По дорогам прошлого - Грусланов Владимир Николаевич - Страница 17

Томчук с Гавриловым не возражали: пусть ребята с отцами вместе за советскую власть сражаются.

Особенно полюбили бойцы шустрого белявого мальчонку Павла Васильева, отличного пулеметчика. Они шутливо называли его: Павел Ефимович.

— Боец Васильев! Как вас зовут? — с суровой усмешкой спрашивали мальчугана красногвардейцы.

— Павел Ефимович! — отвечал тот с самым серьезным видом.

— Год рождения?

— Девятьсот шестой!

— У, как тебе много лет! Тринадцать?..

— Четырнадцать скоро! — говорил важно Павел Ефимович.

Однажды тихой ночью, на отдыхе, разговорился Томчук с бойцами о первых боевых днях бронелетучки. В отряд пришло много новых людей. Не все знали, как их товарищи начали воевать. Вот и захотелось Григорию Антоновичу рассказать об этом.

— Последняя ночь мая, — вспоминал он, — теплая, светлая, словом, белая ночь…

В полночь где-то неподалеку ударила пушка, застрекотали пулеметы, посыпалась винтовочная дробь. Началось наступление белогвардейцев Булак-Балаховича на станцию Струги Белые. Навстречу двинулись небольшие части красных. Редкие цепи пехотинцев продвигались вдоль линии железной дороги. По рельсам от Луги на Псков, поддерживая огнем своих пушек пехоту, катила наша бронелетучка.

Она шла в свой первый бой.

Часа за два до отправления комиссар привел к бронелетучке оборванных, изможденных людей. Он встретил их в лесу. Они спешили в Лугу. Одежда на них висела клочьями, башмаки подвязаны веревками и ремнями.

Измученные, тяжело дышавшие от долгого пути пешком напрямик через лесную чащобу, люди принесли страшные вести. Булак-Балахович захватил станцию и поселок Струги Белые. Налетели глубокой ночью. Примчались из лесу, от Черного озера, на сытых конях. На шапках белые полосы, на рукавах такие же, белые, повязки. На плечах погоны. Впереди офицеры.

Дальше, по словам командира, дело обстояло так.

Главный остановил коня посреди площади у самой станции, приказал согнать всех.

— Кто не придет, к стенке! — распорядился.

Сидит на коне, позади свита из офицеров. А на площади все гуще и гуще от народа. Заспанные, перепуганные женщины, дети, старики и старухи толпятся у сельсовета. Опустив понуро головы, подходят железнодорожники, — сгоняют их на площадь белые солдаты.

Троих привели отдельно: молоденького пехотинца, дядьку в трофейных башмаках и Виктора Гасюна. Не успели уйти. Схватили их, руки загнули за спины, ремнями скрутили. Гасюн и пехотинец были босые. Обувку стащила белая гвардия.

Всю русско-германскую войну, с тысяча девятьсот четырнадцатого по тысяча девятьсот семнадцатый год, Гасюн провел на передовой, сначала стрелком в окопах, потом шофером на подвозке снарядов.

Виктор Гасюн родом из Струг Белых. В тысяча девятьсот семнадцатом году он устанавливал у себя в поселке советскую власть. Рабочие-железнодорожники избрали его первым председателем поселкового Совета. И вот теперь…

— Слушай мою команду! — гаркнул главный. — Шапки долой! Канальи! Предатели царя и отечества! Запомните, с вами говорит атаман Булак-Балахович!

Люди нехотя взялись за шапки и картузы.

— Живо! Живо! Некогда нам с вами!.. — подталкивали солдаты медлительных.

Булак-Балахович истошно кричал:

— Мы пришли установить твердую власть и порядок. Большевистской заразы не потерпим! Уничтожим под корень! За нами сила! Франция! Англия! Америка! Вся цивилизация! Весь мир!

Выкрикнув слова «весь мир», Булак-Балахович поперхнулся и закашлялся. Придя в себя, он с силой махнул два раза крест-накрест нагайкой.

— А этих… — указал атаман на красных бойцов, — сейчас! Немедленно! По-нашему! Исполнять приказ! — Два последних слова он выкрикнул нараспев, как команду.

Три кавалериста с обнаженными саблями в руках приблизились к пленным. Сабли взлетели кверху и опустились на связанных ремнями людей.

Ничего не успели сказать герои и упали на землю, прижались к ней, будто от нее ждали помощи. Из рассеченных саблями тел струилась кровь. Скоро земля под ними заалела, а затем стала ярко-красной, кровавой.

