Великий план - Марко Джон - Страница 37

Архиепископ Эррит знал, насколько важен для него собор. Он был ему дороже Священного Писания, дороже самой жизни. Эррит действительно верил, что Бог живет в этих стенах и на прославленной колокольне. Он полагал, что здесь и есть обитель Бога на земле. Епископу было уже почти пятьдесят лет, и почти всю жизнь он провел в этом святом здании, по его галереям он ходил с другими верными Господу. Здесь заключались браки нарской аристократии, здесь Ричи-уса Вэнтрана, Нарского Шакала, сделали королем. Эррит молился, чтобы после смерти Господь позволил ему остаться в этом храме. В молельнях собора Эррит перевидал многое, в том числе и настоящие чудеса: плачущую Богоматерь и кровоточащую чашу и дорожил этими воспоминаниями. Они давали ему силы, а силы в эти черные дни были Эрриту очень нужны. Ему нужно было слышать ясные указания Бога, не перевранные толкователями и священниками. Он молился целыми днями, он постился и умолял небеса услышать его. И он боролся с тем, с чем повелел бороться Бог, Отец наш.

И каждый день храм требовал неусыпного внимания Эррита. Ему надо было присматривать за причтом, руководить армией священников в капюшонах и заниматься тысячами надоедливых мелочей. Его измучила война в Готе и непрекращающаяся распря с изменником Бьяджио. Он мечтал оказаться в одиночестве, снова стать простым священником, служителем Всемогущего. Все утро ему пришлось слушать подробный рассказ Форто о его военных кампаниях, и от голоса генерала у архиепископа разболелась голова. Эррит шел по раззолоченным переходам собора, надеясь никого не встретить. Был Седьмой День — тот день, когда храм открывал исповедальни для кающихся. Давно уже Эррит, обремененный обязанностями своей высокой должности, почти не принимал исповедей, но в редких случаях он все-таки в них участвовал и выслушивал грехи своей паствы. Сегодня архиепископу необходимо было принять исповедь. Услышать, что в мире есть и другие, кто совершает грехи.

Эррит глубже надвинул на лицо белый шелковый капюшон и зашагал вдоль позолоченного коридора. Его ожидал его помощник отец Тодос, и с ним один кающийся, очень необычный, невидимый во мраке исповедальни. Однако Тодосу показалось, что он узнал этот голос, и поэтому он вызвал своего господина, чтобы тот сам выслушал эту исповедь. Кающийся объяснил, что исповедь у него личная, потому он и пришел в тайную исповедальню. Нарским аристократам и высокопоставленным служащим предоставлялась такая привилегия, а вот менее удачливым членам паствы приходилось толпиться в общей исповедальне и ждать, чтобы причетники выслушали их грехи. Эрриту такое разделение всегда казалось странным, но он позволил его сохранить, потому что такова была воля Аркуса. После смерти императора епископ счел за благо сохранить тайные исповедальни. Ему нужно было сохранить расположение аристократов. Слишком многие из них уже встали на сторону Бьяджио. Гот был самым серьезным и самым последним из перебежчиков, и Эррит горячо молился о том, чтобы его слабая коалиция больше не переживала расколов. Он успел убедиться в том, что рука Господа мстительна, и боль этого осознания его убивала.

Тайные исповедальни находились по другую сторону главного зала, в котором художник Дараго без устали трудился над своим новым шедевром. Эррит осторожно прошел по переходу, стараясь не задеть инструменты художника. В Седьмой День Дараго не работал, но все орудия его творчества — кисти, шпатели и баночки с красками — остались на месте. Проходя по коридору, Эррит поднял взгляд на заказанную им фреску. Скоро Дараго закончит работу, и главный зал снова будет открыт для всех посетителей. Они увидят работу гениального художника и ясно поймут, что Бог существует. Ибо лишь Божественное вдохновение может позволить человеку творить, как Дараго. Когда смотришь на его фрески, кажется, что заглядываешь на небеса.

