Отражение Улле - Марков Александр Владимирович (биолог) - Страница 3

Имир.

Утром Орми побежал со всех ног в свое тайное укрытие. Теперь-то он знал, что за знаки на шкуре. Не слова, а голоса. Они звучат поочередно, и из нескольких голосов получается слово.

Только как он ни всматривался, как ни вслушивался — не мог услышать голоса знаков. Тут уж Орми совсем растерялся. Даже разозлился. Завернулся в шкуру, побрел домой. По дороге пожевал прошлогодних ягод — тайком, чтобы никто не заметил. И назавтра никуда не пошел. Решил — все без толку, не осилить ему эту тайну. Только по ночам, во сне приходили теперь к нему знаки и все пытались заговорить, да не могли.

Раз ночью Орми проснулся — а в землянке вместе с ним жило людоедов двадцать — и чувствует: падалью воняет. Да не так, как если потянет ветром с поляны Улле. Идол-то, ясно, человечьими потрохами обвешан круглый год, лето на дворе, как ему не смердеть. Но поляна все же не близко, а воняло в норе так, что хоть в лес беги. Орми замер, прислушался. Слэк храпит, стены трясет. Ильг дышит тяжело, с присвистом. Все знакомые, мирные звуки. Орми каждого ядозуба узнает на слух, по дыханию. Но вот послышался вроде какой-то шелест. Накатила волна гнилого воздуха. И писк — тонкий-тонкий, словно голос летучей мыши. У Орми — волосы дыбом, по спине побежали мурашки. Упырь в землянке! Тут уж тому, кого ночная тварь выберет — одному ли, двум, — не будет спасения.

Вдруг Энки перестал сопеть. Еще два-три ядозуба проснулись, почуяли упыря и затаились, дышать боятся. «Неужели мы ничего не можем сделать? подумал Орми. — Кто из нас когда пытался сразиться с упырем? Правда ли, что не берет их ни нож, ни копье? А ну как я возьму и проверю?»

В этот миг застонала Ильг. Хрипло, коротко — и тут же смолкла. А потом раздалось хлюпанье.

Орми нащупал в темноте копье — ядозубы всегда с оружием спят, вскочил и закричал во весь голос:

— Братцы-ядозубы, вставайте! Упырь в норе! Зажгите огонь, чтоб мне видеть, куда бить!

Тут наступила такая тишина, что в ушах зазвенело. Никто уже не храпел. Проснулись все — и ни один не сдвинулся с места. Хлюпанье тоже прекратилось. Орми шагнул вперед, ударил копьем наугад — раз, другой. Все в пустоту. Тут Энки встал, тоже с копьем. Начали вдвоем копьями тыкать в воздух. Вдруг послышался стук. Упырь взвалил добычу на спину и прошуршал к выходу — быстро, как ветер, на то и упырь. Орми метнул копье на звук — и оно воткнулось во что-то мягкое, но никто не вскрикнул. Потом все стихло. И вонь пропала.

Тут наконец ядозубы зашевелились. Высекли огонь. Все оказались на месте, только Ильг не было, а там, где она спала, растеклась по земле кровавая лужа. Первым заговорил Слэк:

— Туда ей и дорога, волчице старой, что таких двух безмозглых ублюдков родила. Вы что, очумели — на упыря кидаться? Слыхано ли дело — на живого упыря! Да вас за это…

— Ты, Слэк, — перебил его Орми, — иди вон лужу подлижи, пока не впиталась. А закусить своими ушами можешь.

Побранились еще немного — и легли досыпать. Утром Энки сказал брату:

— Напрасно ты, Орми, на упыря кинулся. Выдал нас. Найдется в племени кто поумнее — догадается, кто мы такие.

— А ты, брат, не струсил ли ночью?

Энки усмехнулся:

— Как не струсить. Ну да ладно. В другой раз встретим упыря — я первый в бой кинусь. Ты за мной и не угонишься. А так… ты уж прости меня.

Кулу, как узнал о случившемся, велел привести к нему Орми и Энки. Посмотрел на них хмуро и приказал:

— Говорите.

— Что говорить?

Кулу засопел и сказал негромко, как будто сам себе:

— Обоих живьем съем.

Тогда Орми начал:

— Ночью просыпаюсь, чую — упырь в землянке. Ну, сперва-то я замер, испугался. А потом, когда он мать…

— Удаль на нас нашла, вождь, — заговорил вдруг Энки. — Захотелось себя испытать. Чего, думаем, не попробовать сразиться с упырем? А ну как одолеем — всякий тогда признает нашу силу!

