Отражение Улле - Марков Александр Владимирович (биолог) - Страница 22

Из темноты полетели камни. Энки коротко вскрикнул, Орми обернулся и увидел, как брат его, лежа на земле, корчится в объятиях упыря. Орми успел заметить, как губы кровососа вытянулись трубочкой, как высунулись из них желтые подвижные резцы…

— Держись, брат! — Орми кинулся на выручку, но тут кто-то крепко схватил его за ноги, а на плечах повисла тяжелая туша. Орми еще пытался сбросить с себя скользкую тварь, когда вдруг почувствовал щекотание и покалывание ниже затылка… В глазах потемнело. Он понял, что это конец. Колени подогнулись, он начал падать навзничь, и еще в падении сознание его стало гаснуть и исчезло прежде, чем он коснулся земли.

Потом была тьма и тишина и странное, назойливое ощущение времени. Время накатывало и отступало, как волны, бьющиеся о берег. Вперед — боль и ненависть, назад — успокоение. Потом он открыл глаза. Свет, отвратительный и пугающий, заливал пещерку. Какая-то мерзкая тварь сидела на сосне напротив входа и орала оглушительным хриплым басом, так что дрожала земля:

«И-имир-рр!»

«Птица, — подумал Имро. — День. Свет. Ненавижу». Ему было больно и гадко, невыносимо хотелось зарыться, спрятаться. Но откуда-то шел сладкий запах, такой манящий, что он был не в силах устоять. Имро пополз на карачках в глубь пещеры, шевеля полужидкими глазами. Вот оно! По земле растеклись благоухающие пятна крови. Он припал к ним лицом, поскреб зубами песок, всосал пригоршню сладких крупинок. Время отхлынуло. О блаженство! За это он отдаст все, что есть в черной тьме. Но свет был невыносим. Скорее вниз! И он принялся рыть. Тело было гибким и быстрым. Он выворачивал камни когтями, песок летел во все стороны. За несколько мгновений он закопался сажен на пять. Холодная тяжелая земля обняла его плотно, навалилась приятным грузом. Услышав чей-то голос, он переместился немного в сторону и прижался боком к другому упырю. Почувствовал всей кожей его терпкий аромат.

— Хорошо, — сказал сосед.

— Любо быть мертвым, — сказал Имро.

— Время сегодня ласковое, — сказал сосед. — Раньше было шершавое. Все накатывало. Теперь вот отхлынуло.

— Из-за нас оно спешило, — сказал Имро.

— Мы здесь живем, — сказал сосед. — Кровяные мешки сюда ночевать приходят. Мы все здесь умерли. Нас тут теперь много.

Потом время билось, пульсировало, корчилось, с трудом прорываясь вперед. Имро лежал в земле и ждал. Кровяных мешков не было долго. Имро постигал упыриную мудрость. Он научился мозгом хватать время и выкручивать из него кусочки. Он замыкал их, конец с началом, и выпускал пузырьками. Они исчезали из мира вместе с пространством. Потом все начиналось сызнова. Жалкие крохи, но и они приносили блаженство. Всего две-три крупицы времени. Если одна — ее не скрутишь, нет у нее ни конца, ни начала. А две уже можно. Две уже могут выпасть из череды, если вместе.

Имро узнал упыриное предание, короткое и глухое, как все их речи. Оно гласило: рано или поздно Улле свернет время все целиком. И когда время устремится вспять, настанет Час упырей.

Упыри ждали его постоянно.

Имро стоял в слизистом песчаном коконе и тоже ждал.

Потом пришел наконец один бурдюк с кровью. Затопотал ногами над головой. Была ночь, и Имро пополз кверху. Извиваясь и легко раздвигая скользкие камни и влажный песок, он быстро достиг поверхности. Встав на ноги, расправил слежавшиеся руки. Бурдюк валялся на гадкой волосатой подстилке и рычал. Сладкий тошнотворный запах живого тела манил и одурманивал. Мягко ступая, Имро подкрался к спящему. Наклонился и замер, нарочно оттягивая миг блаженства. Его охватила щемящая нежность. Он прижался к кровяному мешку, обнял его, ласково прикоснулся губами к шее. Почувствовал, как напряглись, повернулись вперед и быстро-быстро заработали его зубы, проделывая в коже круглую ранку.

«Тебе будет хорошо, — думал Имро с любовью — Ты наш, наш». Теплая струйка потекла в истомившийся рот.

