Нежданно-негаданно - Ермолаев Юрий Иванович - Страница 14

Деньги он жалеет, что ли?

— А кто она такая? — спросил я. — Где живёт?

— Да рядом, аккурат напротив сельпо, — кивнул головой дед.

«Значит, травница — это бабка в чёрном», — сообразил я.

Идти к ней мне не хотелось, но что поделаешь, если надо.

Ох и невезучий я человек! Всякий раз, когда проходил мимо избы бабки Анны, она сидела на лавочке перед домом. Но тогда она мне была не нужна. А сейчас нужна и не сидит. Может, и дома нет.

Вошёл я в сени и сразу почувствовал, как пахнет сухими травами. Точно зарыл голову в копну с сеном. Отворил дверь — и в горнице тоже. Куда ни посмотришь, всюду пучки травы висят. Тут и иван-чай, и кашка, и дурман-трава. Мне про них на сенокосе дед Аким объяснял. Даже на иконе пучок ромашек лежал. Только не полевых, а с жёлтыми лепестками, которые вдоль проезжих дорог растут. А бабки нет. Заглянул я на «чистую половину» и замер. Бабка Анна стояла там на коленях перед большой иконой с лампадкой и отвешивала ей поклоны так низко, что я даже услышал стук лба о половицу.

— Услышь меня, господи, услышь и прости грешного раба твоего… — бормотала себе под нос бабка и крестилась.

Я решил уйти. Подожду, когда она выйдет на крыльцо. Шагнул назад и задел пустое ведро. Оно как громыхнёт дужкой.

— И кто там? — спросила старуха и выскочила ко мне, напуганная и злая.

Я сказал, что меня прислал дед с просьбой. А с какой, не успел. Старуха меня перебила:

— Чего ж он сам не наведался?

— Простудился, — ответил я и хотел попросить бабку дать какого-нибудь настоя от простуды, но она вдруг всплеснула своими высохшими руками, отмахнулась от меня и, глядя на икону, на которой лежали ромашки, зашептала, крестясь:

— Не дай, пресвятой угодник, рабу твоему Николаю преставиться… Повремени, господи! Нужен он ещё тут на земле нам, грешным…

Бабка ещё раз перекрестилась и уже совсем другим, сварливым голосом обрушилась на моего деда:

— Допрыгался, баламут! Сколько раз упреждала: отработал своё, уймись! Нет-таки! Стемна дотемна по полям и лесам шастает. И всё на обчественных началах…

Это для меня было новостью. Я был уверен, что дед работает из-за денег.

Бабка вдруг подошла ко мне и провела по моей голове своей загрубевшей от работы ладонью. Ну и шершавая она, я даже поёжился. А бабка сказала мне совсем тихо, просительно:

— Ты, дитятко, уважай деда… Твой дед всю жисть о людях заботился. Не упомню я, когда он на своём веку отдыхал. А уж задиристый какой молодой-то был! И-и-и, дитятко, чуть где углядит непорядок, не уймётся, покеда всё не наладит. Всю жисть такой. Уставится на виноватого, сузит свои глаза, точно бритвы калёные, тому и деваться некуда…

Это она точно сказала: глаза у деда как лезвия. А сама бабка хоть и сердилась, глаза её подобрели, и морщины на лице стали не такими глубокими. И вдруг из её глаз потекли слёзы.

— Когда о моём Ванюшеньке плохая весть пришла, дед твой только из госпиталя пришёл. Раны ещо не зажили, а в район всё одно со мной ходил. Выяснить пробовал, как такое несчастье с Ванюшей-то приключилось… Заступник он мой первый.

Бабка утёрла передником глаза и полезла в погреб за снадобьем от простуды.

— Попьёт дед налганного корня на меду, и полегчает, — проговорила она, исчезая в тёмной яме, точно баба-яга в своей избушке на курьих ножках.

«Калганный корень». Я тут же вспомнил наказ Павлика. Сейчас, конечно, не время, но как-нибудь я спрошу у бабки, где его выкопать.

Старуха вылезла из погреба с тёмной запотевшей бутылкой. Но мне её не отдала. Она долго протирала бутылку тряпкой, потом поднесла к иконе с изображением старца с длинной белой бородой и что-то пошептала над ней. Только после этого я получил бутылку.

— Упреди деда, что наведаюсь к ему поутру.

