Дочери Медного короля - Левин Айра - Страница 12

ПИСЬМО АННАБЕЛЛЫ КОХ ЛЕО КИНГШИПУ

Женское общежитие

университета Стоддард.

Блю-Ривер, Айова,

5 марта 1951 г.

Сэр,

Вы, должно быть, спрашиваете себя, кто я такая, если только не запомнили мое имя, прочитав его в газетах. Я та студентка, которая одолжила свой пояс Вашей дочери Дороти и последняя из всех, кто с ней разговаривал. Поверьте, я не стала бы возвращаться без причины к такой мучительной для Вас теме.

Может быть, Вы не забыли, что у нас с Дороти были одинаковые зеленые костюмы. Я одолжила ей пояс от моего, и полиция обнаружила его (или считала, что обнаружила) у нее в комнате. Мне вернули его месяц спустя, но костюма я больше не надевала, так как началось лето.

Теперь снова приближается весна, и вчера вечером я его примерила. Он мне по-прежнему впору, но пояс слишком широк. Единственное возможное объяснение, что это пояс Дороти. Она была очень тоненькой, но я еще тоньше и явно не похудела с тех пор, поскольку костюм сидит на мне так же хорошо, как и раньше. Я думала, что это мой пояс — из-за потускневшей пряжки — но мне тогда не пришло в голову, что у одинаковых костюмов и пряжки могли одинаково потускнеть.

По-видимому, у Дороти была какая-то причина не надевать свой пояс. В то время я была искренне убеждена, что вся эта история просто предлог для разговора со мной.

При мысли о том, что я буду носить пояс Дороти, у меня возникает странное чувство. Дело не в суеверии, но, в конце концов, это ведь не мой пояс, он принадлежал бедной Дороти. С другой стороны, выбросить его мне было бы неприятно. Поразмыслив, я решила отослать его Вам.

Искренне Ваша Аннабелла Кох.

Постскриптум. Я смогу, несмотря ни на что, носить мой зеленый костюм — в этом году в моде кожаные пояса.

ПИСЬМО ЛЕО КИНГШИПА ЭЛЛЕН КИНГШИП

8 марта 1951 г.

Дорогая Эллен!

Твое последнее письмо я получил и прошу извинить меня за то, что до сих пор не ответил — все последнее время я был очень занят.

Вчера, как и каждую пятницу, Мэрион обедала у меня. По-моему, она плохо выглядит. Я показал ей одно письмо, полученное мной накануне, и она посоветовала отослать его тебе. Ознакомься с ним сразу, а потом продолжай чтение моего.

Теперь, когда ты прочла письмо мисс Кох, я хотел бы объяснить, почему я его тебе послал.

Мэрион говорит, что после смерти Дороти ты стала упрекать себя за твое отношение к ней в последнее время. Когда ты узнала, что, по словам мисс Кох, Дороти «было совершенно необходимо поделиться с кем-нибудь», то, вероятно, окончательно убедила себя, что слишком предоставила ее самой себе. Тебе кажется также — Мэрион заключила это из твоих писем, — что если бы ты иначе вела себя, то Дороти, может быть, и не решилась бы на такой шаг.

Я склонен согласиться с Мэрион: это, по-моему, единственное возможное объяснение твоего нелепого поведения — не могу назвать его иначе — в апреле прошлого года, когда ты упорно отказывалась поверить в самоубийство Дороти, несмотря на полученное от нее письмо, неопровержимо свидетельствующее о ее решении. Ты считала себя (по крайней мере, частично) ответственной за ее гибель, и много времени прошло, прежде чем ты согласилась с этой версией и избавилась от бремени мнимой ответственности.

