Семьдесят неизвестных - Квин Лев Израилевич - Страница 25

Бабушка наша говорит, что и радость, и горе никогда одни не ходят. Это, конечно, старинные выдумки. Но всё-таки иногда так бывает. Даже очень часто. Например, обрадуешься, что тебя по физике не спросили, так радуешься. А на геометрии двойку схватишь. Или вот пойдёшь в кино, посмотришь комедию, насмеёшься всласть, а вернёшься домой — там шум: обнаружили в кладовке пустую банку из-под малинового варенья. Она уже там три недели пустая стоит, а нашли её не вчера, не позавчера, не завтра, а именно сегодня, когда ты, весёлый и довольный, вернулся из киношки.

Мистика, но факт!

И сейчас тоже. Только Катя С. на меня посмотрела, директор такое сказал, что хоть стой, хоть падай.

Нет, он меня не ругал, наоборот даже, похвалил. А потом говорит:

— Эту работу (мой замок, значит) в числе других лучших работ наших школьников мы отправляем на городскую выставку «Умелые руки», которая откроется послезавтра в пятнадцатой школе. — И добавил: — Открытие выставки будет транслироваться по телевидению.

Вот так номер! Я сразу вспомнил, что Анна Петровна от телевизора ни на шаг. Как включит — так всё подряд: и телевизионные известия, и футбольные матчи, и даже уроки английского языка. Так же, как и моя бабушка. Все бабушки на телевизор почему-то очень падкие.

Счастье ещё, что выставка будет в пятнадцатой школе, а не в какой-нибудь другой. Раньше, давно ещё, когда мы в другом доме жили, я туда в первый класс ходил, и с той, детской поры остался у меня там хороший дружок, Петька Лепехин.

Это парень что надо, совершенно особый парень. Больше я таких не встречал и, наверное, никогда не встречу. Даже его папа, директор научного института, однажды сказал, — я сам слышал, при мне это было:

«Ты, Петька, удивительный человек. Что надо знать — не знаешь. А что не надо — этого у тебя хоть отбавляй. Набит бесполезными сведениями, как сосиска фаршем».

Насчёт «удивительного человека» я с ним полностью согласен. А вот насчёт бесполезных сведений — тут он всё-таки загнул. Например, хоть он и учёный, а, ручаюсь, не знает, что высота прыжка кузнечика в двадцать раз больше его собственного роста.

А Петька знает! Он мне сам сказал.

Или что египтяне рисовали на подмётках ботинок своих врагов, чтобы давить на них всей своей тяжестью каждый день. Это даже Зоя Александровна не знает! Я спросил у неё на уроке: «Зоя Александровна, что древние египтяне рисовали на своих подмётках?» А она рассердилась, из класса выгнала. За что, спрашивается? А вот за что: потому что она не знает.

А Петька знает!

И целую кучу других вещей. Как собак дрессировать, чтобы они лапу подавали. Как морской узел завязывать. Чем волосы смазывать, чтобы причёска держалась. Да разве всё перечислишь!

Вот я и к нему со своей бедой. Во-первых, он в той школе и сейчас учится. Во-вторых, что-нибудь мы с ним придумаем, раз он столько всего знает.

Петька встречает меня по-иностранному:

— Тра денса маймюло брилетас ла цело, аль киу курадже ни урас…

— Ой, по какому это? — спрашиваю.

— Эсперанто. Есть такой искусственный язык.

— А что ты мне сказал?

— Сам не знаю.

— Как?!

А вот как! Это же Петька! Попалась ему какая-то старая книжка на эсперанто. На чердаке нашёл или в подвале. В ней стихи без перевода. Он уже половину из них наизусть выучил. Уроки забросил, в кино не ходит, на улицу — зубрит.

— Ты зачем пришёл? Только скорей! Мне сегодня нужно обязательно ещё один стих выучить. Я такую задачу перед собой поставил.

Ну, не удивительный человек?

Я взял да ему всё про замок и выложил. Он подумал и говорит:

— Один выход. Свистнуть. Они завтра выставку к открытию приготовят. Прийти вечером — и свистнуть. Я днём задвижку в окне нашего класса открою. Залезем и свистнем.

— А сторож?

— Да, верно, сторож… — Он опять немного подумал. — Вот что. Будешь ему зубы заговаривать. А я тем временем залезу и свистну.

А у сторожа этого — его все Кузьмичом зовут — есть одна слабинка: голуби. Здоровый, бородатый дядька, а носится по крышам, как какой-нибудь второклашка, — голубей гоняет. Смешно, правда? И сколько их у него — туча!..

