Черная Луна - Маркеев Олег Георгиевич - Страница 82

— Что произошло, Лена? Она пристально посмотрела ему в глаза, чуть откинув голову.

— Давай выпьем, а? — сказала на что-то решившись, только было неизвестно на что.

— Нет проблем! — Белов достал из кейса бутылку коньяка, подарок друга из КГБ Армении. — «Гады, жертвую во благо общего дела!» — Настоящий «Арарат», качество гарантирую.

Он вышел на кухню за рюмками. Постоял, соображая, что же делать дальше. В комнате сидела женщина тридцати лет, у которой из глаз вот-вот брызнут слезы. Мужчина в нем говорил одно, а опер — другое. Никаких гарантий, что в квартире не понатыкали микрофонов, не было. Большую часть его агентуры составляли женщины, и слишком успешная их работа навевала начальству мысли, что одной беззаветной любовью агентесс к родине это не объяснялось.

«Если не дам результат, мне бутылку затолкают не скажу куда. А за сожительство с агентом вообще кастрируют. И не объяснишь же, что баба была на грани истерики, а другого способа вернуть ее к жизни я не знаю». Он вернулся в комнату. Елена сидела на диване, поджав под себя ноги.

«Чему быть, того не миновать», — решил для себя Белов, встретившись с ней взглядом. Тоска и боль в ее глазах были смертные.

Елена пригубила коньяк, провела по губам языком.

— Вкусно. — Тряхнула головой. — Ладно, Игорь, давай о деле.

Он сел за стол, чтобы не видеть ее коленей, обтянутых шелковой юбкой.

— Кажется, я серьезно напортачила, но другого выхода не было. Вчера у Лизы Знаменской собралась компашка. Сначала час накручивали друг друга. Дирижировал «Клест». Потом, когда народ созрел для баррикад и эшафотов, появился новенький. Серьезный дядя. Принес свежие новости о страданиях «узников совести». Описать дядю?

— Потом. Давай фактуру. — Белов напрягся, остро почувствовал качественную контригру.

— Пустили по кругу письмо к американскому Конгрессу. Что-то в защиту этих самых «узников». Пришлось подписать. — Лена, увидев, какую мину состроил Белов, вздрогнула, как от удара. — А что оставалось делать, если они все на меня уставились?

— Та-ак. — Белов залпом допил коньяк. Лену сыграли качественно. Это был самый надежный способ проверки. Закостеневшие в диссидентуре пачками подписывали воззвания и письма протеста, терять им уже было нечего. Самые сообразительные заблаговременно обзавелись справками о вялотекущей шизофрении и суда не боялись. Разве что психушек… А новичков следовало проверять и вязать намертво. Слово — оно и есть слово, оперативную запись в суд не потащишь. А вот бумажку с собственноручно и добровольно исполненной закорючкой — сам бог велел. Как учил Вышинский, добровольное признание — царица доказательств. А тут тебе не выбитое в подвалах, а абсолютно добровольное признание в антисоветской деятельности. Осталось только положить в конверт и отправить по почте, чтобы родные «органы», перехватив подметное письмишко, радостно поставили на оперативный учет очередного борца за справедливость. Тот, кто дирижировал этим сбродом шизиков, отлично знал азы оперативного ремесла: ни один агент без визы опера на такой шаг не пойдет, и ни один опер не даст агенту добро на участие в антиправительственной деятельности, потому что до оправдания «преступления» в оперативных интересах советские законы еще не дошли. Подпишешь — приговор, не подпишешь — приговор как агенту.

— Потом дядя вывел на кухню и, заглядывая в глаза, стал объяснять последствия моего шага. Партком, профком, увольнение.

— А ты?

— Ну не дура же я. — Елена пожала плечами. — Соглашалась со всем. Плела что-то про совесть и невозможность терпеть дальше. Сочувственно кивал, потом пригласил в кафе.

— Поехали сразу?

— Нет. Пешком погуляли.

«Ясно, водил по „контрольным точкам“, вычислял наружку», — сообразил Белов.

— Обходительный дядя, внимательный. Вопросами не изводил. Оставил домашний телефон. Когда шла домой, засекла «хвост». — Она поднесла рюмку к губам, выпила до дна, высоко запрокинув голову. — Что дальше, Игорь?

Белов тяжело вздохнул.

Вывод был прост. На горизонте, как и требовалось по сценарию операции, замаячил вербовщик, которого уже устали ждать, и жизнь Елены вот-вот пойдет под откос. Уж он знал, что начальство по обе стороны тайного фронта скоро запрыгает от восторга, пойдет большая игра, каждый будет тянуть в свою сторону, пока человеческая жизнь в их жестких руках не треснет по швам.

