Полковнику никто не пишет - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 12

У дверей дома он повернулся к детям.

– А ну-ка по домам! Не то возьму ремень.

Он запер дверь на засов и пошел прямо на кухню. Жена, задыхаясь, вышла из спальни.

– Они унесли его силой, – закричала она. – Я им сказала, что не отдам петуха, пока я жива.

Под отчаянные вопли жены полковник привязал петуха к печи и сменил воду в его миске.

– А они сказали, что даже наша смерть их не остановит. Что петух принадлежит не нам, а всему городу.

Лишь когда жена замолчала, полковник взглянул в ее потерянное лицо и с удивлением обнаружил, что оно не вызывает в нем ни чувства вины, ни жалости.

– Они поступили правильно, – спокойно сказал он. И потом, ощупывая карманы, добавил как-то особенно мягко: – Петух не продается.

Жена проводила его до спальни. Полковник как будто бы был таким, как обычно, и в то же время далеким, словно она видела его на экране. Он вынул из шкафа деньги, прибавил к ним те, что оставались у него в карманах, пересчитал и спрятал в шкаф.

– Здесь двадцать девять песо, мы вернем их куму Сабасу, – сказал он. – Остальные уплатим, когда получим пенсию.

– А если не получим? – спросила женщина.

– Получим.

– А если все-таки не получим?

– Тогда, значит, не уплатим.

Он нашел под кроватью новые ботинки. Вернулся к шкафу за картонной коробкой, вытер подметки тряпкой и положил ботинки в коробку, как они лежали, когда жена принесла их в воскресенье вечером.

Женщина не шевелилась.

– Ботинки вернем в магазин, – сказал полковник. – Это еще тридцать песо.

– Их не примут, – сказала жена.

– Должны принять, – возразил полковник. – Я надевал их только два раза.

– Турки этого не понимают, – сказала женщина.

– Должны понимать.

– А если не понимают?

– Ну и пусть не понимают.

Они легли без ужина. Полковник подождал, пока жена кончит молиться, и погасил лампу. Но уснуть не мог. Он услышал колокола киноцензуры и почти сразу же после этого – а на самом деле часа три спустя – сигнал комендантского часа. От холодного ночного воздуха дыхание жены снова стало хриплым. Глаза полковника все еще были открыты, когда она заговорила с ним, на этот раз спокойно, примирительно.

– Ты не спишь?

– Нет.

– Прошу тебя, подумай как следует. Поговори завтра с кумом Сабасом.

– Он не вернется до понедельника.

– Тем лучше, – сказала женщина. – У тебя будет три дня, чтобы передумать.

– Мне нечего передумывать, – сказал полковник.

Липкие туманы октября сменились приятной свежестью. Декабрь снова напоминал о себе – выпь кричала теперь в другое время. В два часа полковник все еще не спал. И знал, что жена тоже не спит. Он повернулся в гамаке.

– Ты не спишь? – снова спросила женщина.

– Нет.

Она немного помолчала.

– Мы не можем себе это позволить. Подумай только, что такое для нас четыреста песо.

– Уже недолго осталось, скоро придет пенсия, – сказал полковник.

– Я слышу об этом уже пятнадцать лет.

– Вот именно, – сказал полковник. – Поэтому теперь она не заставит себя ждать.

Жена надолго умолкла. Но когда она заговорила вновь, полковнику показалось, что не прошло и секунды.

– У меня такое чувство, что эти деньги не придут никогда.

– Придут.

– А если не придут?

На это полковник уже не ответил. Первые крики петуха разбудили было его, но он тут же опять погрузился в сон, глухой, без сновидений. Когда он проснулся, солнце стояло высоко. Жена еще спала. Методично, хотя и с двухчасовым опозданием, полковник проделал все, чем обычно занимался по утрам, и стал ждать жену, чтобы сесть завтракать.

Она появилась из спальни с неприступным видом. Пожелав друг другу доброго утра, они сели за стол в молчании. Полковник выпил чашку черного кофе с куском сыра и сдобным хлебом. Все утро он провел в портняжной мастерской. В час дня вернулся домой и застал жену среди бегоний – она занималась починкой одежды.

– Пора обедать, – сказал он.

– Обеда нет, – сказала женщина.

