Цецилия - Дюма Александр - Страница 21

Госпожа де Марсильи всегда была набожна, имела теплую и твердую веру. Глубокое убеждение в правосудии небесном и в награде, ожидающей душу в лучшем мире, не позволяло несчастьям убить ее и поддерживало ее душевное спокойствие в этом мире. Как только поняла она всю опасность своего положения, она тотчас сблизилась с католическим священником, ирландцем по происхождению, обитавшим в небольшом селении Эдгуар, в двух милях отстоявшем от Гендона. Он каждые два дня приходил навещать баронессу во время ее болезни.

В одно утро, за несколько минут перед тем временем, в которое обыкновенно приходил священник, госпожа де Марсильи взяла обе руки Цецилии, сидевшей подле ее постели, притягивая ее к себе, как она то делала двадцать раз в продолжение дня:

— Дитя мое, — сказала она, — не печалься о том, что будет происходить теперь, но ты видишь, я со дня на день слабею, каждую минуту Бог может призвать меня к себе, и я должна явиться перед престолом его чистой от всех наших человеческих грехов и пятен. И я вчера просила священника прийти сегодня вместе с нашим Святым Господином. Сегодня я буду причащаться, — не правда ли, ты не оставишь меня во время исполнения христианского обряда? Ты станешь на колени у изголовья, ты будешь молиться вместе со мной, для того чтобы, если мой голос прервется, ты могла бы продолжать начатую молитву.

— О! Маменька, маменька, — вскричала Цецилия. — О! Будьте спокойны. Я не оставлю вас ни на один час, ни на минуту, ни на мгновение и молю Бога, чтобы он даровал вам долгую жизнь, чтобы я всегда могла бы не покидать вас. Но разве священник не мог прийти попозже, и разве не имеете вы времени приготовиться к этому страшному таинству?

Баронесса улыбнулась, прижимая Цецилию к своей груди:

— Я действовала по совету доктора, — сказала она.

Цецилия вздрогнула: это последнее слово отняло у нее всякую надежду, если бы она еще могла надеяться.

В эту минуту раздался звонок причетника, и грустное эхо раздалось в самом сердце девушки; потом двери отворились как бы сами собой; вошли двое церковных прислужников, держа в руках зажженные свечи; за ними шел священник, неся причастие, в коридоре показалась маркиза, бледная, поддерживаемая горничной; передняя наполнилась несколькими бедными католиками, которым баронесса, несмотря на собственную бедность, сама имела привычку подавать милостыню; потом священник подал знак, баронесса приподнялась на постели, скрестив руки, присутствующие стали на колени, и начался печальный обряд.

Надо присутствовать при подобном зрелище, надо слышать отходные молитвы, произносимые над любимым человеком, чтобы понять все, что происходит в душе дочери, которая старается удержать на земле тело матери, когда уже ангелы готовы вознести душу ее к небесам.

Баронесса с обычным своим спокойствием выслушала молитвы священника, молилась сама и отвечала священные слова; но два раза во время совершения обряда она падала в обморок, то вдруг на лице ее внезапно выступала краска, свидетельствующая о роде болезни, то вдруг оно покрывалось такой бледностью, что ее можно было принять за мертвую, если бы неровное биение пульса не свидетельствовало о присутствии жизни и что огонь лихорадки еще не иссушил этого источника жизни, который Бог влил в глубину души нашей.

Наконец баронесса приняла Святое причастие. Священник удалился таким же образом, как и пришел; за ним последовали присутствовавшие, и мало-помалу затих звон колокольчика, произведший столь глубокое впечатление на душу молодой девушки.

С этой минуты баронесса, казалось, успокоилась, и даже, по-видимому, ей стало гораздо лучше. Цецилия, не спуская ни на миг глаз со своей матери, ухватилась за этот луч надежды и, склонясь на просьбы матери, согласилась уступить на эту ночь свое место англичанке, горничной, но только с условием, что разбудят ее при малейшей тревоге. Маркиза тоже хотела настоять, чтобы остаться возле дочери, но и в этот раз, как всегда, баронесса убедила свою мать не подвергать себя усталости.

