Дорога на Рейншедоу - Клейпас Лиза - Страница 1

Лиза Клейпас

 Дорога на Рейншедоу 

Глава 1

Когда Люси Маринн было семь лет, произошли три вещи: заболела младшая сестрёнка Элис, ей поручили подготовить для выставки её первый научный проект и она узнала, что магия, оказывается, существует. И на всю оставшуюся жизнь Люси запомнила, что от обычного до необыкновенного порой один шаг, вздох, один удар сердца.

Но знание это было не из тех, что могут придать отваги и мужества. По крайней мере, не в случае с Люси. Оно сделало её осторожной. Скрытной. Ведь если выкажешь, что обладаешь неким волшебным даром, особенно таким, которым не можешь управлять, значит, ты не такая, как все. А даже семилетние дети понимают, что никому не хочется оказаться по ту сомнительную сторону границы между нормальными и «не такими». Всем нужно чувство принадлежности. Проблема в том, что не важно, как тщательно ты прячешь свой секрет, одно лишь то обстоятельство, что он у тебя есть, отделяет тебя от прочих.

Она так до конца и не поняла, почему волшебство случается и какая череда событий привела к самому первому его появлению, но полагала, что всё началось тем утром, когда Элис проснулась с негнущейся шеей, лихорадкой и ярко-красной сыпью. Мать, увидев свою младшенькую, тут же принялась кричать отцу, чтобы тот вызывал доктора.

Напуганная суматохой в доме, Люси в ночной рубашке сидела на кухонном стуле, а сердечко её бешено колотилось при виде отца, в такой спешке бросившего телефонную трубку, что та выскочила из своего пластикового гнезда.

– Найди свои туфли, Люси. Да побыстрее. – Всегда такой спокойный голос отца сорвался на последнем слове. Лицо его казалось мёртвенно-бледным.

– Что происходит?

– Мы с мамой повезём Элис в больницу.

– А я с вами?

– Ты сегодня побудешь с миссис Гейцлер.

При упоминании соседки, вечно оравшей, стоило только Люси проехать на велосипеде по лужайке перед домом этой миссис, девочка запротестовала:

– Не хочу. Она страшная.

– Не сейчас, Люси. – Отец наградил дочку таким взглядом, что у той слова застряли в горле.

Они вышли к машине, и мама забралась на заднее сиденье, держа Элис на руках, словно младенца. Звуки, издаваемые Элис, были настолько пугающими, что Люси, не выдержав, зажала уши руками. Она съёжилась на влажных, прилипающих к ногам виниловых сиденьях в самый что ни на есть тугой комочек. Как только родители высадили Люси у дома миссис Гейцлер, они умчались прочь в такой спешке, что покрышки минивэна пробороздили чёрные полосы на подъездной дорожке.

Когда миссис Гейцлер приказывала Люси ничего не трогать, лицо старой ворчуньи морщилось, как жалюзи. Дом соседки был полон антиквариата. В воздухе витала приятная заплесневелость старинных книг вкупе с резким лимонным запахом полироли для мебели. Было тихо, словно в церкви: ни телевизора на заднем плане, ни музыки, ни голосов или же телефонного трезвона.

Сидя неподвижно на парчовой софе, Люси во все глаза смотрела на бережно устроенный на кофейном столике чайный сервиз. Сервиз был сделан из стекла, подобного которому Люси никогда прежде не видела. Каждая чашечка и блюдце горели разноцветным светом, стекло украшали щедрые золотые мазки в виде цветочков и завитков. Зачарованная тем, как переливались цвета под разными углами, Люси встала на колени на полу и принялась наклонять голову из одной стороны в другую.

Стоявшая в дверях миссис Гейцлер издала негромкий смешок, прозвучавший, как треск кубиков льда, когда в них наливают воду.

– Это художественное стекло, – пояснила она. – Сделано в Чехословакии. Оно хранится в моей семье уже сотни лет.

– А как в нём оказались радуги? – тихонько спросила Люси.

– Растворили в расплавленном стекле краску и металл.

Люси была поражена новым открытием.

– А как плавят стекло?

Но миссис Гейцлер уже наскучила болтовня.

