Отражение Улле - Марков Александр Владимирович (биолог) - Страница 48

— Куда ты меня тащишь? — спросил Орми.

— Туда, откуда ты выпал, — в главное время.

— Кто ты? Сын Имира? Ты пришел мне на помощь?

— Мой долг — спасти тебя. Но я не сын Имира. Я сын гибнущей Земли. Я Клыкач.

Орми вскрикнул и забился, пытаясь вырвать руку из могучей хватки незнакомца.

— Не рвись, — сказал Клыкач. — Не выпущу.

Орми затих, ненадолго задумался и сказал:

— Ты не Клыкач. Ты бы разорвал меня.

Полет закончился. Орми стоял по грудь в болотной жиже. Кругом клубился туман. Воняло тухлятиной. Где-то кричали птицы: «Каар! Каар!»

Незнакомец стоял рядом, тоже в болоте по грудь.

— Пойдем, — сказал он. — Я отведу тебя к Белолобому.

Они побрели по вязкому дну. Двигались очень медленно. Орми заметил, что снова одет, и лук при нем, и копье.

— Не я гублю все живое, — сказал Клыкач. — А ярость, дремлющая в каменных шарах, рождаемых Мертвыми землями. Я разгрызаю скорлупу вот этим клыком и выпускаю губителя.

— Убийца! — сказал Орми. — Проклят ты во веки веков! Ты хуже, чем Улле!

Клыкач покачал головой.

— Я не хорош и не плох. Я то, что я есть. Разве я живая тварь, чтобы можно было назвать меня хорошим или дурным? Я не живой, я есть — и меня нет. Гибнущая Земля породила меня, чтобы я ходил по ней, никому не видимый, и обращал зло сынов Улле против них самих. Я караю безумцев, обманутых, безвольных. Предателей жизни, позорящих ее имя. Я Клыкач, сын Земли, карающий демон.

Клыкач шел впереди. Орми замахнулся и ударил его в спину копьем. Копье разлетелось в щепки, словно наткнувшись на камень. Клыкач не обернулся.

Орми шел молча какое-то время, а потом спросил:

— Зачем ты убиваешь все живое? Разве не к тому стремится и Улле? Чем ты лучше его порождений?

— Люди слепы, — сказал Клыкач. — Вам не понять и малой доли того, что происходит вокруг. Но ты, Орми, видел чуть больше. Ты мог бы уже догадаться: все, что ты видишь и знаешь, — лишь ничтожная часть, обрывок, смутная тень Того, Что Есть. Как же ты можешь судить о справедливости? Не стоит и пытаться. Но я могу сказать и иначе, так, чтобы тебе показалось, что ты понимаешь. Я не убил ни одного выродка. Мной уничтожены лишь те края, где власть зла стала безраздельной. Дети Имира уходят или гибнут. Только тогда я выпускаю Ярость Земли. Я не трону тех стран, где сохранилась надежда. Судьба мира еще не решена. Будущее окутано тьмою. Туда, где все должно решиться, я не пойду. Туда пойдете вы. А я — следом, если вы проиграете. Улле не будет царствовать в этом мире.

— Да, — сказал Орми, помолчав. — Кажется, я понимаю. Но почему ты погубил страну Мару в тот самый день, когда мне и Энки открылись тайные знаки и мы увидели лик Солнца?

— Когда-нибудь, Орми, ты увидишь все со стороны и охватишь взглядом целое. И тогда, возможно, ты поймешь, что в конце концов есть только один мир. И всего одно Время. Это Время — великий бог. И, может быть, ты получишь ответ на свой вопрос и хотя бы смутно, издали увидишь сияющую гармонию Замысла. Но вот мы и пришли.

Из тумана выплыла нога Белолобого. Орми радостно вскрикнул. И тут же могучий хобот обнял его, с хлюпаньем выдернул из трясины и водрузил на мохнатую спину. Снизу, из мглы, донесся голос Клыкача:

— Скоро вернутся остальные. Двигайтесь дальше на восток. Остерегайтесь временных дыр: их много в Каар-Гуне. Я зажгу болотные огни над опасными местами. И последнее, Орми. Может статься, вам понадобится моя помощь. Тогда позови меня. Я услышу. И возьми вот это!

Орми поймал вылетевший из тумана кожаный мешочек на ремешке. Это был его собственный мешочек для кремней, снятый с убитого гуганянина. Теперь в нем лежало что-то тяжелое и круглое. Орми повесил дар Клыкача на шею.

— Что ты мне дал?

— То, ради чего вы пришли сюда, сами того не зная. То, без чего ваш путь на север окажется тщетным.

— Что же это такое?