Вот мы с Петькой и решили его на этот крючок поймать.

На другой день вечером пришёл я в пятнадцатую школу. Кузьмич сидит у входа на стуле. Ужинает. Перед ним термос, тарелка с пирожками.

— Здравствуйте.

— Ну, здравствуй. — Пирожки к себе пододвинул, точно я их у него уворую.

— Вы меня помните? Я здесь в первом классе учился.

— А сейчас зачем пришёл? Во второй поступать?

— Что вы! Я уже давным-давно в другой школе учусь… Голубей вот хочу завести. К вам послали. Посоветоваться.

— Небось Колька Сизов?

— Во-во! — обрадовался я. Наверное, Колька Сизов этот ему уже не одного посылал на голубиную консультацию.

— Ты ему, чертяке, передай, чтобы мой дом за квартал обходил. Я ему ещё клинтуха припомню, пусть не думает.

Я посчитал, клинтух — это фамилия такая. Пацан, которого тот самый Колька Сизов обидел. А оказалось всё совсем не так. Колька Сизов — бригадир с котельного завода. Тоже голубятник. И он у Кузьмича голубя какого-то важного сманил. Вернее, не он сам, а его стая, но это всё равно — считается, что он. А клинтух никакой не пацан, а просто голубиный сорт.

Рассказывает всё это мне Кузьмич, я одним ухом его слушаю, а сам думаю, как там Петька? Всё ли у него в порядке?

Напрасно я беспокоился. Не прошло и десяти минут — вижу, Петька с другой стороны улицы подаёт мне знаки: давай, мол, сюда!

Но не так-то легко было уйти от Кузьмича! Голубиных сортов, оказывается, не сосчитать: сизый, витютень, турман, кружастый, дутыш, хохлатый, трубастый, бородавчатый… А Петька мне всё рукой машет с улицы.

Наконец я вырвался, весь в поту. Бегу к Петьке:

— Ну?

— Есть, — улыбается он и хлопает себя по карману.

— Давай! Сейчас отнесу Анне Петровне: я от неё сегодня весь день, как заяц, бегал.

А он так не отдаёт. Ещё плясать заставил. Посреди улицы. Пацанята откуда-то понабежали, смеются, в ладоши хлопают. Неловко. И, главное, напрасно… Замок-то не тот. Самый обыкновенный висячий замок. Ни дырки сбоку, ни инициалов.

Я сделался такой белый, что Петька перепугался.

— Ты что?

— Не мой замок.

— Как?!

— Не мой — и всё!

Поругались мы. Я ему: «Надо было фамилию на бумажке смотреть». Он мне: «Надо было про замок рассказать, какой он. А так висячий — и всё. Откуда я знал».

Ну, что теперь? Не лезть же за ним второй раз.

Может, телик у Анны Петровны испортить? Или влезть на крышу и антенну отсоединить?..

Толку что! Прибежит к нам смотреть.

А если и у нас испортить? Вытащить лампу или там проводок порвать… Пойдёт ещё к кому-нибудь.

Так я ничего и не придумал…

Когда выставку открыли, я стоял возле своего замка. Загораживал его своим телом от телевизионной камеры. Не слышал, что говорили, не видел, кто говорил, — стоял у витрины спиной к объективу, и всё. Лицом я не хотел: ребята завтра в классе засмеют, скажут, позировал, артист…

Оператор ко мне раза три подбегал:

— Мальчик, отойди, ты мешаешь показывать.

Я отойду на шаг. Он к камере. Я опять к замку.

Потом, когда я домой пришёл, мама говорит:

— Что это твоя спина всё время маячила перед глазами? Не мог лицом повернуться, чтобы мы на тебя посмотрели. Прямо обидно!

А мне не обидно? За всю свою жизнь впервые в телик попал — и то со спины.

Утром бабушка влетает в спальню с газетой в руке:

— Ну, Васек, поздравляю тебя! Счастье-то какое!

Целует меня, обнимает, а у самой слёзы в глазах. Они от радости тоже текут, не только от горя. Особенно у бабушек.

Схватил я газету. Что там? Отчего бабуся так обрадовалась?

— Вот!

Она показывает пальцем на заголовок: «Творчество юных. Репортаж с выставки изделий школьников».

Ищу, шарю глазами по строчкам. А сердце: тук-тук, тук-тук… Недоброе чует. Вот! «Обращает на себя внимание оригинальный замок с инициалами работы ученика В. Гордеева. Жюри решило направить его на краевую выставку в числе других пяти лучших экспонатов».