Отражение Улле - Марков Александр Владимирович (биолог) - Страница 31

Потом они долго молчали. Понуро сидели на шкурах, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

Медведь побрел прочь — наверное, Элгар опять послал его на охоту. Люди проводили зверя тоскливыми взглядами.

Шло время. В пещере день не отличался от ночи. Освещение зависело только от Элгара. В одном из залов с потолка капала ледяная вода. Это было похоже на дождь. Только капли прозрачнее и чище. «Они как слезы», — сказала Эйле однажды. Эйле любила этот зал. Она часто сидела там одна и слушала, как звенят капли, падая в выдолбленные ими же круглые ямы в полу. Вода собиралась из ям в ручеек, почти тотчас же исчезавший в темной трещине.

Элгар изо дня в день неторопливо рассказывал людям все, что помнил о мире, каким он был до пришествия Улле.

О жарком солнце, густых лесах; о странах, где никогда не бывало морозов и снега, где в изобилии росли невиданные плоды, сочные и прекрасные на вкус. О чистой воде в каждом ручье. О разноцветных беззаботных птицах, умевших издавать сладкие звуки, которые в нынешнем мире и сравнить-то не с чем. О милых, беззлобных и чуть смешных людях, не умевших делать никаких орудий, кроме грубых кремневых ножей, не знавших чисел и обходившихся всего несколькими словами. Эти дикари, которыми Элгар явно восхищался, — еще бы, ведь в молодости он был одним из них! — достигая зрелости, проходили сложный обряд посвящения и становились Светлыми. Светлые же не охотились, не копали кореньев, не пили воды, не делали орудий и не жгли костров и даже не оставляли следов на земле, по которой ступали. Единственным делом Светлых было — слушать звезды, внимать Слову Имира и запоминать, запоминать… А их память понемногу сливалась, образуя чудо-звезду, Зерно Имира. И конечно, Светлые никогда не умирали. Если же кому-то из людей случалось умереть, не дожив до посвящения, его хоронили с плачем и с почестями на благоуханном цветочном ложе… А иногда, в особых случаях, съедали, тоже с плачем, без злобы, с почетом и любовью. Это делалось для того, чтобы дух умершего не исчез бесследно, а продолжал жить, растворившись в живущих.

— Ну а цветочное-то ложе зачем? — спросил как-то Орми.

— Чтобы дух человеческий был так же красив в смерти, как и в жизни, ответил Элгар и добавил: — Но ты, Орми, слушаешь меня вполуха и все время думаешь о нехорошем. Оставь эти мысли, прошу тебя.

Орми посмотрел на Элгара в упор и сказал:

— Так ты и будешь до скончания дней лезть людям в головы, подглядывать то, что не тебе предназначено, и заниматься нравоучениями? Рассказывай дальше, я слушаю.

А потом, когда Элгар кончил рассказывать и погрузился в оцепенение, заменявшее ему сон, Орми ушел в зал звенящих капель и встретился там с Эйле.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала девочка, не поворачивая головы. — Раз, два, три. Считай про себя. Четыре, пять, шесть. Считай! Ты хочешь, чтобы Элгар не видел твоих мыслей. Семь, восемь… Он не станет заглядывать в голову, набитую числами.

— У Слэка было двадцать пять зубов, — быстро забормотал Орми. — Четыре ему выбил Барг. Ты умница. Сколько осталось? Давай уйдем. Сколько же осталось? Было двадцать пять… Мне все надоело. Четыре долой. Я хочу в лес. Двадцать один. Там лето сейчас. Их отдали Улле. У того было двести. Сколько стало?

— Пойдем. Двести четыре. Я знаю, где второй выход. Надо выяснить, сколько шагов отсюда до второго выхода. Пойдем прямо сейчас.

— Сначала сосчитаем шаги до Энки. Он пошел спать в… первый коридор направо. Может, он захочет посчитать с нами вместе.

— С нами втроем, — сказала Эйле. Они двинулись к Энки. Энки храпел, завернувшись в шкуру.

— Мы уходим, — Орми потянул брата за ухо, подсчитывая в уме общее число ушей в пещере Светлого. — Идешь с нами?

Энки проснулся мгновенно, и по его лицу было видно, что ему не придется долго втолковывать, о чем речь. Однако ответил он не сразу.

— Похоже на то, что Элгар прав. — Энки говорил глухо, потупив взгляд. — Здесь мы хоть в безопасности. А стоит выйти — и все. Только зря погибнем. Нет, не пойду. И Аги, и Бату тоже — все мы нахлебались горя. А тут тихо. Сначала я не понимал, а теперь понял, что это такое. Покой. И некого бояться.

