Черная Луна - Маркеев Олег Георгиевич - Страница 21

Максимов без всякой задней мысли нажал клавишу, монитор высветил историю команд — все, что делал с компьютером Инквизитор в последние часы. Все текстовые файлы Максимов давно просмотрел. Занятно, ново, порой шокирующе. Но никаких зацепок.

Посмотрел на последнюю строчку. Получалось, что Инквизитор, отработав двенадцать часов, еще три часа играл в игрушку.

Машинально Максимов шлепнул по клавише «Энтер». Компьютер послушно загудел винчестером.

— И дальше что? — Максимов устало посмотрел на шахматную доску на экране. Шлепнул по клавише.

«Вы готовы войти в Бездну и сыграть с ней партию?» — высветилось на экране.

— Давай. — Максимов подогнал «мышку» к окошечку «да» и щелкнул клавишей.

«Вы сделали выбор. Врата открыты». — Вслед за надписью из динамика донесся мажорный аккорд.

Максимов усмехнулся. Но неожиданно покачнувшись, вцепился пальцами в столешницу. Показалось, пол ушел из-под ног.

Шахматная доска на экране, плавно вращаясь, ухнула в звездную бездну. Камера понеслась мимо висящих в пустоте фигурок. Эффект был потрясающий, словно космический корабль петлял между планетами. Фигурки то росли, приближаясь, заливая собой весь экран, то проскальзывали мимо, едва удержавшись в фокусе.

Картинка уменьшилась в размерах, словно отвели трансфокатор камеры, и удивленному взору предстал прозрачный куб, разбитый на квадраты. Фигурки, как полагается в шахматах, выстроились строем друг напротив друга. Но не на доске, а в трехмерном пространстве, усыпанном бисером мелких звезд.

Максимов от неожиданности встряхнул головой. Вот, оказывается, в какие игры играл Инквизитор.

Максимов знал сакральный, не описанный ни в одном учебнике смысл шахматной игры. Шестьдесят четыре клетки, столько же, сколько знаков в гадании И-Цзын, все, как Босеан — стяг тамплиеров, как Инь и Ян у китайцев, все черно-белое. Бескомпромиссная графика жизни. Фигурки — как символы ролей, масок и характеров. Право пешки погибнуть или стать Фигурой, агрессивная вольность Ферзя, тяжеловесная прямолинейность Ладьи, привилегия Короля подставить любого, закрываясь от удара. Игра эта — жизнь в своей максимальной простоте и непознаваемости. Этюды, начала и эндшпили, классические партии и забавы любителей — все это лишь модели того, что было, будет или могло быть. Не зря постигших законы этой игры награждают масонским титулом Гроссмейстер — Великий Мастер.

Шахматы — модель мира, связанного неразрывными цепями причины и следствия, поступка и результата. А трехмерные? Космос. Вселенная в миниатюре. Бесконечная в пространстве и времени, бесконечная в количестве вариантов, заключенных в ней.

Бездна ждала, равнодушно посверкивая искорками звезд. Вызов хрупкому, ограниченному сознанию человека, в гордыне решившего, что может объять Необъятное, был брошен. Врата в Бездну открыты.

Максимов, борясь с головокружением, покатал «мышь». Изображение ожило, оказалось, «летящей» камерой можно вращаться вокруг куба, проникать во внутрь, скользить в любой проекции. Максимов по привычке двинул королевскую пешку вперед.

Шок. Черный ферзь взлетел на три клетки вверх. Максимов от неожиданности чуть не поперхнулся дымом. Раздавил окурок в пепельнице.

Картинка сама собой повернулась на трех осях, предоставив возможность самому оценить угрозу, — следующим ходом ферзь «зависал» над королем белых и ставил мат. Единственным ответом был ход конем — три клетки по горизонтали, одна вверх. Черные ответили А-2 — А-2/2 — пешка «нырнула» на клетку вниз, открыв путь по горизонтали ладье. А дальше закрутилось, как воздушный бой, атака следовала за атакой по всем направлениям, удачный ход на одном уровне становился ошибкой на другом. Вскоре Максимов сообразил, что никакие этюды и начала из «классических» шахмат здесь не действуют. Новый, трехмерный мир требовал нового мышления. Игра захватила, в какой-то момент, честно говоря, он даже не понял как, ему удалось выровнять партию. И тут он почувствовал, как тянет, всасывает в себя это живое, полное звезд пространство…

