Дочери Медного короля - Левин Айра - Страница 12

ПИСЬМО АННАБЕЛЛЫ КОХ ЛЕО КИНГШИПУ

Женское общежитие

университета Стоддард.

Блю-Ривер, Айова,

5 марта 1951 г.

Сэр,

Вы, должно быть, спрашиваете себя, кто я такая, если только не запомнили мое имя, прочитав его в газетах. Я та студентка, которая одолжила свой пояс Вашей дочери Дороти и последняя из всех, кто с ней разговаривал. Поверьте, я не стала бы возвращаться без причины к такой мучительной для Вас теме.

Может быть, Вы не забыли, что у нас с Дороти были одинаковые зеленые костюмы. Я одолжила ей пояс от моего, и полиция обнаружила его (или считала, что обнаружила) у нее в комнате. Мне вернули его месяц спустя, но костюма я больше не надевала, так как началось лето.

Теперь снова приближается весна, и вчера вечером я его примерила. Он мне по-прежнему впору, но пояс слишком широк. Единственное возможное объяснение, что это пояс Дороти. Она была очень тоненькой, но я еще тоньше и явно не похудела с тех пор, поскольку костюм сидит на мне так же хорошо, как и раньше. Я думала, что это мой пояс — из-за потускневшей пряжки — но мне тогда не пришло в голову, что у одинаковых костюмов и пряжки могли одинаково потускнеть.

По-видимому, у Дороти была какая-то причина не надевать свой пояс. В то время я была искренне убеждена, что вся эта история просто предлог для разговора со мной.

При мысли о том, что я буду носить пояс Дороти, у меня возникает странное чувство. Дело не в суеверии, но, в конце концов, это ведь не мой пояс, он принадлежал бедной Дороти. С другой стороны, выбросить его мне было бы неприятно. Поразмыслив, я решила отослать его Вам.

Искренне Ваша Аннабелла Кох.

Постскриптум. Я смогу, несмотря ни на что, носить мой зеленый костюм — в этом году в моде кожаные пояса.

ПИСЬМО ЛЕО КИНГШИПА ЭЛЛЕН КИНГШИП

8 марта 1951 г.

Дорогая Эллен!

Твое последнее письмо я получил и прошу извинить меня за то, что до сих пор не ответил — все последнее время я был очень занят.

Вчера, как и каждую пятницу, Мэрион обедала у меня. По-моему, она плохо выглядит. Я показал ей одно письмо, полученное мной накануне, и она посоветовала отослать его тебе. Ознакомься с ним сразу, а потом продолжай чтение моего.

Теперь, когда ты прочла письмо мисс Кох, я хотел бы объяснить, почему я его тебе послал.

Мэрион говорит, что после смерти Дороти ты стала упрекать себя за твое отношение к ней в последнее время. Когда ты узнала, что, по словам мисс Кох, Дороти «было совершенно необходимо поделиться с кем-нибудь», то, вероятно, окончательно убедила себя, что слишком предоставила ее самой себе. Тебе кажется также — Мэрион заключила это из твоих писем, — что если бы ты иначе вела себя, то Дороти, может быть, и не решилась бы на такой шаг.

Я склонен согласиться с Мэрион: это, по-моему, единственное возможное объяснение твоего нелепого поведения — не могу назвать его иначе — в апреле прошлого года, когда ты упорно отказывалась поверить в самоубийство Дороти, несмотря на полученное от нее письмо, неопровержимо свидетельствующее о ее решении. Ты считала себя (по крайней мере, частично) ответственной за ее гибель, и много времени прошло, прежде чем ты согласилась с этой версией и избавилась от бремени мнимой ответственности.

Письмо мисс Кох убедительно доказывает, что, по одной ей известной причине, пояс был Дороти действительно нужен, и дело было не в том, что она испытывала настоятельную потребность поговорить с кем-нибудь. Решение ее было уже принято. Ничто не подтверждает твоего предположения, что, не поссорься вы на Рождество, она обязательно обратилась бы сперва к тебе. Не забывай при этом, что инициатором вашей ссоры была она. Вспомни также, что я согласился с тобой, когда ты посоветовала послать ее в Стоддард вместо Колдуэлла, где она продолжала бы во всем полагаться на тебя. Правда, последуй она за тобой в Колдуэлл, трагедии, может быть, и не произошло бы. Но ведь это только предположение, а предположения, как известно, могут завести очень далеко. Конец Дороти свидетельствует о том, что она относилась к себе с излишней суровостью, но ведь она сама сделала выбор. Ни ты, ни я не в ответе за это. Вся тяжесть легла на нее, только на нее.

