Хмурый Вангур - Коряков Олег Фомич - Страница 25

— Но поймите меня, Алексей Архипович… Борис Никифорович, я очень уважаю вас, но поймите…

— Я все очень хорошо понимаю, — глухо прервал Пушкарев. — И… отложим этот разговор. Вот найдем Плетнева… — Пушкарев умолк и начал набивать трубку; табак рассыпался.

Ваня Волчков с испугом и растерянностью поглядывал на всех. Наташа тряхнула головой, бросила в горку грязных мисок последнюю и молча быстро отошла от стола.

Кузьминых взглянул на нее неодобрительно, но, успокаивая других и главным образом, наверное, себя, продолжил свою мысль:

— Я говорю, факты… Вот старик Куриков… Очень жаль, что мы до сих пор не догадались послать кого-нибудь к нему. Да ведь кто же знал? Неизвестно было, что он ушел, что потом Плетнев… исчез. Поездка к Курикову, я полагаю, поможет что-нибудь выяснить… Ну ладно. — Профессор, бодрясь, поднялся. — Давайте-ка, пока там Василий готовит оленей, все-таки посмотрим вангурские образцы…

Он начал выкладывать из рюкзака Пушкарева на стол мешочки со шлихами и горделиво и радостно воскликнул:

— Вот ведь человечищи — что тащили с собой!

А «человечищам» было совсем не до гордости и не до радости. Пушкарев, уныло и зябко сгорбившись, сосал свою трубку, с беспокойством посматривая на Юру. Юру корежили боль и жар, ему хотелось кричать и метаться, но он только мотал из стороны в сторону головой. Кузьминых понял, что даже титаном ему сейчас не развлечь свою «молодую гвардию», не отвлечь от дум и боли. Он тихо опустил рюкзак на стол и начал прохаживаться по комнате. Что-то насторожило его, он остановился, прислушиваясь, и вдруг рванулся к двери.

— Вертолет!

Через распахнутую дверь все услышали необычный для тайги гул.

Вертолет вызвали, чтобы вывезти Юру. Утром, осмотрев его разбухшую, посиневшую ногу, Кузьминых тихонько позвал Пушкарева на улицу.

— Боюсь, гангрена. Это вещь, знаете, такая… Впрочем, я не медик, судить не берусь.

Радиограмму, когда Волчков передавал ее, Юра, конечно, слышал. Страшное слово в ней не упоминалось, но многое можно было понять. Однако парень крепился и пытался разговаривать в своем шутливом тоне.

— Вот отхватят у меня эту дубину, — сказал он, — всю жизнь буду на каком-нибудь самокате ездить.

— Кто это тебе сказал, что отхватят? — рассердился Кузьминых. — Ишь, какой быстрый!

— Я ж, Алексей Архипович, не утверждаю. Я предполагаю, научно, на основании фактов…

Сел вертолет прямо в поселке. Невиданную металлическую стрекозу окружили манси. Самолеты они знали, а вот как и почему летает эта бескрылая штука, было непонятно.

К машине Юру принесли. Экипаж вертолета и врач торопились. Они отказались даже от чая. Врач, желтоусый сухопарый старичок, на вопрос Кузьминых ответил, что у больного гангрена.

Наташа, услышав это, охнула и, отвернувшись, тихо заплакала…

Пушкарев влез в кабину вертолета и опустился на пол у носилок, на которых, укутанный в меховые одеяла, лежал больной. Глаза Юры лихорадочно блестели, на щеках горел румянец, но все же он попытался подмигнуть и хрипловато сказал:

— Вот. На вертолете прокачусь. А вам всем по земле придется топать. Завидно?

«Что же ты передо мной-то еще храбришься?» — хотел сказать Пушкарев, но не сказал, а только взял его руку, стиснул и долго вглядывался в лицо — пухлые губы, крупный широкий нос, мягкая линия подбородка, — простые, не очень красиво вылепленные черты, ставшие для Пушкарева родными.

Юра не выдержал, у него дернулась нижняя губа, он отвернул лицо и опустил веки, будто очень устал. Пушкарев припал ему на грудь, крепко поцеловал и сразу же поднялся и шагнул к выходу…

Мощно взревел мотор, лопасти ротора от вращения стало не видно, машина мелко задрожала и поднялась. Взмыв над лесом, она чуть наклонилась и, продолжая набирать высоту, быстро двинулась к югу…

Когда Василий сообщил, что олени для поездки к его отцу готовы, профессор обрадовался: слишком уж гнетущим было бездействие после отправки Юры.