Первая половина ночи прошла довольно спокойно, но к утру Цецилия вздрогнула и проснулась: она услыхала, что ее зовут, она соскочила с постели, накинула пеньюар и бросилась в комнату матери.

В этот раз кровь столь сильно пошла из горла баронессы, что горничная не смела оставить больную и идти за ее дочерью; и к тому же госпожа де Марсильи упала без чувств к ней на руки, и она принуждена была звать на помощь. Этот-то крик испуга и разбудил девушку.

Первое выражение лица баронессы, когда она пришла в себя, была улыбка. Припадок был так силен, что она боялась умереть, не увидав дочери, и вот Бог позволил ей прийти в себя и еще раз увидеть дочь.

Цецилия встала на колени возле постели матери, держа в своих руках руку умирающей, и молилась и плакала в одно и то же время; она не переменила этого положения и тогда, как баронесса пришла в себя; больная, подняв глаза, которые только что открыла, к небу и положив другую руку на голову дочери, внутренне препоручала Богу это прекрасное и невинное существо, которое она принуждена была оставить.

Хотя баронесса и успокоилась немного, но невозможно было уговорить Цецилию снова уйти в свою комнату; ей казалось, что, если она на минуту оставит свою мать, Бог изберет именно эту минуту, чтобы призвать ее к себе. И в самом деле, ясно было видно, что в баронессе едва теплилась искра жизни, и эта искра с минуты на минуту могла оставить ее.

Взошло солнце. При первых лучах его, проскользнувших через ставни, баронесса просила, чтобы отворили окошко; как бы боясь, что этот восход был последним в ее жизни, она не хотела потерять ни одного луча его.

К счастью, это утро предвещало один из тех чудных осенних дней, которые походят на весенние; ветви дерева, росшего около дома, достигали до крыши и были покрыты листьями, из которых одни были вполовину, другие совершенно желты. Малейшее дуновение ветра срывало несколько из них с дерева, и они, кружась, падали на землю. Баронесса грустно следила за ними глазами и улыбалась каждому листику, стремившемуся соединиться с землей, и думала, что скоро дыхание смерти сорвет и ее душу, подобно тому, как ветер срывал эти бедные листья. Цецилия, заметив, что глаза матери устремлены в ту сторону, начала сама следить за этим кротким и грустным взглядом и угадала мысль, волновавшую душу умирающей. Тогда она хотела идти затворить окно, но баронесса остановила ее.

— Дай мне полюбоваться, — сказала она, — как легко листья отделяются от этого дерева; я надеюсь, что то же будет и с моей душой, бедное дитя мое, и что она отделится от моего тела без больших страданий.

— Разве вам хуже, маменька? — со страхом спросила Цецилия.

— Нет, мне кажется напротив, что мне легче; в первый раз, уже с давних пор, я не чувствую никакой боли; если отсутствие страданий можно было бы назвать жизнью, то я думаю, что я могу еще жить.

— О! Маменька, как утешительны ваши слова! — вскричала Цецилия, хватаясь за малейший отблеск надежды. — Может быть, молитвы мои тронули Бога; может, Бог сжалится надо мной и позволит мне не лишаться вас.

И Цецилия упала на колени и, скрестив руки, молилась с таким усердием, что мать ее, все еще качая головой, не могла удержать слез.

— Отчего вы с таким сомнением качаете головой, маменька? Разве Бог не творил чудес гораздо больших, нежели то, которое я вымаливаю у него? И Богу известно, маменька, — прибавила Цецилия, поднимая руки к небу с удивительной верой, — что никогда сердце горячее моего не молило у него о чуде, даже тогда, когда Мария просила его за брата своего Лазаря, даже когда Иаир молил его за свою дочь.

И Цецилия начала молиться тихим голосом, в то время как мать ее грустно качала головой.

В двенадцать часов маркиза пришла узнать о здоровье дочери. Но даже и своим всегда легкомысленным взглядом она поняла глубокую и страшную перемену, какая произошла в больной, и только теперь в первый раз постигла она то, что вчерашний священный обряд не мог заставить ее постигнуть: именно, что смерть была близко.