Толя-Трилли - Бременер Макс Соломонович - Страница 13

— Почему же тогда в песне поётся: «Если хочешь быть здоров, то закаляйся»? — спросил Миша. — По-вашему, ведь закаляться не надо…

— Надо, — ответил Леонид Фёдорович. — Только песни пишут поэты, а за тем, чтоб ваша жизнь была хорошо организована, слежу я. — И он ушёл.

В последние дни перед волейбольным матчем мы очень много тренировались. Так как других дел нам не предстояло, то мы только и говорили о матче и о том, удастся ли нам победить.

Перед тем как я передал Усачёву, что его включили в сборную, Саконтиков мне сказал очень странную вещь.

— Володя, а Володя! — Саконтиков был чем-то удивлён. — А зачем Усач сухари сушит?

— Сухари? — Я и сам ничего не понимал. — Где же он их, на кухне, что ли, сушит?

— Нет, что ты! — ответил Коля. — Он разложил хлеб на большом таком камне у ограды, за которой виноградник, а сам сидит рядом с книжкой, а солнце припекает, и получаются сухари… Ну зачем ему? — Саконтиков от нетерпения и любопытства даже подпрыгивал немного.

Нас кормили четыре раза в день, вкусно и досыта, тем, кто просил, давали добавку, поэтому я ни за что не мог сообразить, для чего Усачёву сухари. У нас на полдник чуть не каждый день были сдобные булочки.

— Может, тебе померещилось? — спросил я Саконтикова.

Саконтиков оскорбился.

— Честное пионерское под салютом! — выпалил он покраснев. — Мы бабочек ловили и вдруг Тольку Усачёва увидели. Видим, он сухари сторожит, и ушли оттуда…

Я сбегал к забору, отделявшему лагерь от виноградника, но Усачёва там не застал. На плоском камне, нагретом солнцем, никакие сухари не лежали. Я решил, что малыши что-то перепутали.

Когда я сказал Усачёву, что его включили в сборную, он растерялся. Сперва он даже не поверил. А потом улыбнулся и без всякой заносчивости спросил:

— Не врёшь?

— Будь спокоен, не вру.

Тогда он тем голосом, которым и всегда бахвалился, сказал:

— Я не подкачаю! В матче применим новый способ блокировки.

Я припомнил, что, играя с Мишей, Усачёв тоже употреблял непонятные выражения. Мне вдруг стало боязно, что и матч мы можем проиграть.

Однако на тренировках Усачёв очень старался. Правда, у него был недостаток: он не любил пасовок. Если мяч попадал к нему, то он стремился сильным ударом «погасить» его. А стоя на подаче, он слишком красовался. Но зато удар у него был сильный. И, когда за день до матча Гера Ивашов сказал, что опасно Усачёва завтра выпускать на площадку, потому что он задаётся, Жорка Фёдоров ответил:

— Может, он задаётся чуточку, да зато как «режет» и длинный какой!

На волейбольной площадке Усачёва называли длинным без насмешки, а, наоборот, с уважением и даже с завистью.

В нашу сборную вошли Толя Усачёв, Гера Ивашов, Жорка Фёдоров и ещё три человека. Капитаном команды назначили Ивашова. Судить матч должен был начальник нашего лагеря Георгий Борисович.

Георгий Борисович немножко прихрамывает, потому что одна нога у него не сгибается. Он был ранен на фронте. Ему, наверно, лет сорок. Он часто заходит в столовую в белом халате и у всех по очереди спрашивает, довольны ли мы едой, вкусно ли приготовлено. Под вечер он всегда выходит из своего кабинета и направляется к скамейке у дачи младших пионеров.

Малыши сразу его замечают и окружают. Он сажает на здоровое колено Саконтикова или кого-нибудь другого и начинает качать, как дошкольника.

Один раз, я слышал, он спросил:

— Вас новым песням учат? Ну, спойте мне, пожалуйста.

Малыши спели ему. Потом он сказал:

— Я тоже вам могу спеть одну песню, которую вы не знаете. — И запел:

Он спел, засмеялся отчего-то и спросил:

— Что, хорошая песня? — Потом помолчал и сказал — Конечно, она теперь устарела. В то время, когда она на свет появилась, голодновато было, так что картошка, да на костре печённая… До сих пор не забыть!