Письмо мисс Кох убедительно доказывает, что, по одной ей известной причине, пояс был Дороти действительно нужен, и дело было не в том, что она испытывала настоятельную потребность поговорить с кем-нибудь. Решение ее было уже принято. Ничто не подтверждает твоего предположения, что, не поссорься вы на Рождество, она обязательно обратилась бы сперва к тебе. Не забывай при этом, что инициатором вашей ссоры была она. Вспомни также, что я согласился с тобой, когда ты посоветовала послать ее в Стоддард вместо Колдуэлла, где она продолжала бы во всем полагаться на тебя. Правда, последуй она за тобой в Колдуэлл, трагедии, может быть, и не произошло бы. Но ведь это только предположение, а предположения, как известно, могут завести очень далеко. Конец Дороти свидетельствует о том, что она относилась к себе с излишней суровостью, но ведь она сама сделала выбор. Ни ты, ни я не в ответе за это. Вся тяжесть легла на нее, только на нее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Надеюсь, что письмо мисс Кох, ее признание своей ошибки, поможет тебе избавиться от последних угрызений совести.

Твой любящий отец.

Постскриптум. Прошу прощения за неразборчивый почерк, но я подумал, что это письмо слишком личное, чтобы продиктовать его мисс Ричардсон.

ПИСЬМО ЭЛЛЕН КИНГШИП БАДУ КОРЛИСУ

Дорогой Бад!

Пишу тебе, сидя в салоне поезда. На столике передо мной банка кока-колы (уже!) и все необходимое для письма, так как, несмотря на тряску, я собираюсь объяснить тебе «в краткой, если и не блестящей форме», как говорит наш преподаватель литературы, причину моего стремительного отъезда в Блю-Ривер.

Во-первых, хочу тебя заверить, что я действую не по какому-то безрассудному побуждению, а после бессонной ночи, в течение которой я все подробно обдумала. Во-вторых, занятия мои нисколько от этого не пострадают, потому что ты будешь записывать все необходимое, впрочем, я не собираюсь задерживаться больше, чем на неделю. В-третьих, наконец, я не потеряю времени зря, потому что еду для того, чтобы выяснить все на месте, а до этого у меня не будет ни минуты покоя.

А теперь, после того, как я отмела все твои возражения, позволь мне приступить к обещанным объяснениям. Для этого я должна вернуться немного назад.

Как ты уже знаешь из письма моего отца, полученного в субботу утром, Дороти хотела поступить вслед за мной в Колдуэлл, а я этому воспротивилась, для ее же блага, как я тогда себе это объясняла. После ее смерти я часто спрашивала себя, не поступила ли я так из чистого эгоизма. Дома строгость отца и склонность Дороти следовать во всем моему примеру ограничивали мою свободу. В то время я не отдавала себе в этом отчета, но, приехав в Колдуэлл, я просто расцвела и даже, можно сказать, дала себе волю! (Ты никогда меня такой не видел, я с тех пор очень изменилась.) Выходит, отговаривая Дороти от поступления в этот университет, я стремилась главным образом, сохранить собственную независимость, а вовсе не к тому, чтобы она, в свою очередь, стала независимой.

Отец очень точно характеризует мое поведение после смерти Дороти. (Вполне вероятно, что такой анализ был ему подсказан Мэрион.) Я отказывалась верить в её самоубийство, потому что чувствовала себя в какой-то мере виновной в нем. Но у меня были и другие основания сомневаться. Так, ее письмо, хотя оно безусловно написано ее рукой, как-то на нее непохоже. Обращаясь ко мне, она называет меня «дорогая», тогда как обычно она писала «милая» или «моя милая» Эллен. Мне также показалось странным, что у нее было с собой свидетельство о рождении, она не могла не понимать, что для опознания было бы достаточно студенческого билета. Наконец, а ведь я хорошо ее знала, Дороти была не из тех, кто решается на самоубийство. Но я напрасно пыталась все это объяснить полиции. Мне сказали, что поведение человека, который собирается покончить с собой, совершенно непредсказуемо. Такая убежденность сводила к нулю все мои возражения.

Кончилось тем, что я свыклась с мыслью о самоубийстве Дороти и о моей частичной ответственности за ее смерть. Моя вина казалась мне особенно значительной, когда я размышляла о причине ее поступка: в наше время уравновешенная девушка не кончает с собой из-за беременности, разве что она привыкла полагаться во всем на кого-то, кто оставил ее одну в беде.

Поступок Дороти навел меня на мысль о том, что ее бросили… Она не принадлежала к девушкам, легкомысленно относящимся к вопросам пола. То, что она забеременела, доказывало, что она отдалась любимому человеку, за которого надеялась выйти замуж.