Дом в Цибикнуре - Могилевская Софья Абрамовна - Страница 32

Подумать только — убежала из класса во время контрольной, да ещё хлопнула дверью, да ещё так сказала!

А ведь когда она поднялась с места и шла к Евдокии Петровне, она только хотела сказать, что у неё очень болит голова (и это была правда, у неё ещё с утра разболелась голова и теперь гудела, будто стянутая тугим горячим обручем) и поэтому она не может писать контрольную по арифметике. И потом, ей так не хотелось подвести ребят! Ведь это была не обыкновенная контрольная работа. Все так хорошо подготовились, и, наверное, все напишут на пятёрки, а у неё одной была бы двойка.

И вдруг вместо всех слов, которые она собиралась сказать, у неё вылетели такие грубые и нехорошие слова, да ещё она выскочила из класса и прихлопнула дверь…

Почему, почему у неё так получилось? Ведь она же не хотела сказать тех слов, которые сказала… И из класса не думала убегать…

Что бы сказала мамочка, если бы узнала? «Наташик, Наташик, — сказала бы она, — нет хуже, когда человек не умеет владеть собой и делает то, что не хотел бы сделать».

Просачиваясь сквозь крышу, медленно и тяжело, по одной, на земляной пол у самых её ног падают крупные холодные капли: тук-тук… тук-тук… тук-тук… тук…

И по крыше сарая тоже монотонно стучит дождь, и ветер свистит и бушует, пробиваясь во все щели.

Что ж, теперь она обязательно сделает то, что задумала уже давно. Она уйдёт из детдома. Она уйдёт в Сталинград, к маме. Она так решила, так оно и будет. И теперь, наверное о ней никто не пожалеет. Кому какое дело до такой недисциплинированной девчонки? Никому. Решительно никому.

Вот только с Катей ей будет очень жалко расставаться. И, наверное, Кате тоже…

Нет, всё равно она не может, она больше не может жить ни одного дня без мамы. Она не может тут жить и не знать, что случилось с мамой. Она должна узнать наконец, почему от мамы нет писем. Она должна увидеть свою маму, должна быть со своей мамой. Она должна быть там, где мама, в Сталинграде…

Она уже хорошо знает, как ей туда добраться. От детдома до Йошкар-Ола дойдёт пешком. Каких-то пятнадцать километров. Ничего страшного. Летом они ходили всем отрядом в краеведческий музей — отлично дошли в один день и туда и обратно.

Потом сядет на поезд и прямиком доедет до Казани. А из Казани до Сталинграда ходят пароходы. Она слыхала, что Волга ещё не стала и что пароходы пока ходят. На пароходе она будет помогать чистить картошку, мыть посуду, подметать пол — одним словом, будет делать всё, что ей скажут… И её довезут до самого Сталинграда.

По большой географической карте она отлично рассмотрела дорогу от Казани до Сталинграда. Ничего особенного. Всё время Волгой да Волгой. Сбиться с пути невозможно.

Там уже будет просто, раз она попадёт на Сталинградский фронт. Она знает, что мама — военный корреспондент в газете «Красный лётчик», она знает номер маминой полевой почты. Неужели этого недостаточно, чтобы найти маму?

Всё время в сводках передают, что под Сталинградом идут жестокие бои… Но около мамы ничуть ей не будет страшно… Ничуть… Вместе с мамой она будет жить в землянке. Вместе с мамой они будут обедать из одного котелка. Вместе с мамочкой будут спать на одной койке.

Но она обязательно будет работать. Обязательно. Бездельничать там она не собирается. Она будет ходить в госпиталь и ухаживать за ранеными. Будет читать им газеты. Если кто попросит, будет писать письма. Уж она постарается писать чисто, аккуратно, самым лучшим почерком и без ошибок. И если она будет хорошо всё делать, ей позволят остаться с мамой на фронте.

Всё будет хорошо и отлично, лишь бы добраться…

Мамочке она объяснит, почему она ушла из детдома и пришла к ней на Сталинградский фронт. Она расскажет, как ей было плохо и тревожно без её писем. Как она волновалась за неё, как боялась…

Потом она расскажет мамочке всё, что натворила сегодня в школе. Конечно, мама её как следует отругает. Ну и пусть. Пусть ругает, пусть бранит, лишь бы им быть вместе, лишь бы ей прижаться, обнять её.

