Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила - Страница 22

87

Одно стихотворение Колино есть, называется «Одесская

лестница». Почему «Одесская лестница»? Я

десятый класс кончала в Одессе и приехала из Одессы.

А увлеклась я археологией еще. История, как таковая,

интересна, но подумать, что я буду преподавателем истории,

как-то мне было скучновато. Я решила, что археология,

экспедиции (а я ж приехала из Средней Азии, детство мое

прошло в Средней Азии, там же я и верхом впервые начала

ездить, потом пески, Хорезм рядом, там романтика, вот тех лет

революционных). И я моментально записалась на кафедре

археологии (это уже к третьему курсу), специализация – по

археологии.

И вот тут, тут мы уже всерьез с Колей начали подумывать

«а может, нам…» (это на третьем курсе, где-то тридцать

девятый год). И он мне предложил выйти за него замуж. И тут

появилось стихотворение. Его. Стихотворение это... И

озаглавлено оно было так: «Тебе». А стихотворение… Я о нем

узнала позже.

Просто когда он меня пригласил поехать вместе с ним в

Иваново, познакомиться с родителями, «а потом поедем на

Плес…». Это было перед каникулами студенческими. А я уже в

это время начала работать в Хорезмской экспедиции, в

камеральной обработке, и рвалась поехать в пески, в Кызылкум.

Ну, я сказала: «Да нет, я все-таки в экспедицию, археология мне

интереснее».

Ну, сами понимаете, самолюбие. Как бы там… И

появляется стихотворение – «Тебе».

Тебе, конечно, вспомнится несмелый

и мешковатый юноша,

когда

ты надорвешь конверт армейский белый

с "осьмушкой" похоронного листа...

Он был хороший парень и товарищ,

такой наивный, с родинкой у рта.

Но в нем тебе не нравилась

одна лишь

для женщины обидная черта:

88

он был поэт, хотя и малой силы,

но был,

любил

и за строкой спешил.

И как бы ты ни жгла

и ни любила, —

так, как стихи, тебя он не любил.

И в самый крайний миг перед атакой,

самим собою жертвуя, любя,

он за четыре строчки Пастернака

в полубреду, но мог отдать тебя!

Земля не обернется мавзолеем...

Прости ему: бывают чудаки,

которые умрут, не пожалея,

за правоту прихлынувшей строки.

Когда мне, даже не Николай… (Это я уже вернулась из

экспедиции, а экспедиция тридцать девятого года была очень

интересной, масса интересных находок… Я занялась всерьез

научной работой по археологии).

Ну, когда мне ребята, кто-то, не Николай, а ребята: «Как,

мол, ―за четыре строчки Пастернака … мог отдать тебя‖?». Я,

конечно, на это обиделась: «Как так?». Тут, конечно, было

недоразумение. Потому что, когда мы на эту тему с Николаем

стали говорить, он мне что-то попробовал, так сказать,

объяснить, я разобиделась, повернулась и ушла. Но это уже

было… Это уже не тридцать девятый, это был уже сороковой

год. Сороковой год и преддверие сорок первого. Осень

сорокового года.

Ну, я некоторое время, когда услышала такое отношение…

Ну, как же так? Сперва прям…вот как! Ах, любовь! А потом

вдруг… но главнее все-таки что-то другое.

В то время мы были максималистами. Казалось, что главнее

ничего не может быть. И я в этом отношении считаю, в общем,

что это было правильно, да и он так считал. Это была просто

бравада. И с его стороны, конечно, обоснованная, потому что

вот такая лихая явилась из экспедиции.

89

Я продолжала заниматься. Я была инструктором в

кавшколе, была инструктором в пулеметной, потому что там

уже платили. А в это время плату за обучение с нас стали брать.

В это время, с тридцать восьмого по весну сорокового, моего

отца, остававшегося в Ташкенте (он химик, инженер-строитель),

его арестовали.

2.

Мне в комсомоле… ничего, в общем... Попросили написать

заявление на эту тему. Я написала, что, мол, отец находится под

следствием… Ну, я не верю, что он может быть… Но

действительно его в марте сорокового его освободили. Я

получила телеграмму «Свободен. Реабилитирован. Здоров.».

В это время у нас с Николаем такой расцвет. Я отцу

сообщила о том, что я собираюсь вот выходить замуж. И с

Николаем у нас было идеально, прекрасные отношения. Вот к

этому времени относится стихотворение «Что значит любить».

Я вам его потом прочитаю.

Идти сквозь бурю напролом.

Ползти ползком. Бежать вслепую.

Идти и падать. Бить челом.

И все ж любить ее — такую!

Забыть про дом и сон,

Про то, что

Твоим обидам нет числа,

Что мимо утренняя почта

Чужое счастье пронесла.

Забыть последние потери,

Вокзальный свет,

Ее «прости»

И кое-как до старой двери,

Почти не помня, добрести,

Войти, как новых драм зачатье,

Нащупать стены, холод плит…

Швырнуть пальто на выключатель,

Забыв, где вешалка висит.

И свет зажечь. И сдвинуть полог

90

Кромешной тьмы. Потом опять

Достать конверты с дальних полок,

По строчкам письма разбирать.

Искать слова, сверяя числа,

Не помнить снов. Почти крича,

Любой ценой дойти до смысла.

Понять и сызнова начать.

Не спать ночей, гнать тишину из комнат,

Сдвигать столы, последний взять редут,

И женщин тех, которые не помнят,

Обратно звать и знать, что не придут.

Не спать ночей, не досчитаться писем,

Не чтить посулов, доводов, похвал

И видеть те неснившиеся выси,

Которых прежде взор не достигал, —

Узнать вещей извечные основы,

Вдруг вспомнить жизнь.

В лицо узнать ее.

Прийти к тебе и, не сказав ни слова,

Уйти, забыть и возвратиться снова,

Моя любовь — могущество мое.

«Волшебный край песков и солнца». О Хорезмской

экспедиции. И эта статья была опубликована в нашей

многотиражке университетской. И сразу как-то ко мне интерес в

этом плане: «А что же в экспедиции, как и что?» Тут рассказы

всевозможные о находках. Статья появляется в «Московском

комсомольце» — о нашей экспедиции и обо мне. И там, значит,

что называется «любознательность»… что-то такое. Уже

положение обязывало, Уже мне, легкомысленно увлекающейся

то одним, то другим, нельзя было оставаться. И я взялась

всерьез за ученье. То есть, тут организовался… организовала

факультативный курс архитектуры. Пригласили хорошего,

известного профессора Брнова. Он нам читал этот курс

факультативно. Было все интересно. А потом вдруг возникает

такое предложение... по-моему, наверное, в комитете

комсомола, что «а не пора ли нам на факультете, уже не на

91

курсе, организовать научное студенческое общество, НСО». И

меня выбирают председателем оргбюро этого научного

студенческого общества. Ну, вошли туда несколько известных

наших профессоров. Тот же Толстов , который в то время —

руководитель, начальник Хорезмской экспедиции, заведующий

кафедрой этнографии на истфаке, и в то же время директор

института материальной культуры Московского филиала. Ну, и

еще, значит, профессор, ведущий, Бахрушин туда же вошел.

Вот Толстов, Лебедев … В общем, четыре известных

профессора, а дальше – студенты шли. Студенты не только…

Вот я была председателем этого общества, а потом были

студенты и с истфака… Вот сын академика Шмидта (сейчас

часто он выступает)… Сигурд его звали, Шмидт. Он был на два

курса младше. Мы привлекли его в это общество, потому что он