…Белый свет возник неожиданно, словно кто-то прижал фонарик к переносью. Свечение становилось все ярче и ярче, пока не затопило все вокруг. Угасающее сознание еще сопротивлялось, что-то мешало полностью раствориться в слепяще белом свете. На долю секунды обжег страх: из памяти всплыло, что такой свет видят умирающие…

Лилит

На город медленно надвигалась гроза. Одна за Другой гасли звезды, закрываемые невидимой в темноте тучей. Уже полнеба сделалось непроницаемо-черным, беззвучно вспыхивали дальние отсветы зарницы. Ветер припал к земле, крался, тревожа сухие стебли, взбивая тонкие султанчики пыли.

По темной воде медленно проплыл теплоход, раскрасив ночь разноцветными огнями. На верхней палубе гремела музыка, визгливые голоса подвыпивших и возбужденных близкой грозой людей, усиленные эхом, неприятно резали слух. Лилит наморщила носик.

Теплоход ушел под мост, к Речному вокзалу. В отвилку от основного русла пришли волны, блики заиграли на растревоженной воде, она стала еще чернее и гуще, как машинное масло.

Лилит осмотрелась. По левую руку, там, где отвилок утыкался в дамбу, белел корпус гостиницы «Союз». Светились несколько окон, на нижнем этаже разноцветными огнями вспыхивали окна ресторана. Музыку слышно, но, что наяривают ресторанные лабухи, разобрать невозможно. Очевидно, градус веселья уже перевалил за ту черту, когда, кроме интернационального танца «семь-сорок», народу уже ничего не требуется. На противоположном берегу вспыхивали красные точки сигарет. Горел огонь в мангале, плясали причудливые тени снующих вокруг мангала людей. Даже сюда долетал уксусный запах шашлыка.

Стоявший перед Лилит мужчина до хруста потянулся, закинув за голову руки.

— Класс! — Отсвет фонарей упал на его лицо. За небольшим обрывчиком, за строем сосен стояли приземистые корпуса военного госпиталя. Постояльцы уже, приняв положенную дозу лекарств, готовились ко сну.

Лилит сидела, обхватив колени. Снизу вверх посмотрела на мужчину.

— Странно, люди пьют, любовью занимаются, а в двух шагах от них страдают и умирают, — прошептала она.

— Ты о госпитале? — Мужчина скрестил на груди руки. — Ерунда. Одним повезло, другим — нет. Что за мысли похоронные? На погоду куксишься?

— Наверно. Прохоров, а ты везучий?

— Конечно, если пока цел. — Мужчина стянул с себя майку. — Купаться будем?

— Обязательно. — Лилит не пошевелилась. — Ты раздевайся и ныряй. Я потом.

Он сбросил штаны. Поиграл мышцами, пошлепал себя по плоскому животу. В отсветах фонарей, пробивавшихся сквозь деревья, его тело казалось отлитым из черного металла.

Спустился к воде. Постоял, привыкая к прохладе, выдохнул, шумно взбив воду, в два шага оказался на глубине, нырнул, на прощание ударив ногами по воде.

Лилит подошла к краю бетонного бортика, поднимавшегося над водой почти на метр. На их берегу стояла ночная тишина: ни голосов, ни шагов, ни плеска поздних купальщиков. Посмотрела на воду, на черной поверхности то и дело вскипали водоворотики, словно крупная рыба поднималась из глубины. Мужчина, она знала, способен в два нырка переплыть канал.

«Силы в нем много, не дурной, не жеребячьей. К мощи, сокрытой в своем теле, он относится как сапер к динамиту. Ни разу не видела, чтобы он бултыхался, как конь. Всегда бесшумно, осторожно, словно крадется. Интересно, это у него так условные рефлексы работают или играет на публику? Нет, он такой и есть, мощный, но тупой, как танк. Готовили к войне, а потом вдруг решили разоружаться. К сожалению, для этой боевой машины программа действий в мирной жизни не предусмотрена. Жаль терять такой экземпляр, но что делать».

Лилит через голову стянула узкое черное платье, сбросила босоножки, подумав немного, сняла трусики. Все оставила на бортике. Вернулась к тому месту, где сидела, подняла с песка бутылочный осколок.

Беззвучно вошла в воду. В живот плеснула слабая волна, по воде шли радиальные круги, где-то на середине, залитой непроглядной темнотой, мужчина вынырнул, перевернулся и поплыл к берегу.