— Ты что ж, Энки, на мое место позарился? — Кулу усмехнулся. — Ладно, за это наказывать не буду. Прибью просто, только сунься. А спрашиваю я вот о чем. Как посмели на упыря руку поднять?

— А что? Упырь — тварь земная, по земле ходит, кровь пьет, как и мы. Почему его не убить?

Теперь Кулу надолго замолчал. Стоит, то на одного брата взглянет исподлобья, то на другого. Наконец сказал:

— Слушайте, вы, черви смрадные! Один раз говорю — в другой самих себя съесть заставлю. Упырь — творение Улле, поставлен над нами, чтоб мы знали свое место.

Хозяин упырю велел у людишек кровь сосать, а нам, завидев его, обмирать от страха и под себя гадить. Кто этот закон нарушает — на Улле поднимает руку. А чтоб вы лучше запомнили, завтра прикажу рядом с Хозяином деревянного упыря поставить. Три дня будете его поить своей кровью и ползать перед ним на брюхе в дерьме. Я сказал.

— Ясно, — вздохнул Орми. — А почему, вождь, так повелось, что упырь вроде как выше человека и к Хозяину ближе?

— Да потому, тупая твоя башка, что упырь смердит еще больше, чем мы. Пошли прочь.

Орми и Энки поспешно удалились с глаз вождя и весь день пребывали в сомнениях и страха. Энки сказал:

— Ты, брат, запомни слова Кулу. Все верно. Улле хочет весь наш вонючий мир превратить в одну большую кучу дерьма. Потому и заведено: кто больше смердит, тот и главный.

Деревянного упыря забыли, однако, поставить. Вечером Барг приволок с болота на спине человека. Швырнул его на землю посреди селения и заорал:

— А ну, глядите, кого поймал!

Ядозубы сбежались.

— Чего орать-то? — сказал Уги косматый. — Добыча неказиста. Старикан худющий. Костей мешок.

Барг тогда схватил старика за левую руку, вывернул ладонью вверх и ткнул Уги в нос:

— А это видел? Отметины-то нету? Это ж болотный выродок! Сколько лет не могли его поймать!

— Хороша добыча, — сказал Кулу. — Привяжи его к дереву, Барг, да прикрой шкурой, чтоб комары за ночь всю кровь не высосали, нам оставили. А утром и сами позабавимся, и Хозяина потешим.

Туча небесная почернела, накрыла тьмой землю. Ядозубы повалились спать, а Орми не спится. Вылез из норы, пробрался на ощупь к дереву, где старика привязали, встал, прислушался. Вроде дышит старик.

— Эй, ты, слышь, как тебя? Жив, что ли? — Орми говорил тихо, чтобы не разбудить своих и не привлечь ненароком какую-нибудь ночную нечисть. Старик молчал, хотя по дыханию ясно было — не спит.

— Чего не отвечаешь? Я же слышу, ты живой.

— О чем нам с тобой говорить, людоед? — Голос был глух, слова неразборчивы, видно, не много зубов осталось у старика.

— Ты болотный выродок?

— Не выродки мы. Люди. Раньше меченых не было. Вы сами и есть выродки.

— Слушай, старик. Я тебя отпущу. Сейчас ремни перережу, и уйдешь.

Старик зашевелился, застонал.

— Так ты не людоед?

— Я твой сын, наверное. Ильг — моя мать. Упырь ее убил вчера. Ты моему брату, Энки, шкуру со знаками дал.

Старик молчал долго.

— Вот оно что. Как же тебя звать?

— Орми. Ну, хватит разговоров. Ночи теперь короткие, а тебе до рассвета нужно подальше уйти. — Орми нащупал ремень, хотел его перерезать, да старик не дал.

— Не надо, Орми. У меня ж все кости переломаны. Я и ползти-то не могу. Скажи, вы знаки разобрали?

— Нет, отец. Не смогли. Ты мне разгадку-то открой.

Старик опять долго молчал, видно, собирался с силами.

— В том и беда, Орми, что я не знаю разгадки. И отец мой не знал. Знаки хранили, переносили со шкуры на шкуру, а сами не понимали ничего.

— Отец, я все-таки ремни перережу. — Орми взмахнул ножом раз, другой, и старик грохнулся на мох. — Взвалю тебя на плечи и унесу в горы. Там тебя вылечу. Вместе и знаки разгадаем. Энки с нами пойдет.

— Поздно, — прохрипел старик. — Гляди, светает уже.

Небесная хмарь и впрямь посветлела на востоке. Сквозь чахлый лесок Орми увидел: из одной землянки уже вылезает кто-то. Орми припал к земле, спрятался за сосновый ствол и шепотом спросил:

— Скажи, отец, что мы делать-то должны? Зачем мы, выродки, живем, кому служим?