Бабка Анна проводила меня до калитки. Я обернулся, чтобы поблагодарить её, но осекся. Лицо старухи стало опять злым и застывшим. Глаза потухли, точно в них выключили свет, а на лбу и щеках снова залегли глубокие морщины. Такую суровую, похожую на колдунью бабку я боялся.

— Спасибо, — сказал я одними губами и побежал домой.

А интересно, что случилось с бабкиным сыном и почему мой дед выяснял это?

Глава пятнадцатая. Мой дед

Ушёл я от бабки Анны и так обрадовался, точно из омута вынырнул. Меня даже смех одолел, как она об пол головой билась. Я не выдержал и сказал деду:

— Не изба у неё, а настоящая молельня. И кому она молится? Всем известно, что бога выдумали. За небом космос, а не рай.

— А ты, оказывается, шибко учёный, — недовольным голосом сказал дед.

Я удивился. Мне казалось, что дед безбожник, чего же он тогда защищает её? Неужели и он верующий? Вот это новость. Но мне не хотелось выяснять, верит ли мой дед в бога, и я сказал:

— До учёного мне ещё далеко. Пока я только в пятый класс перешёл.

— А бабушка Анна и трёх не кончила… — вздохнул дед. То ли оттого, что ему стало жалко малограмотную бабку, то ли у него заныла поясница, которую он гладил рукой.

— Что же она дальше не училась? — спросил я.

— Отец не пустил, — ответил дед. — Пришли мы, помню, к нему… Я тогда уже комсомольцем был, а она только во второй класс ходила. Крутой мужик был! «Не ваша, сказал, забота». Попытались мы ему растолковать, что Советская власть всех, даже стариков, грамоте обучает, — не помогло. Выгнал нас и Анну прибил. Ну, а как девкой стала, какое ученье. Замуж рано отдали. Трёх сыновей вырастила, и все на войне погибли. — Дед помолчал, вздохнул и договорил: — С последним столько горя хлебнула, всю жизнь не вычерпает…

Я насторожился. Может, сейчас дед объяснит, что означали слова бабки: «Такое несчастье с Ванюшенькой-то приключилось…» Но дед, вместо того чтобы рассказывать дальше, начал разбирать себе постель. Неужели на этом весь наш разговор кончится?

— А что с её последним сыном случилось? — осторожно спросил я.

— Самим бы узнать, да дознаться не у кого, — ответил дед и сказал самому себе: — Много ещё война загадок нам оставила.

Я тут же зацепился за эту фразу:

— Зимой к нам на пионерский сбор один военный приходил. Он рассказывал, как пропал без вести, а потом объявился. Его уже все погибшим считали, а он, оказывается, очень долго выходил из окружения. — Этим я как будто немножко расшевелил деда.

— В войну солдат без вести тьма-тьмущая пропала, — сказал он и выпил стакан бабкиного настоя.

Нет, совсем я его не расшевелил. Он уже одеяло на голову натянул.

— А почему Анна Кирилловна со своим сыном горя хлебнула? — спросил я напрямик, отчаявшись в своих дипломатических способностях.

Дед подоткнул под себя одеяло, положил повыше подушку и вдруг объявил довольно сухо:

— Разговор этот не для забавы.

Этим он меня ужасно огорошил. Я даже растерялся.

— А я всерьёз интересуюсь, — не зная, что ответить, сказал я.

Дед молчал. И я перестал его спрашивать. Если не верит, так пусть не рассказывает. Тоже мне тайна! Я и без него всё завтра от Яши или Женьки узнаю.

— Коли всерьёз, так скажу тебе вот что, — неожиданно заявил дед. — Иван, сын её младший, был в партизанском отряде. А опосля, как немцы нашу деревню заняли, по заданию Советской власти стал в деревне старостой.

— В фашистском тылу нашим разведчиком был? — уточнил я.

— Поначалу вроде бы так, — согласился дед. — А вскорости поползли слухи, будто Иван в самом деле немцам продался. Гибель его уж очень непонятной была. Перед самым приходом наших застрелил себя в лесу. Военные врачи это определили.

— Зачем же он стрелялся? — не понял я.

— Может, совесть заела, что врагу подсоблял, а может, ещё что. Не дознались мы. Не у кого было. Кто из партизан с ним связь держал, погибли все. Занялся было один человек это дело распутать, да концов так и не нашёл.