В этот миг вселенная преобразилась. Время отхлынуло… еще… еще… округлилось, затрепетало — и побежало вспять! Волна невероятного, беспредельного счастья накатилась на Имро. О блаженство — быть вместе с Улле в час его торжества! Время шло назад, к своему началу.

Все изменилось. Потоки тепла и света текли теперь обратно, их источники жадно глотали то, что прежде ими исторгалось. Поэтому теплое стало холодным, белое — черным. Так же изменились и чувства Имро. Нежность предстала в образе отвращения.

Зачем он прильнул губами к этой гнусной, презренной твари? Зачем ему нужно это гадкое существо — человек? Потом он вспомнил. С ненавистью выплюнул в дырочку ледяную струю крови. Потом заживил ранку зубами и брезгливо отстранился.

Вот кто он был на самом деле — даритель жизни. Его упыриная сила изливалась в брюхо животворной кровью. Он будет впрыскивать ее в пустые, сухие мешки — трупы, даруя им жизнь. Пусть живут, пусть жрут, пятясь по лесам, рожденные из праха благоуханные кучки. Пусть живут до тех пор, пока жадные чудовища — самки — не поглотят их, съежившихся и потерявших разум, своим хищным кровавым чревом. Все они — жалкие твари. Он, Имро, — выше, чище, светлее. С ним не сравнится никто. Творение Улле, он был создан и предназначен для бытия в обратном времени, и только теперь, когда Улле победил и время устремилось вспять, раскрылась истинная сущность упыря.

Имро больше не видел мира — глаза его посылали сигналы обратно, из мозга — в мир. Сначала рождался образ в сознании — образ камня, дерева, события. Потом из глаз изливался свет. И свет этот порождал в мире увиденное, а вернее — измышленное упырем. Причина и следствие поменялись местами, и вдруг оказалось, что причиной всего сущего является его, Имро, мысль. Отныне он был создателем и творцом, и его могуществу не было предела. Его глаза сияли на все мироздание, трепещущие ушные перепонки наполняли воздух звуками.

Имро встал и шагнул назад, расправляя плечи. Его распирало от гордости. Он был наконец-то в гармонии с миром — он, упырь, прекраснейшее из существ, царь вселенной. Час упырей настал.

Имро попятился, песок расступился сам собой под его ногами, и он ушел в землю. Потом он лежал в толще песка, а время убывало ровно и тихо, и лишь одно нарушало покой упыря, не давало целиком отдаться блаженству. Он знал, что его упыриные дни скоротечны. Скоро он станет презренным мешком для крови, и другой упырь накачает его красной жижей, и он оживет.

Потом он вдруг понял, что мысли его текут по-прежнему вперед. «Они должны были бы течь вспять, — подумал Имро. — Воспоминания должны убывать, исчезать из памяти по мере того, как возвращаются мгновения и события. Я должен помнить только грядущее — то, что было прежде прошлым. Но это не так. Я помню и то, и другое. Я помню миг, когда время повернуло назад, хотя этого мига по-настоящему еще не было и я ухожу от него все дальше в прошлое. Может быть, это свойство сознания и оно не может существовать иначе? Но как же так, ведь получается нелепость. Эти мои мысли — я точно знаю, что в это самое время, в эти мгновения, которые сейчас убывают, — у меня не было таких мыслей. Значит, не все воспроизводится в точности как было. Значит, я, творец вселенной, сильнее самого времени. Мое сознание работает так же, как и раньше. И я могу не подчиниться судьбе и творить ее по-своему. Я возьму себя за горло, когда придет час подняться на поверхность и стать человеком. В этом обратном времени человек — грязь и плесень. Я не хочу им быть. Этот мир — для нас, упырей».

И вот вернулся день его смерти. Он почувствовал, как тело его само собой ползет кверху. Но Имро воспротивился воле времени. Он был уверен в своих силах, ведь его мысли теперь обрели всевластие. Имро заставил себя увидеть, почувствовать, что никуда не ползет и лежит неподвижно. Время поддалось. Оно было мягким и чуть-чуть упругим.

Миг смерти вернулся — и сгинул. Имро остался упырем. И тут ему стало страшно. Он рванулся вверх, выскользнул из-под земли и стал пятиться кругами по пещере. На смену ночи спешил вечер; небо с растущей жадностью сосало свет. В мозгу у Имро родился грохот, его перепонки затрепетали, и тотчас от подножия дальней горы к вершине полетела лавина. В углу он наткнулся на человека, того самого, которого он вернул к жизни, влив в него свою кровь. Он почему-то не ожил. Теперь от него осталась тягучая жидкая тень, она медленно таяла.