— Ну вот! Вот и хорошо! Будем двигаться. — Профессор потянул с гвоздя малицу.

Пушкарев остановил его:

— Нет, Алексей Архипович, поеду я…

Кузьминых взглянул на его худющее, в царапинах, с большой коростой на щеке лицо, в скорбно-решительные глаза и понял, что речь идет о долге и чести. Он склонил голову и сказал:

— Пожалуй.

А Наташа уже натягивала на себя малицу, торопливо засовывала в рюкзак походную аптечку. Томми беспокойно поглядывал на нее.

— Лексей Архипыч… — Василий сказал это очень тихо, но профессор услышал и обернулся. — Я, Лексей Архипыч, к отцу не поеду.

— Это почему же?

— Как на отца смотреть? Почему людей в урмане бросил? Стыдно, ой!.. Здесь останусь.

Профессор задумался. Собственно, из состояния задумчивости, тяжелой и тревожной, он не выходил все эти дни. Сейчас он подвигал косматыми бровями, глянул на манси сочувственно, но возразил:

— Нет, Василий, поезжай. Все-таки отец. Он, конечно, худо сделал, но ведь ты понимаешь, старый он человек, темный… Поезжай. И вот им помочь надо. — Кузьминых кивнул на молодых геологов. — Поезжай.

Василий внимательно посмотрел в глаза профессору, будто сверяя сказанное с невысказанным.

— Ладно, Лексей Архипыч. Ты хороший человек, светлый. Сака ёмас… Поеду.

Профессор стоял около базы до тех пор, пока упряжки не скрылись в тайге. Они скрылись, и Алексей Архипович, склонив тяжелую голову вперед и чуть набок, будто вглядываясь в следы на снегу и прислушиваясь к чему-то, побрел к дому. Только сейчас он разрешил себе полностью ощутить, как устало его большое тело и как густой, стареющей кровью наливается затылок. Очень захотелось лечь и ни о чем не думать — отдохнуть.

Он вошел в комнату и уже начал примеряться к лавке, на которой недавно лежал Юра, но почему-то оглянулся на радиста. Тот смотрел на него, и в ясных, чистых глазах паренька перемешались удивление, страх и растерянность. Глаза его стали такими, когда вернулись Пушкарев и Юра. Глаза эти спрашивали о чем-то большом и очень важном.

— Что, Волчков?

— Да ничего… Так…

Кузьминых сел, широко расставив колени и положив ладони на них. В висках сильно токало. Радист продолжал смотреть на него все тем же вопросительным и просящим взглядом.

— Ничего, — устало сказал профессор, — разберемся… Разберемся, Волчков! — повторил он уже другим гоном.

И, хотя Ваня не совсем понял профессора, что-то в интонации его голоса, в косом, из-под косматых бровей взгляде, хитроватом и по-стариковски мудром, должно быть, утешило паренька и подбодрило.

— Алексей Архипович, подушку надо? — встрепенулся он. — У меня есть, я дам.

— Подушку?.. Эх, была не была… займусь-ка я вангурским песочком. — Опираясь ладонями в колени, Кузьминых встал и шагнул к столу. — Давай садись сюда, помощником будешь.

Глава пятнадцатая

1

Оконце в избе Михаила Курикова пропускало мало света, и в углах таился густой сумрак. Было душно, и пахло кислым. Сидя на лежанке, застланной оленьей шкурой, хозяин юрты и Николай Плетнев ели вареную оленину. Они брали мясо прямо руками. На заросшем лице Николая тускло лоснился жир. Волосы на голове свалялись в жесткий и грязный войлок.

Николай взял флягу и опрокинул в кружку:

— Ну, Куриков, по последней… Спасибо тебе, хорошо меня принял. Пей.

Оба захмелели. Хотя половину фляги они распили еще при встрече, оставшегося спирта хватило, чтобы вновь затуманить, закружить хмелем головы.

— Возьми фляжку. — Николай подвинул ее старику. — На память. Дарю. Хорошая фляжка.

— Хорошая, — одобрил старик. — Возьму, спасибо.

— И помни наш уговор: я сюда пришел не сразу за тобой, а позднее. Через много дней пришел. Заблудился, случайно наткнулся на юрту.

Куриков согласно покивал:

— Хорошо, хорошо… Только как говорить будешь? Моя юрта — на восход, ученая база — на закат. Почему ходил на восход, не ходил на закат?