«Чистой разведкой здесь не пахнет, — прикинул в уме Белов. — В таком случае они бы наоборот отводили ее от диссидентуры. Значит, как секретоноситель интереса для них она не представляет. На оголтелую фанатичку не тянет, слишком умна. И им, и нам нужны люди, но строго определенного качества. Способных к оперативной работе мало, качественные агенты наперечет, и конкуренция у нас жуткая. Если Лена у меня одна из лучших, то почему бы не предположить, что на нее не положил взгляд кто-то с той стороны? Сердцем чувствую, грядет игра по линии идеологической разведки».

— Что будет дальше, Игорь? — повторила она. Белов посмотрел ей в глаза. Бусинки слез дрожали на самой кромке век.

Он выматерил себя за то, что все это время думал не о том.

— Сядь рядом. Пожалуйста, — попросила Елена.

Он пересел на диван. Взял из ее рук рюмку, пристроил на подлокотнике.

Она обняла его первой. Уткнулась в грудь и беззвучно зарыдала.

А дальше… Проверка показала, что за добрым дядей стоит Натива-Бар[14], что было в сто раз круче Моссада. Такой удачи никто не ожидал, как само собой разумеющееся, решили ковать железо, пока горячо. На радостях никому даже не пришло в голову, что между молотом и наковальней оказался живой человек.

А жизнь Елены затрещала так, что ошметки души разметало в разные стороны. Партком, увольнение из режимного института, зарубленная диссертация, заявление в ОВИР и неизбежный отказ. Лену, легендируя для серьезных игр, загнали в «отказники», превратив в изгоя. Ушли старые друзья, вытесненные «отказниками» с лихорадочно горящими глазами и нервно перекошенными ртами. Денег стало не хватать, а интересной работы не было. И самое непредвиденное — развод. Жить с издерганной женой мужу стало невмоготу, а по карьерным соображениям — просто опасно. На всем, ради чего живет нормальный человек, пришлось поставить крест. И все ради того, чтобы через два года через нее с той стороны пошла качественная деза. Ушлые ребята из Натива-Бар, как оказалось, и не собирались делать из Лены первоклассного агента.

Опять долго обсасывали ситуацию, пока не пришли к выводу, что пора рубить концы. Смысла глотать чужую «липу» не было, а сдвинуть Елену с заранее кем-то определенной роли поставщика «дезы» не представлялось никакой возможности. Резолюцию наложили немудреную, как смертный приговор: «Дальнейшая разработка оперативного интереса не представляет. Контакт с агентом прекратить».

— Что делать, Кирилл? — спросил Белов. Журавлев тяжело засопел, ткнул окурок в пепельницу.

— Тушить свет и сливать воду. Она — проваленный агент.

— Она — женщина, которой мы жизнь испохабили! — Белов вскочил.

— Все я понимаю, но работать с ней дальше нельзя. На первом же контакте спалит всех.

— А у нее больше ничего не осталось! Ни семьи, ни мужика, ни работы. Только пахота на нашу контору. Она на все пошла, все стерпела, потому что верила, что так надо. А теперь что? Спасибо, в ваших услугах родина не нуждается, да?

— Сядь и не маячь. — Журавлев потер виски. — Без тебя башка трещит. Белов послушно сел.

— Не мальчик уже, Игорек. Сам знаешь, гуманизмом у нас не страдают. Не то что ее, любого из нас выкинут и не охнут. — Журавлев раздавил окурок в пепельнице. — И скажи спасибо, если ноги перед этим об тебя не вытрут.

— Спасибо, успокоил. — Белов зло усмехнулся. Журавлев раскурил новую сигарету. Надолго задумался, косясь на лежащее на столе дело. Белов ждал.

— Есть два пути, — наконец начал Журавлев. — Первый, ты пишешь справку по делу, а я начинаю великий поход по высоким кабинетам. Предвижу, что вернусь весь оплеванный с ног до головы и с нулевым результатом. Но совесть наша будет чиста. — Он вскинул ладонь, не давая встрять опять готовому взорваться Белову. — Тихо! Второй путь — все сделать самим. Ей нужна нормальная работа, которая позволит выбраться из этой диссидентской клоаки. Я нажму по своим старым связям, дай бог, что-нибудь обломится. Но рубить концы придется тебе, Игорь. Как у тебя с ней?