Надеюсь, что письмо мисс Кох, ее признание своей ошибки, поможет тебе избавиться от последних угрызений совести.

Твой любящий отец.

Постскриптум. Прошу прощения за неразборчивый почерк, но я подумал, что это письмо слишком личное, чтобы продиктовать его мисс Ричардсон.

ПИСЬМО ЭЛЛЕН КИНГШИП БАДУ КОРЛИСУ

Дорогой Бад!

Пишу тебе, сидя в салоне поезда. На столике передо мной банка кока-колы (уже!) и все необходимое для письма, так как, несмотря на тряску, я собираюсь объяснить тебе «в краткой, если и не блестящей форме», как говорит наш преподаватель литературы, причину моего стремительного отъезда в Блю-Ривер.

Во-первых, хочу тебя заверить, что я действую не по какому-то безрассудному побуждению, а после бессонной ночи, в течение которой я все подробно обдумала. Во-вторых, занятия мои нисколько от этого не пострадают, потому что ты будешь записывать все необходимое, впрочем, я не собираюсь задерживаться больше, чем на неделю. В-третьих, наконец, я не потеряю времени зря, потому что еду для того, чтобы выяснить все на месте, а до этого у меня не будет ни минуты покоя.

А теперь, после того, как я отмела все твои возражения, позволь мне приступить к обещанным объяснениям. Для этого я должна вернуться немного назад.

Как ты уже знаешь из письма моего отца, полученного в субботу утром, Дороти хотела поступить вслед за мной в Колдуэлл, а я этому воспротивилась, для ее же блага, как я тогда себе это объясняла. После ее смерти я часто спрашивала себя, не поступила ли я так из чистого эгоизма. Дома строгость отца и склонность Дороти следовать во всем моему примеру ограничивали мою свободу. В то время я не отдавала себе в этом отчета, но, приехав в Колдуэлл, я просто расцвела и даже, можно сказать, дала себе волю! (Ты никогда меня такой не видел, я с тех пор очень изменилась.) Выходит, отговаривая Дороти от поступления в этот университет, я стремилась главным образом, сохранить собственную независимость, а вовсе не к тому, чтобы она, в свою очередь, стала независимой.

Отец очень точно характеризует мое поведение после смерти Дороти. (Вполне вероятно, что такой анализ был ему подсказан Мэрион.) Я отказывалась верить в её самоубийство, потому что чувствовала себя в какой-то мере виновной в нем. Но у меня были и другие основания сомневаться. Так, ее письмо, хотя оно безусловно написано ее рукой, как-то на нее непохоже. Обращаясь ко мне, она называет меня «дорогая», тогда как обычно она писала «милая» или «моя милая» Эллен. Мне также показалось странным, что у нее было с собой свидетельство о рождении, она не могла не понимать, что для опознания было бы достаточно студенческого билета. Наконец, а ведь я хорошо ее знала, Дороти была не из тех, кто решается на самоубийство. Но я напрасно пыталась все это объяснить полиции. Мне сказали, что поведение человека, который собирается покончить с собой, совершенно непредсказуемо. Такая убежденность сводила к нулю все мои возражения.

Кончилось тем, что я свыклась с мыслью о самоубийстве Дороти и о моей частичной ответственности за ее смерть. Моя вина казалась мне особенно значительной, когда я размышляла о причине ее поступка: в наше время уравновешенная девушка не кончает с собой из-за беременности, разве что она привыкла полагаться во всем на кого-то, кто оставил ее одну в беде.

Поступок Дороти навел меня на мысль о том, что ее бросили… Она не принадлежала к девушкам, легкомысленно относящимся к вопросам пола. То, что она забеременела, доказывало, что она отдалась любимому человеку, за которого надеялась выйти замуж.