Черная Луна - Маркеев Олег Георгиевич - Страница 104

«Листает записную книжку», — догадался Подседерцев. — Смогу, Боря. Обеспечу лучших. Только где?

— На одной квартирке на Масловке. — Подставляться под чужие микрофоны не хотелось. — Назначь им встречу у касс стадиона «Динамо». Запиши телефон явки: 224-56-82. Пусть позвонят, им объяснят, как пройти. А мои ребята все проконтролируют. Лады?

— А мы с тобой?

— Я часиков в пять зайду к тебе и вместе поедем.

— Постой, постой, Боря! А что им сказать?

— Ничего. Для чистоты эксперимента. — Подседерцев знал, что именно такой аргумент подействует на Ролдугина. — Все, до встречи!

Он положил трубку. Сразу же устало опустились плечи, складка на переносье сделалась еще глубже.

«Никто не сможет упрекнуть меня, что я не использовал самый ничтожный шанс, чтобы вывести Службу из-под удара, — сказал он сам себе. — Хотя с радостью сам взорвал бы этот кремлевский гадюшник».

С полчаса Подседерцев наблюдал за ними по монитору: в панель книжной полки вмонтирован «телеглаз», сигнал шел к пульту, установленному в соседней комнате. Видеокамера намного удобнее банальной дырки в стене, Подседерцев то на общем плане рассматривал все троих, увлеченно что-то обсуждающих, то брал крупном планом руки, глаза, рот. Мимика, жесты, позы — то, что называется «невербальное общение» — говорили ему гораздо больше, чем их тонкие досье, любезно предоставленные Ролдугиным. Сам Ролдугин развлекал гостей разговором и, судя по блеску глаз и частым кивкам плешивой головы, наслаждался каждой минутой общения. Подседерцев вдруг поймал себя на мысли, что не следит за ними, а смотрит передачу «Третий глаз», настолько происходящее и произносимое в той комнате отдавало смесью конъюнктуры с шизофренией, столь характерной для всех передач с участием «экстрасенсов». Напоминало общение попсового ансамбля и импресарио, тот же апломб и пафосность, неизвестно на чем основанные, и та же взаимная зависимость друг от друга в расчете на скорые и нехлопотные доходы.

«М-да, Серега Ролдугин не играет, не подыгрывает, а на полном серьезе вместе с ними. — Этому выводу Подседерцев не особенно обрадовался. Скорее, почувствовал брезгливость, словно узнал о неприличной болезни приятеля. Особенно его раздражала какая-то ущемленность Сергея и менторский тон собеседников, которым они комментировали его разглагольствования. Словно академики, принявшие в свой кружок подающего надежды аспиранта. — Естественно, он же без них — ноль без палочки. А они растут в собственных глазах, общаясь с офицером спецслужбы. Получается, не простые шизики, а серьезные люди. Тьфу, у нас даже реклама этот трюк использует: „Методики, разработанные спецслужбами СССР и США“, „Таблетки для секретных агентов теперь доступны всем“, „За этим препаратом безуспешно охотились секретные лаборатории КГБ и ЦРУ, а теперь он в открытой продаже“. В принципе понятно, мы людей так пыльным мешком трахнули, что они миф о наших всемогуществе и вездесущности переносят на всякое дерьмо в яркой упаковке. Чужие — ладно, а наш-то, наш с какого хрена умом тронулся! Или есть в них то самое могущество?»

Он еще раз прошел камерой по лицам четырех гостей.

Самый пожилой, обрюзгший и неестественно бледный, как вурдалак, сидел, сгорбившись, широко раздвинув толстые короткие ноги. Двойной подбородок лоснился от пота. Вурдалак время от времени вытирал лицо платком, и тогда в кадре возникала дряблая рука в старческих пятнышках. Темные пятна пота расползались по бокам рубашки. Широко распахнутый ворот открывал грудь, поросшую густой седой шерстью.

Второй мужчина, лет сорока пяти, с костистым лицом и тяжелым взглядом, сидел напротив Ролдугина, говорил размеренно и терпеливо, как преподаватель на семинаре у бестолковых студентов, каждую фразу заканчивал мягким хлопком по столу. Слушая других, машинально поглаживал высокие залысины, покусывал чуть оттопыренную нижнюю губу. На безымянном пальце правой руки поблескивал перстень с темным гладким камнем.