Взгляд Эррита надолго задержался на фреске. Он выгнул шею, чтобы лучше разглядеть рисунок, часть которого была завешена тканью, скрывавшей его от любопытных взоров. Там появились плафоны, которых Эррит еще не видел: Дараго был чрезвычайно скрытным человеком, капризным, как все гении, и хотя Эррит регулярно расспрашивал его о ходе работ, Дараго не делился своими тайнами и только обещал Эрриту, что тот останется доволен. Эррит уже был доволен. Фреска стала именно таким шедевром, на какой он рассчитывал. Это был идеальный дар Богу.

Бог вручил ему Нар. Бог убил бессмертного Аркуса и изгнал дьявола Бьяджио. Бог был торжеством, и Эрриту хотелось возблагодарить своего небесного Отца. Он заказал фреску много лет тому назад, задолго до появления первых трещин в Железном круге, но знаменательно было, — что Дараго заканчивал свою работу именно сейчас, когда власть Эррита над Наром стала окончательной. Епископ считал, что в этом сказалось Божественное Провидение, план столь грандиозный, что его не понять людям. Черный Ренессанс, который считал Господа всего лишь средством управления Наром, был почти полностью уничтожен; генерал Форто услышал слова Бога и вернулся в лоно церкви. Бог добр и могуществен. Бог повелел, чтобы Черный Ренессанс прекратил свое существование. И Эррит, посвятивший свою жизнь служению Небу, не обманет надежд Господа.

Он подошел ко входу, который охраняла освященная статуя. Святой Карларий Исповедник смотрел мраморными глазами на приближающегося архиепископа. Войдя, Эррит снова опустил капюшон и осмотрелся. В помещении оказалось пусто. Архиепископ ожидал встретить здесь Тодоса, но его не было. Эррит подошел к двери, ведущей к исповедальням. Около одной из них стоял с закрытыми глазами отец Тодос и молился.

— Тодос! — окликнул его епископ.

Глаза священника распахнулись. Он прижал палец к губам, призывая своего господина к молчанию. А потом он указал на кабинку для кающегося.

— Там, — прошептал он одними губами.

— Кто?

Тодос подошел к своему господину и прошептал одно только слово:

— Кай.

Эррит нахмурился. Было бы очень некстати, если Кай отвернулся от их суровой работы. Без его командования легионы могут расколоться.

— Я подумал, что вам следует знать, — виновато сказал Тодос. — Я почти уверен, что это он. Голос…

Эррит кивнул. Голос Кая нельзя было не узнать: неразборчивый басовитый рокот, результат попадания трийской стрелы в горло. Теперь его понимали только те, кто был привычен к его речи.

— Ты поступил правильно, — мягко проговорил Эррит. — Спасибо.

— Он давно ждет, — сказал Тодос. — Но я не уверен, что вам следует принимать его исповедь, Ваше Святейшество. Он может узнать ваш голос.

— Пусть узнает. Он будет разговаривать не со мной, а с Богом. Иди, друг мой. Ты все сделал хорошо.

— Спасибо, Ваше Святейшество.

Эррит проводил своего помощника внимательным взглядом. Он искренне любил своего старого друга, но ему не хотелось иметь свидетелей того, что должно было сейчас произойти. Кай был неверующим, и его придется убеждать. И хотя Эррит знал, что пользуется репутацией человека спокойного, в последнее время Бог требовал от него такого, что не давало сохранить спокойствие. Подчиненным не подобает видеть его разъяренным.

«Осторожнее, — напомнил он себе, входя в исповедальню и закрывая за собой дверь. — Этот человек тебе нужен!"

Как нужен Форто и все его солдаты. Только они удерживали от распада хрупкую коалицию народов Нара. Страх перед легионами сдерживал сторонников Бьяджио. Страх — это Божий кулак. Эррит понимал, что если бы армия не подпирала его церковь, то восторжествовали бы Бьяджио и его ненавистный Ренессанс.

В темноте кабинки стоял удобный табурет для исповедника. Эррит уселся и посмотрел сквозь густую сетку, отделявшую его от человека по другую сторону перегородки. Он едва различил силуэт Кая: полковник сидел напротив него и терпеливо ждал. Епископ мысленно произнес молитву, перекрестился и негромко предложил кающемуся говорить.

— Начинай, сын мой.

Наступило долгое молчание: человек по другую сторону перегородки собирался с мыслями.

— Да, отец, — прохрипел он наконец. — Я пришел, потому что счел себя грешником.