Он пожал плечами и пошел заделывать лазейки в ограде, через которые дети проникали на кухню. Когда вернулся в дом, стол был накрыт.

За обедом полковник заметил, что жена едва сдерживает слезы. Это его встревожило. Он знал ее характер, твердый от природы и ставший еще более твердым после сорока лет горечи и лишений; даже смерть сына не выжала из нее ни единой слезы.

Он посмотрел на нее с упреком. Она закусила губы, вытерла глаза рукавом и снова принялась за еду.

– Ты не считаешься со мной, – сказала она.

Полковник не отвечал.

– Ты капризный, упрямый и совсем со мной не считаешься. – Она положила ложку и вилку крест-накрест, но тут же суеверно разъединила их. – Я тебе отдала всю жизнь, а теперь оказывается, что петух для тебя важнее, чем я.

– Это не так, – сказал полковник.

– Нет, так, – возразила женщина. – Пора бы тебе понять, что я умираю. То, что со мной происходит сейчас, не болезнь, а агония.

Полковник не произнес больше ни слова, пока не встал из-за стола.

– Если доктор даст мне гарантию, что после продажи петуха у тебя пройдет астма, я продам его немедленно, – сказал он. – Но если не даст – не продам.

После обеда полковник понес петуха на гальеру. Когда он вернулся домой, у жены начинался приступ. Она ходила по коридору с распущенными волосами, раскинув руки и жадно, со свистом втягивая в себя воздух. Она ходила так до самого вечера. А потом легла, не сказав мужу ни слова.

Когда протрубили комендантский час, она еще бормотала молитвы. Полковник хотел погасить лампу, но жена воспротивилась.

– Не хочу умирать в темноте.

Полковник оставил лампу на полу. Он чувствовал себя вконец разбитым. Ему хотелось забыть обо всем, заснуть и проснуться через сорок пять дней, двадцатого января, в три часа дня на гальере – как раз в тот момент, когда его петуха выпустят на арену. Но сон не шел к нему, оттого что жена не спала.

– Вечная история, – вновь заговорила она через какое-то время. – Мы голодаем, чтобы ели другие. И так уже сорок лет.

Полковник подождал, когда жена спросит, не спит ли он. Ответил, что нет. Женщина продолжала ровно, монотонно, неумолимо:

– Все выигрывают, кроме нас. Мы единственные, у кого не найдется ни одного сентаво, чтобы поставить на петуха.

– Хозяин петуха имеет право на двадцать процентов.

– Ты имел право и на выборную должность, когда во время выборов разбивал себе лоб, – возразила женщина. – Ты имел право и на пенсию ветерана, после того как рисковал шкурой на гражданской войне. Но все устроились, а ты остался один и умираешь с голоду.

– Я не один, – сказал полковник.

Он хотел ей объяснить что-то, но его сморил сон. Она продолжала бормотать, пока не заметила, что муж спит. Тогда она откинула сетку и стала ходить взад– вперед по темной комнате, продолжая говорить. Полковник окликнул ее на рассвете.

Она появилась в дверях, как привидение, освещенная снизу едва горевшей лампой. Прежде чем лечь, она погасила лампу. Но все продолжала говорить.

– Давай сделаем вот что… – прервал ее полковник.

– Единственное, что можно сделать, – это продать петуха, – сказала женщина.

– Но можно продать и часы.

– Никто их не купит.

– Завтра предложу их Альваро за сорок песо.

– Не даст.

– Тогда продадим картину.

Женщина снова встала с постели и заговорила. Полковник почувствовал ее дыхание, пропитанное запахом лекарственных трав.

– Ее не купят.

– Посмотрим, – сказал полковник мягким, спокойным голосом. – Сейчас спи. Если завтра ничего не продадим, тогда и подумаем, что еще можно сделать.

Он пытался не закрывать глаз, но сон сломил его. Полковник провалился в забытье, где нет ни времени, ни пространства и где слова его жены приобретали иной смысл. Но через минуту почувствовал, что она трясет его за плечи.

– Ответь же мне!

Полковник не знал, услышал он эти слова во сне или наяву. Светало. В окне ясно обозначилась светлая зелень воскресного утра. У полковника начинался жар, веки горели, лишь с большим трудом он собрался с мыслями.