— Ты скоро узнаешь. Вспомни знаки на шкуре. «Это сила гибнущей Земли, смертоносное детище мертвых песков юга…» Ты вспомнил?

Голос Клыкача смолк.

Не прошло и минуты, как Белолобый посадил себе на спину мокрую, дрожащую Эйле.

— Тебя тоже спас… этот? — спросил Орми. Эйле кивнула.

— Больше всего я испугался, когда ты обернулась и оказалась трупом. Какое счастье, что ты живая!

— Живая? — Эйле смотрела на него, бледная и растерянная. — Ты уверен? Ах, если бы ты знал… помнишь, что я говорила: в миллиардах миров… — Тут она всхлипнула, отвернулась, и больше Орми ни слова не мог от нее добиться.

Белолобый тем временем посадил себе на спину сначала Хресу, потом Хлу. Тогда он негромко затрубил, и Мама ответила из мглы — она была совсем рядом. Орми услышал рев Кулу:

— У, Клыкачище поганый! Дерьмо. Чуть меч об него не сломал, об эту падаль.

Мамонты снова шли на восток, обходя пляшущие над водой болотные огоньки. На мамонтихе теперь ехали трое — Курги так и не вернулся, сгинул во временной дыре.

На второй день стена оборвалась. Путь на север был свободен. Вокруг торца стены огоньки роились сплошь, как комары над людским поселением в теплый день.

Глава 12

ДЕТИ И ОБОРОТНИ

Всего полдня они шли на север, и болото кончилось. Мамонты выбрались на сухой берег и спустя короткое время уже шагали по мягкому мху, направляясь на северо-запад, туда, где за горизонтом едва виднелись ледяные пики Предельных гор. Туман остался позади. Их путь лежал через тундру, через пустынные окраины Гугана.

Измученные, изголодавшиеся люди собрались было устроить привал, как вдруг Кулу заметил впереди стадо оленей.

— А ну, Мама, вперед! — заорал он, приподнимаясь и потрясая копьем.

Мамонтиха помчалась как ветер. Белолобый, хромая, припустился за ней. Олени обратились в бегство, но не смогли уйти от могучей преследовательницы. Когда мамонтиха приблизилась к одному из оленей шагов на пятьдесят, Кулу метнул копье. Бросок был точен.

Тогда они спешились, все семеро, и расположились на долгий отдых. Разожгли костер из сухого лишайника и веток нэр; стали жарить мясо.

— Наконец-то, — проворчал Барг, грузно опускаясь на мох. — Хоть лечь на твердую землю.

— Слышь, Барг, — обратился к нему Орми — Что ты видел там, в тумане, когда… мы все потерялись?

— Заткни пасть, — сказал Барг. — Хочешь мне в душу залезть? Не выйдет. Что видел, то видел, со мной и умрет.

Кулу точил меч о камень, бросая на Орми косые взгляды. Потом он сказал:

— А ведь выходит так, что выродки Клыкачам друзья.

— Выродки, — передразнил Орми. — Сам-то кто?

Кулу отложил меч и взглянул на свою ладонь. Нахмурился. Плюнул, потер пальцем. Покряхтел. Потом снова плюнул — уже на землю. Метки не было. Он схватил ломоть оленины и впился в него зубами.

Утром они продолжили путь. Ехали дней десять, не встречая людей. По правую руку, милях в пяти, голая каменистая пустошь обрывалась, упершись в изломанный край Великого ледника. Один раз путники заметили на юге, у самого горизонта, какие-то строения, и Эйле сказала, что это верхушки башен Уркиса.

На одном из привалов Орми пришлось разводить огонь.

— Валяй, Орми, — подбодрил его Кулу. — Сегодня твой черед воевать с этим поганым лишайником. Он горит хуже иной соплянки, и я не прочь посмотреть, как ты будешь мучиться.

— Дай кремешок, — сказал Орми.

— А это у тебя что, олух? — Хреса ткнула пальцем в мешочек, висевший у Орми на шее.

— Это не то.

— А что же?

— Да так.

— Ну-ка, ну-ка. — Ядозубы обступили Орми. — Что за секреты от друзей? Говори! Ишь, змеиная рожа, секреты у него.

— Да я и не смотрел даже. Клыкач дал…

— Развязывай!

Орми снял мешочек, развязал и извлек оттуда круглый гладкий камень поменьше кулака. Он был почти прозрачный, и в нем переливались и клубились неясные тени и блики. Присмотревшись, Орми разглядел в камне тысячи крошечных лиц, перекошенных злобой и ненавистью. Все лица были разные. Они зарождались в центре камня, росли, поднимаясь к поверхности, и таяли, коснувшись ее.