– Дети задают слишком много вопросов, – проворчала она и удалилась на кухню.

Вскоре Люси узнала, как называется то, что случилось с её пятилетней сестричкой. Менингит. Это означало, что домой Элис вернётся очень слабенькой и уставшей, а Люси должна быть хорошей девочкой, помогать ухаживать за ней и не устраивать беспорядка. Ещё это значило, что Люси не должна спорить с Элис и вообще каким-либо образом расстраивать её. «Не сейчас» – фраза, которую чаще всего произносили родители.

Долгое однообразное лето явилось мрачным отступлением от привычной череды детских праздников, ночёвок в палатках и шатких лимонадных стоек. Болезнь превратила Элис в некий центр масс, вокруг которого, подобно нестабильным планетам, вращались по орбитам тревоги остальные члены семьи. За несколько недель, прошедших с тех пор, как Элис вернулась из больницы, в её комнате скопились целые горы новых игрушек и книг. Ей позволяли бегать вокруг стола во время трапезы, не заставляли говорить «пожалуйста» и «спасибо». Но даже съев самый большой кусок торта, или отправляясь спать позже других детей, Элис никогда не была довольна. Для девочки, которая и без того имела слишком много, не существовало такого понятия, как «чересчур».

Маринны жили в Сиэтле, в районе Баллард, издавна населённом скандинавами, промышлявшими ловлей лосося или же трудившимися в консервной промышленности. И хотя по мере того, как Баллард рос и развивался, доля скандинавского населения сокращалась, следы местного наследия сохранились в изобилии повсеместно. Мама Люси готовила по рецептам, доставшимся ей от скандинавских предков... гравлакс, маринованный в соли, сахаре и укропе лосось... жареные свиные рулеты с начинкой из чернослива с имбирём... или крумкаке, вафельное печенье с кардамоном, свёрнутое в идеальные конусы с помощью деревянных ложек. Люси любила помогать матери на кухне, особенно потому что Элис не интересовалась готовкой и никогда не мешала им.

Лето перетекло в прохладную осень, начались занятия в школе, а ситуация в доме по всем признакам не менялась. Элис вновь почувствовала себя здоровой, но семья по-прежнему продолжала жить, руководствуясь выработанными во время ее болезни принципами: Не расстраивай её. Дай ей то, чего она хочет. Стоило Люси пожаловаться, как мать тут же резко обрывала её в манере, которой за ней никогда не водилось прежде.

– Как не стыдно завидовать. Твоя сестра чуть не умерла. Ей было ужасно больно. А тебе очень, очень и очень повезло, что не довелось пройти через то, что пережила она.

Чувство вины потом ещё долго не отпускало Люси, разгораясь раз за разом, подобно устойчивой лихорадке. До тех пор, пока мама так жёстко не заговорила с ней, Люси не удавалось распознать надоедливое чувство, натягивающее внутренности не хуже струн на скрипке. Это была ревность. И пусть Люси не знала, как избавиться от этого чувства, однако понимала, что не должна даже заговаривать о нём.

Между тем Люси ничего не оставалось делать, кроме как ждать, пока всё не станет, как прежде. Правда, она так и не дождалась. И пускай мама повторяла, что любит обеих дочерей одинаково, просто по-разному выражает свою любовь, Люси не переставала думать, что способ, каким мама выражает любовь к Элис, кажется куда лучше.

Люси обожала маму, которая всегда придумывала интересные занятия в дождливый день, и никогда не возражала, если Люси хотелось поиграть в переодевания с туфлями на шпильках в её гардеробной. Однако, вся мамина игривость, казалось, начала сходить на нет, уступая место некой загадочной грусти. Порой Люси заходила в комнату и обнаруживала, что мать с отсутствующим видом безучастно глядит в какую-то неподвижную точку на стене.

Иногда по утрам Люси на цыпочках прокрадывалась в родительскую спальню и забиралась к маме в постель, и они лежали, обнявшись, пока холод в босых ножках не растворялся под теплыми одеялами. Отца раздражало, когда он обнаруживал Люси в их кровати, и он принимался ворчать, чтобы та возвращалась к себе в комнату.