Правда о деле Гарри Квеберта - Диккер Жоэль - Страница 8

– Ты ее терпеть не могла.

– А почему ты больше не пишешь книжек? Когда ты был великим писателем, тебя все любили.

– Я и сейчас писатель.

– Возвращайся домой. Я тебе сделаю отличных хот-догов и горячий яблочный пирог с шариком ванильного мороженого, чтобы ты его на нем растопил.

– Мама, мне тридцать лет, я сам себе могу наделать хот-догов, если захочу.

– Представляешь, твоему отцу больше нельзя хот-догов. Так доктор сказал. (Я услышал, как отец в глубине комнаты заныл, что иногда все-таки можно, а мать несколько раз повторила: “Все, с хот-догами и всей этой дрянью покончено. Доктор сказал, что ты все себе засорил!”) Марки, дорогой! Папа говорит, тебе надо написать книгу о Квеберте. Тогда ты сможешь начать все заново. Раз все вокруг говорят про Квеберта, все будут говорить про твою книгу. Почему ты больше не приходишь к нам обедать, Марки? Ты так давно у нас не был. Ням-ням, славный яблочный пирог!

Я почти проехал Коннектикут, когда мне в голову пришла не лучшая мысль выключить на время CD с оперой и послушать новости по радио; оказалось, что из-за утечки информации в полиции СМИ узнали о рукописи “Истоков зла”, найденной вместе с останками Нолы Келлерган, и о признании Гарри в том, что связь с ней стала для него источником вдохновения. За утро эта новая сенсация уже успела облететь всю страну. На АЗС сразу за Нью-Хейвеном я, залив полный бак, обнаружил, что заправщик прилип к экрану телевизора, где снова и снова повторяли это сообщение. Я уселся с ним рядом и попросил прибавить звук; взглянув на мое убитое лицо, он спросил:

– Вы чего, не в курсе? Все уж сколько часов только об этом и твердят. Вы-то где были? На Марсе?

– В машине.

– Ха, у вас что, радио нет?

– Я слушал оперу. Хотел развеяться.

Он с минуту разглядывал меня.

– Я вас вроде знаю, нет?

– Нет.

– А по-моему, знаю…

– У меня очень заурядное лицо.

– Нет, я вас точно где-то видел… Вы с телевидения, ага? Актер?

– Нет.

– А чем занимаетесь?

– Я писатель.

– Ах вот оно что! Тут в прошлом году ваша книжка продавалась. И личность ваша на обложке была, прекрасно помню!

Он запетлял между стеллажами в поисках книги, которой там, естественно, больше не было. Наконец он откопал одну на складе и с торжествующим видом вернулся к стойке:

– Вот, это же вы! Глядите, ваша книга. И имя ваше написано, Маркус Гольдман.

– Пускай так.

– Ну? Что новенького, мистер Гольдман?

– Честно говоря, ничего особенного.

– А куда путь держите, позвольте спросить?

– В Нью-Гэмпшир.

– Шикарное местечко. Особенно летом. Вы туда зачем? На рыбалку?

– Да.

– А кого словить хотите? Там кое-где такие черные окуни водятся – охренеть.

– Да, похоже, словлю одну мороку. Я к другу, у него неприятности. Очень крупные неприятности.

– Э, да уж небось не такие крупные, как у Гарри Квеберта!

Он расхохотался, с жаром пожал мне руку – потому что “нечасто тут встретишь знаменитостей” – и угостил кофе на дорожку.

В общественном мнении царило смятение: мало того что наличие рукописи среди останков Нолы означало окончательный приговор Гарри; в первую очередь глубочайшую неловкость вызвало известие о том, что книга родилась из любовной связи с девочкой пятнадцати лет. И как теперь к этой книге относиться? Неужели вся Америка, возведя Гарри в разряд литературных звезд, оказала поддержку маньяку? В общей атмосфере скандала журналисты, со своей стороны, выдвигали разные гипотезы о том, что могло заставить Гарри убить Нолу Келлерган. Может, она угрожала разоблачить их связь? Или хотела порвать с ним и он потерял голову? Все эти вопросы помимо воли теснились в моем мозгу все время, пока я ехал в Нью-Гэмпшир. Я изо всех сил пытался отвлечься, выключал радио и пускал оперу, но любая мелодия наводила меня на мысли о Гарри, а едва я вспоминал Гарри, я вспоминал и девочку, тридцать лет пролежавшую под землей рядом с домом, где, как мне всегда казалось, я провел прекраснейшие годы своей жизни.

