ваш дом, который для меня стал близким и родным…

Голос Бенедиктина понизился до шёпота. Софья опустила глаза, сжалась от смутных, тяжёлых предчувствий. У неё родилось такое ощущение, будто Бенедиктин тащит её в какую-то бездну. Ей захотелось от страха перед этой бездной крикнуть, но Бенедиктин вновь заговорил обычным голосом:

– Вы не судите меня строго. Я сегодня счастлив, а человек в этом состоянии глупеет. Вот ваш экземпляр. – И, привстав, он подал ей раскрытый том "Учёных записок".

Над заголовком его статьи аккуратным, старательным почерком было выведено: "Софье Захаровне. Как путеводная звезда в открытом море ведёт капитана сквозь бури и шквалы к заветной цели, так ваш образ ведёт меня вперёд по трудной, каменистой дороге к сияющим вершинам науки".

Софья прочитала надпись и не могла не засмеяться.

– Какая высокопарная шутка!..

– Это не шутка, Софья Захаровна.

– В таком случае, Григорий Владимирович, вы человек, лишённый юмора.

– Высокопарность тогда смешна, когда она не равнозначна чувствам. Тогда это пустая оболочка, красивая ветошь.

– Потом, мне кажется, вы ошиблись: вместо слов "Софье Захаровне" здесь должны быть слова "Марине Матвеевне".

И тут произошло то, о чём раньше Софья постыдилась бы даже подумать. Бенедиктин бросился к ней, схватил её руки и стал горячо целовать. Потом он поцеловал её в лоб и быстро удалился.

С минуту Софья сидела в оцепенении. Она смотрела на дверь, в которой только что мелькнула крепкая шея и широкий стриженый затылок Бенедиктина, и не верила ещё: да точно ли всё это произошло? Не показалось ли ей? Нет, не показалось. Кожа ещё сохранила ощущение от прикосновения его горячих и влажных губ.

Софья встала, подошла к зеркалу. И когда она взглянула на себя, чувство острой обиды словно обожгло её. "Как он посмел? Разве я давала ему повод вести себя так?! Наглец, ах, какой наглец!.. Обворожил папу, втёрся к нему в доверие и теперь играет в любовь со мной". Обида перерастала в возмущение. "Напишу ему записку: "Я решительно не желаю знать вас. Идите прочь! Запомните: в наш дом вам путей нет". Но через несколько секунд Софье уже казалось, что писать записку Бенедиктину бессмысленно. "Позвоню Марине Матвеевне и чистосердечно, как подруге и старшему товарищу, расскажу обо всём. Пусть-ка он попробует заниматься такими делами дальше", – проносилось у неё в мыслях.

"Позвоню Марине Матвеевне" – легко сказать! Да хватит ли у тебя сил начать разговор?" – думала Софья минуту спустя, чувствуя, что язык её онемеет, едва только она услышит голос Марины.

"Но что же делать? Что делать?.." – спрашивала себя Софья. Она то ходила по комнате, то садилась в кресло, то бросалась на кровать. "А если просто не замечать его? – продолжала разговаривать сама с собой Софья. – Попробуй-ка не заметь его! Это не Алексей. Он будет напоминать о себе ежечасно, ежедневно. Он вымотает всю душу…" Нет, она решительно не знала, что делать!