Кто-то из малышей спросил:

— Георгий Борисович, вы, наверно, эту картошку в походе на привале ели, да?

— Правильно, — ответил Георгий Борисович, — на привале. Макали картошку в соль, запивали водой из ручья, а потом эту песню пели.

— А мы, Георгий Борисович, не едим печёной картошки… — сказал кто-то жалобно.

— Почему не едите?

— Потому что мы в походах не бываем, — ответил из-за моей спины подошедший Миша.

Это было как раз накануне матча.

— Да-а, — протянул Георгий Борисович, — тут ведь такая вещь: в ближний поход идти некуда, в дальний — далеко. — Он улыбнулся: — Учёный человек говорит, от этого похода вся поправка ваша на убыль пойдёт.

— Так это же Леонид Фёдорович, он же… — начал кто-то.

— Эх, если б мог, я бы с вами за милую душу в поход пошёл! — перебил Георгий Борисович. Он постучал пальцем по больной ноге. Потом встал и добавил: — Не горюйте, всё будет! Поправляйтесь пока…

Посмотреть на состязание нашей команды с командой знаменитого Артека пришли местные ребята и отдыхающие из соседнего санатория лётчиков. Капитан сборной Артека, парень ростом не меньше Усачёва, неожиданно преподнёс Гере Ивашову букет маков. Мы, когда готовились к встрече, упустили из виду, что есть такой обычай, и у нас для гостей букета не нашлось.

Георгий Борисович и вожатый Артека — помощник судьи — заняли свои места. Георгий Борисович дал свисток начинать игру.

Первую партию мы быстро проиграли. Гости играли дружно и, главное, так спокойно, как будто нас, «противников», вовсе не было, а они собрались в круг, чтобы просто для удовольствия попасоваться. У них не бывало, чтоб на мяч кидалось сразу несколько игроков. И вообще их игроки, казалось, с места не двигались, а ждали, пока мяч коснётся кончиков их пальцев. В первой партии нам еле удалось счёт размочить. Но во второй партии мы сумели подтянуться. Артековцы решили, наверно, что им всё равно ничего не грозит, и начали бить по мячу как попало. Но, увидав, что счёт стал в нашу пользу, они сразу засуетились. Их капитан запричитал:

— Активнее, ребята, активнее!

— Дожмём их, орлы! — обратился к нашим Гера.

Георгий Борисович засвистел и приказал:

— Отставить разговоры!

— Удалю с поля! — добавил вожатый Артека.

Георгий Борисович и его помощник находились на разных концах волейбольной площадки и каждую минуту просвистывали её насквозь.

Артековцы с большим трудом сравняли счёт.

При счёте 13:13 к ним перешла подача, но всё равно наш боевой дух был выше. Мы могли выиграть, это точно.

И тут-то Усачёв не взял мяча, который шёл ему прямо в руки. Этот мяч отбил бы любой начинающий. А Усачёв вдруг замер, словно боясь пошевельнуться. И он действительно боялся пошевелиться, потому что какой-то человек навёл на него фотоаппарат и приготовился щёлкнуть затвором. На глазах у всей нашей команды Усачёв застыл с поднятыми кверху руками и опустил их только через секунду, когда мяч упал к его ногам, а фотограф опустил аппарат.

Георгий Борисович даже не сразу объявил:

— Сет-бол! — Он, как и все, тоже оторопел.

Следующая подача Артека была последней. Наши гурьбой бросились на мяч, получился двойной удар, и мяч, выброшенный на аут, не спеша, легонько подпрыгивая, покатился по наклонной дорожке к морю. Мы потерпели поражение.

Третью партию и играть не стали. Как бы она ни кончилась, ничего бы не изменилось.

Ребята из Артека пробыли у нас ещё часа полтора, полдничали вместе с нами, а потом уехали. И тогда в нашей палатке мы окружили Усачёва.

— Ты почему, как памятник, стоял? — крикнул Гера.

— Верно, как статуя прямо! — поддержал Жорка Фёдоров. — Я же рядом был, видел: статуя. Проиграли из-за него…

— Конечно, из-за него! Да если б…