Пять часов спустя я наконец добрался до Гусиной бухты. Ехал я туда, не задумываясь, почему, собственно, туда, а не в Конкорд встретиться с Гарри и Ротом? На обочине шоссе 1 стояли в ряд фургоны спутникового телевидения, а у съезда на гравийную дорожку, ведущую к дому, толклись журналисты, ожидая прямого включения на своих каналах. Не успел я свернуть, как все они ринулись к моей машине и окружили ее, перекрыв проезд, чтобы посмотреть, кто приехал. Один из них, узнав меня, завопил: “Э, да это тот писатель, это Маркус Гольдман!” Весь рой возбудился еще больше, в стекла машины влипли объективы телекамер и фотоаппаратов, репортеры, перекрикивая друг друга, засыпали меня ворохом вопросов: “Считаете ли вы, что Гарри Квеберт убил эту девушку?”, “Знали ли вы, что он написал “Истоки зла” для нее?”, “Следует ли изъять эту книгу из продажи?”. Я не желал делать никаких заявлений, не опускал стекол и не снимал темных очков. Местным полицейским, регулировавшим потоки журналистов и зевак, удалось расчистить мне путь, и я скрылся за кустами ежевики и огромными соснами, что обрамляли дорожку. Кто-то из журналистов кричал мне вслед: “Мистер Гольдман, зачем вы приехали в Аврору? Что вы делаете в доме Гарри Квеберта? Мистер Гольдман, почему вы здесь?”

Почему я здесь? Потому что это Гарри. Потому что он, наверное, мой лучший друг. Как ни странно – я сам осознал это только сейчас, – Гарри был самым моим дорогим другом. В школьные и университетские годы у меня не получалось заводить близких друзей из числа сверстников, друзей на всю жизнь. В моей жизни был один Гарри, и, удивительное дело, меня нисколько не волновало, виновен он в том, в чем его обвиняют, или нет: ответ на этот вопрос никак не затрагивал тех глубоких дружеских чувств, какие я к нему питал. Странное ощущение: думаю, я предпочел бы ненавидеть его, плюнуть ему в лицо вместе со всей страной; так было бы проще. Но это дело существовало отдельно от моих чувств. В крайнем случае я попросту говорил себе: он человек, а у каждого человека есть свой демон. У всех есть свои демоны. Вопрос только в том, до каких пределов с ними можно мириться.

Я поставил машину на гравийной парковке, рядом с крыльцом. Его красный “корвет” был на месте, перед маленькой пристройкой, служившей гаражом, как всегда. Как будто хозяин дома и все хорошо. Я хотел войти в дом, но он оказался заперт. В первый раз на моей памяти эта дверь не открылась передо мной. Я обошел дом; мне не встретилось ни одного полицейского, но весь участок за домом был обнесен заградительными лентами. Я всмотрелся в обширное огороженное пространство, протянувшееся до самой опушки леса. Издалека угадывались очертания зияющего кратера, свидетельство усердных полицейских раскопок, а прямо рядом с ним засыхали всеми забытые гортензии.

Наверно, я проторчал так битый час, потому что вскоре сзади послышался звук подъезжающей машины. Из Конкорда приехал Рот: увидел меня по телевидению и сразу примчался сюда. Первыми его словами было:

– Явились все-таки?

– Да. А почему такой вопрос?

– Гарри сказал, что вы приедете. Сказал, что вы чертовски упрямый осел и скоро явитесь сюда, будете совать нос в его дело.

– Гарри хорошо меня знает.

Рот порылся в кармане пиджака и извлек оттуда клочок бумаги:

– Это от него.

Я развернул листок. Это была записка.