Но Аркаше она обязательно напишет письмо. Лучше всего из Казани. Перед тем как ей сесть на пароход, она ему напишет. Она ему напишет, почему ушла из детдома, и объяснит, почему так нехорошо поступила сегодня в школе на контрольной.

И Евдокии Петровне она напишет прямо на адрес школы. Она попросит у неё прощения.

И Кате она напишет. Да, да, обязательно напишет и расскажет всё, всё. И как хочет с ней дружить всю жизнь. И сама не знает, почему она её иногда обижала.

И Клавдии Михайловне с Софьей Николаевной она обязательно напишет. Им в первую очередь. Она объяснит им, что ушла из детдома не потому, что ей было плохо. Она больше не могла жить без мамы, больше никак не могла…

Сквозь неплотно пригнанные доски сарая виднелся их дом. Он стоял немного понурый и мокрый от дождя, как будто слегка сгорбившись. С того угла крыши, где сломалась водосточная труба, водопадом лилась дождевая вода. Прямо в большую кадку. Из этой кадки они летом брали дождевую воду и поливали клумбы у дома.

Наташа приникла к щёлке в стене сарая, жадно вглядываясь в эти знакомые и такие милые её сердцу очертания дома. Нет, неужели она сможет отсюда уйти? Совсем уйти? Навсегда уйти? Неужели может, случиться, что через несколько дней, а может быть, уже завтра она не увидит этого дома? Не будет бегать по большому коридору? Сидеть вечерком у печки? Не пойдет в спальню и не ляжет на свою кровать у стены? Не побежит по дорожке в столовую? Не будет играть в дошкольной с малышами?

Даже такая нелюбимая и трудная работа — топка печей — показалась Наташе милой и приятной.

Сквозь слёзы она грустно улыбнулась, вспомнив Аркашу. Как он всегда старается ей помочь: приготовить побольше сухих лучинок, закрыть во-время вьюшки, затушить головешки…

А ведь она ни разу не сказала ему спасибо. Как будто это так и должно быть. Как будто это не её дежурство, а их общее. Как будто после того, как он наколет и притащит дров для пяти печей, он ещё должен вместе с ней топить и печи.

С Катей очень жалко расставаться. Очень, очень жалко расставаться. И с Милой. И с Анютой. Со всеми девочками она за это время так сдружилась, так всех полюбила! Но они-то её, наверное, уже разлюбили за такой плохой поступок в школе… Наверное…

А как жаль Клавдию Михайловну и Софью Николаевну! Всегда, всегда они были к ней добры и внимательны.

А может, ей лучше не уходить отсюда? Может, пойти вот сейчас, прямо сейчас, в кабинет к Клавдии Михайловне, рассказать про школу и попросить её написать мамочке ещё одно письмо? Может, на письмо Клавдии Михайловны получится ответ?

Вдруг Наташа услыхала голоса. В щёлку меж досок она увидела, как к сараю, одна за другой, бегут три девочки. Только лица ей не удалось разобрать. «Меня ищут, — испуганно подумала Наташа. — Наверное, к Софье Николаевне звать…»

Значит, кто-нибудь заметил, что она побежала в этот сарай, и теперь за ней прислали.

А может быть, и вовсе не за ней они бегут? Может, сами по себе? Может, вовсе и не в сарай? Нет, сюда бегут…

Ох, как не хочется, чтобы видели её такую зарёванную! А убежать уже некуда, даже если удастся незаметно выскользнуть.

Нет, лучше остаться здесь, в этом уголке. Они могут и не заглянуть сюда. А когда они уйдут, она как следует вытрет глаза и сама пойдёт к Софье Николаевне, расскажет ей обо всём, и они посоветуются, как ей быть дальше.

Наташа забилась за поленницу и, прижавшись щекой к дровам, притаилась, боясь дохнуть…

Глава 37. Ответ

— Ух ты, вот это дождило! И со снегом! — вбегая в сарай, проговорил кто-то низким голосом. Наташа сразу узнала — это была Мила. — Скорей, девочки, скорей сюда! Здесь сухо, только продувает насквозь. Да, сквозняк здоровый!..

— Главное, чтобы дождик не хлестал, — сказал, кажется, Катин голос. Она немного запыхалась от быстрой ходьбы и тяжело дышала. — Он велел тут подождать, — продолжал Катин (да, теперь уж наверняка это был Катин) голос, — в этом сарае… Алёша ему велел поскорее приходить. Он только до почты и обратно.