— Ну, так прощай, брат. Я не буду долго тебя просить — И, обращаясь к Эйле, Орми добавил: — Бежим, пока не хватились!

Уже убегая, Орми крикнул брату на прощание:

— Досчитай до ста, сделай милость. Нам бы только до выхода добраться… а наружу Элгар носа не высунет.

Вот и выход. Не тот, на скале, а другой, в глубокой расщелине у подножия снежной горы. Дверь была такая же, потайная — каменная, но на этот раз Орми видел ее не хуже своей спутницы. Миг — и они снаружи. Расщелину эту Орми знал — ему случалось ходить сюда за дровами.

Здесь было утро. Ночью, видно, прошел дождь. С только что распустившихся листочков ольхи-людоедки свисали мутные капли. Побеги чуть шевелились; тяжелые черные почки на концах ветвей, к счастью, не успели еще лопнуть. В них наливались соком туго скрученные отростки — жала, готовые впиться в любую теплую плоть.

Орми быстро провел Эйле через заросли, и они взобрались на покрытый лишайником плоский камень, от которого начинался крутой и скользкий подъем на северный склон ущелья.

Вдруг позади раздался треск. Медведь Элгара стремительно мчался к ним, круша сухие деревца и сдирая с камней мягкие моховые подушки.

— Лезь на скалу! — скомандовал Орми.

— Не надо — Эйле взяла его за руку — Он нас не тронет.

— Ну да! Несется прямо на нас! Лезь!

Но Эйле не двинулась с места, и у Орми не осталось времени на уговоры. Медведь был рядом. Орми обнажил меч и крикнул:

— Ну, чего ты хочешь? Мы не вернемся в подземелье! Смотри, мой коготь подлиннее твоих! Ступай прочь!

Зверь остановился у самого камня. Его нос почти касался ступней Орми. Медведь сел на задние лапы, заворчал и смешным жестом поманил людей к себе.

— Уходи, зверюга. Пусть Элгар не тревожится о нас. Мы сами выбрали свою судьбу. А у него еще остались слушатели.

Медведь зарычал громче, в два прыжка обогнул камень и вскочил на него, отрезав людям путь к отступлению. Потом он решительно двинулся вперед, мягко ступая и искоса поглядывая на меч.

— Стой, или я… — Орми замахнулся. В тот же миг Эйле отстранила своего спутника, подбежала к зверю и без страха положила руку на косматую голову.

— Так будет лучше, — заговорила она спокойно и тихо, поглаживая медведя по загривку. — Лучше для всех. Нам плохо под землей. Мы захотели на волю. Здесь много зла, но зато все настоящее, большое и невыдуманное. Ветер и мох. И ни к чему все подземное счастье, если снаружи не будет жизни. Прощай. Ты хороший зверь. А мы пойдем.

Орми немного расслабился, оперся на меч. Медведь, казалось, внимательно слушал девочку. Морда у него стала какая-то грустная. Потом он дернул ухом, отвернулся, неторопливо слез с камня и побрел назад, к потайному входу.

— Ловко, — сказал Орми. — С тобой не пропадешь.

— Ты бы убил его?

— Вряд ли я с ним справился бы в одиночку. Медведь есть медведь. Хотя и меч хорош.

— Но тебе не было бы его жалко?

— Если бы он напал? Нет. Ты говоришь как Элгар.

— Просто я не знаю, кто прав.

Они вскарабкались на гриву и спустились по ее северному склону в лес. Жизнь пробуждалась повсюду. В расщелинах еще лежал снег, он был почти черный и кишел снежными гусеницами. Во влажных ямах наливались соком жирные скользкие соплянки. Где-то на болоте хрипела, задыхаясь, шальная ворона, сдуру севшая на хищный лист живоглотки. Комары еще спали.

Орми и Эйле шагали на север, по колено в мокром пахучем кустарнике нэр. Черные листья осыпались и липли к ногам.

— Чтобы попасть в Дуль-Куг, — сказала Эйле, — нам придется пройти весь Гуган.

— А нельзя ли обойти его? Что, если двинуться на восток вдоль стены? Ведь рано или поздно стена должна повернуть на север. Помнишь рисунок на шкуре?

— Да, там страна Каар-Гун, сплошное болото. Но это, наверное, все-таки лучше, чем Гуган. А такого хорошего леса, как здесь, мы нигде больше не встретим.