— Так будет со всеми, кто пойдет против нас! — пригрозил Булак-Балахович и, пришпорив коня, поскакал прочь.

— Более свирепого, обезумевшего от ненависти к советскому народу пса я не знаю! — сказал в заключение командир бронелетучки.

…Красноармейцы приближались к Стругам Белым. За станцию шел упорный бой. Выполняя задание штаба, бронелетучка Томчука ходила в атаки против белых.

Комиссара бронелетучки Гаврилова знали все железнодорожники от Петрограда до Пскова. Где бы Гаврилов ни показывался, всюду он получал нужные сведения о противнике. Любая путевая сторожка открывала перед ним дверь. Путевые обходчики, стрелочники и другие железнодорожники оказывали бронелетучке красных ценные услуги. Порой они спасали ее от неизбежной гибели.

Бронелетучка ворвалась на станцию Струги Белые. Вслед за нею подошла пехота. Красные заняли поселок, но не надолго. Булак-Балахович получил подкрепление, оттеснил красных и вновь расположил там свой штаб.

Поддерживая пехоту, бронелетучка еще и еще раз врывалась на станцию Струги Белые и снова отходила. Вражеские солдаты были лучше вооружены. Их было больше на этом участке. Полки Юденича действовали напором, валили напролом, думая подавить красных численностью и быстротой действий. Только так они могли рассчитывать захватить Петроград.

Мрачный, угрюмый сидел Томчук на ящике из-под патронов в закрытом вагоне бронелетучки.

— Подумать только, — говорил он с досадой, — опять польется кровь в Стругах Белых. Мы отходим, а эта выжига расстреливает наших товарищей…

— Не по своей воле ушли, приказ! — пытался успокоить командира Гаврилов.

— Знаю, что не по своей! А все не легче! Крови-то людской сколько пролито там. Вся земля пропитана кровью в Стругах Белых. Красным-красна стала там земля.

Бронелетучка путала все расчеты Булак-Балаховича. У него был крепкий кавалерийский отряд. С красной пехотой он, казалось ему, мог справиться, если бы не эта проклятая бронелетучка с пушками. Но никакие ухищрения не помогали. Он не в силах был захватить бронелетучку.

Видя это, Булак-Балахович приказал повесить на станции, в поселке, на сторожках путевых обходчиков объявления. Он обещал уплатить десять тысяч рублей николаевскими деньгами тому, кто принесет голову командира бронелетучки или комиссара.

Предателя не нашлось.

Атаман мечтал пойти со своей «армией» на Петроград, войти в него, победителем, а тут — на тебе: станция Струги Белые. Шесть раз пришлось брать ее и столько же оставлять.

— И название дурацкое у нее, у этой станции, будь она трижды проклята! — брюзжал как-то сырым, холодным утром Булак-Балахович. — Теперь, когда на дворе развезло, земля превратилась в слякоть, дожди льют, будто само небо прорвалось, этот прохвост Юденич снова отступает. Он приказал отойти от Струг. Отступать в седьмой раз! И перед кем? Перед каким-то телеграфистом, бывшим дежурным по станции Томчуком, перед стрелочниками и сцепщиками вагонов! — возмущался незадачливый «завоеватель» Петрограда.

— Ничего не поделаешь! Победа — дама капризная. Сегодня — ты, а завтра — я! — успокаивал Булак-Балаховича начальник штаба. На его кителе справа горделиво красовался значок академии генерального штаба. — Надо отступать в седьмой!

…Приближалась вторая годовщина Октябрьской революции. Войска генерала Юденича терпели под Петроградом поражение за поражением. Накануне праздника бронелетучка Томчука в седьмой раз двигалась к Стругам Белым.

Солдаты Булак-Балаховича, отстреливаясь и уничтожая на своем пути склады с боеприпасами и снаряжением, спешно отходили. По пятам шли красные.

Бронелетучка остановилась у домика путевого обходчика, посеребренного первым ранним снежком. До Струг Белых оставалось два километра пути. На порог домика вышла жена обходчика. Гаврилов знал ее. Она помахала рукой.

— Все в порядке, — сказал комиссар. — Можно выходить.

В переднем вагоне открылась с грохотом тяжелая дверь. На землю спрыгнули Томчук и комиссар. Вошли в дом. Томчук узнал: селекторная связь со станцией Струги Белые не прервана.