Больше всего не повезло с женщиной. Из категории вечных девочек, несмотря на далеко не школьный возраст. Подседерцев специально поймал в кадр ее правую руку, обручального кольца не было. Непоседливая и гомонливая, как галка, женщина встревала в разговор и, захватив его нить, ни за что не желала ее отпускать. Глаза то вцеплялись к лица мужчин, то мутнели и делались по-птичьи бездумными. Именно в эти мгновения женщина и начинала говорить, скороговоркой выстреливая фразы из «Махабхараты» и «Бхагаватгиты», где самое короткое слово содержало минимум пятнадцать букв.

Последний сидел вполоборота к окну, свет падал так, что хорошо рассмотреть его не удавалось. Был он моложе всех, не больше тридцати, голос ровный, какой-то замороженный, начисто лишенный эмоциональной окраски. Фразы короткие, больше для поддержания разговора, чем для активного участия. Когда он потянулся за пепельницей, Подседерцев успел поймать крупным планом лицо. Сразу же поразило выражение: холодное и непроницаемое, как у монаха. Губы, красиво очерченные, были неподвижны и безжизненны, словно прилепленные к лицу. А вот в глазах — живой блеск и неприкрытая ирония. И смотрели они в эту секунду точно в глазок видеокамеры.

Подседерцев посмотрел на часы — пора.

— После моих фраз — панорамой по лицам. А молодого старайся чаще брать крупным планом, — проинструктировал он «технаря», уступая ему место за пультом.

Бесшумно вышел из комнаты. Квартира раньше была коммунальной. Служба через «подшефную» фирму облагодетельствовала жильцов, разбросав их по разным концам Москвы. Ремонт сделали скромный, только бы ликвидировать последствия совместного пребывания на ограниченной площади трех семей, бабки и алкоголика. Для простой агентуры вполне годилось. Возникни нужда — опять же через «фирму друзей» можно забабахать евроремонт и поселить «коммерсанта», чтобы пускал пыль в глаза клиентам, перед тем как разложить их в интимных позах под бдительным оком видеокамеры.

Подседерцев бесшумно прокрался длинным коридором к входным дверям. Постоял, прислушиваясь к разговору за дверью напротив, там Ролдугин, сам того не зная, доводил клиентов до кондиции. Громко завозился с замком, приоткрыл дверь и захлопнул. Успел только изобразить на лице улыбку, как Ролдугин быстро протопал по паркету и распахнул дверь в комнату.

— Юрий Михайлович, ждем, ждем! — Он протянул руку, зачем-то подмигнув, хотя «мэрский» псевдоним Подседерцев не запомнить просто не мог.

— Извините, попал в пробку. — Подседерцев, мимоходом пожав руку Ролдугину, прошел в комнату. Верный правилу «больше трех, руки не пожимают», ограничился общим приветствием:

— Добрый день.

Все дружно кивнули. И сразу же четыре взгляда скрестились на нем, как лучи прожекторов на самолетике в ночном небе. Пожилой посмотрел из-под полуопущенных век, как толстая лягушка на мотылька; мужчина пристально, словно прицеливаясь; женщина, как пичуга, увидевшая что-то блестящее в траве, даже голову свесила набок; молодой — как-то вскользь, задержавшись на руках Подседерцева.

— Юрий Михайлович — виновник нашей встречи, — представил Подседерцева Ролдугин. Указал на свое место в кресле, там камера снимала со спины, а сам приставил к столу еще один стул.

Подседерцев грузно опустился в кресло. Обвел взглядом сидевших напротив. Молодой сидел по правую руку, за Ролдугиным, и снова толком его разглядеть не удалось.

— Как мне вас называть? — спросил Подседерцев, ни к кому не обращаясь персонально.

Ожидал, что первой откликнется женщина, на худой конец — мужчина, но голос подал пожилой.

— Думаю, наши имена, как и ваше, в данном случае не имеют никакого значения, — прохрипел он сквозь тяжелую одышку.

Судя по молчанию, это было общим мнением.

— Хорошо, тогда к делу. — Подседерцев выложил на стол конверт. — Меня интересует один человек. — Он показал фотографию.

Карточка пошла по рукам. Каждый смотрел по-своему: пожилой словно делал одолжение, женщина — пристально, округлив птичьи глаза, мужчина рассматривал лицо на фото дольше всех, нервно покусывая губу, потом передал фотографию самому молодому. Тот лишь мельком взглянул, толкнул по столу к Подседерцеву и отвернулся к окну.