Как мы росли - Карпенко Галина Владимировна - Страница 2

— Ура! — неслось со двора. — Ура-а!

— Ну, ты хоть в окно смотри, как мы Ваську побеждать будем, — сказала Варя и побежала скорее обратно.

Трудное дело

Вечером, когда игра кончилась. Варя пришла домой. Бабушки ещё не было. К её приходу надо было растопить маленькую железную печку. Бабушка придёт замёрзшая. Если бы немного сухой коры или керосину, тогда разжечь печку можно в одну минуту. Но ничего нет, а мокрые осиновые чурки в печке стали ещё мокрее, и, кроме горького дыма, от них ничего не добьёшься. Варя размазала по лицу сажу и слёзы.

«Ну, что теперь делать? Не горит печка».

За окном уже темнело, в комнате было очень холодно, дуло в разбитое окно, которое бабушка заткнула каким-то узелком.

Вот печка — разгорелась бы как было бы хорошо! Согрелся бы чайник, и стали бы они пить чай с сахарином. У бабушки есть сахарин — такие сладкие беленькие лепёшечки. Варя потрогала печку — холодная…

В дверь постучали. Соседей дома не было. Варя приоткрыла дверь из комнаты в коридор и спросила громко:

— Кто там?

— Открывай, не бойся — Чапурной из Совета.

Варя открыла дверь. На пороге стоял Чапурной.

— Дома Аполлоновна?

— Нет, придёт скоро.

— Нужна она мне.

«Жаловаться пришёл, что мы в буржуйский дом лазили», — подумала Варя.

Она придвинула к двери табурет:

— Садитесь, дядя Миша.

— Сидеть некогда… Что это у тебя дыму полно, а печка не горит? — Чапурной присел на корточки и высек из зажигалки огонёк. — На, держи.

Этой же рукой он достал из кармана бумажку и поднёс её к синему огоньку. Вторая рука у него была неподвижной. Васька даже говорил, что она деревянная.

Чапурной заглянул в печку — бумажка погасла.

— Много сразу чурок наложила, вот и не горят. Вынь-ка сверху!

Варя вытащила несколько чурок.

— Попробуем! — Чапурной снова зажёг мятую бумажку.

Но как только он поднёс к дверце, сизый дым потушил её и стал вырываться из печки клубами, как серая вата. Чапурной приоткрыл дверцу и начал дуть в поддувало.

Варя приложила ладошку к трубе:

— Дядя Миша, согревается. Может, разгорится? Потрогайте: теплеет.

Наконец в печке затрещало, дым поплыл обратно в дверцу, в трубе загудело, чурки начали гореть.

— Горит! Горит! Садитесь, дядя Миша, грейтесь!

— Сидеть мне некогда и греться тоже некогда. Ты вот что: скажи Аполлоновне, что я приходил, у меня к ней дело. К Жилиным направо?

— Направо, — сказала Варя.

Теперь уже было ясно: пришёл жаловаться, раз про Жилиных спрашивает.

— Ну, я пошёл… А ты ела сегодня? — спросил Чапурной, обернувшись на пороге.

— Нет, — ответила Варя, — не ела.

Чапурной так стукнул дверью, что вёдра задребезжали.

«Чего он рассердился? — не могла понять Варя. — Ничего я ему не сказала».

Варя поставила на печку чайник и так долго смотрела на огонь, что наконец задремала.

А Чапурной ходил по фабричному двору из одного дома в другой и разговаривал со вдовами и жёнами рабочих насчёт мальчишек и девчонок, которые были записаны в его депутатской записной книжке.

Как теперь жить?

Бабушка пришла поздно. Ещё с порога она стала приговаривать:

— Чего принесла! Уж чего я принесла! На, держи, только не разворачивай.

Бабушка стряхнула с платка снег, обмела валенки и села у печки, протянув озябшие руки над чайником.

— Ну, вот я и согрелась маленько, — сказала бабушка, — Давай-ка, Варюша, поедим.

Варя подала узелок, и бабушка вынула тёмные картофельные оладьи.

— Три рубашки скроила, сметала — вот и отблагодарили меня. Ешь, Варюша!

— Дяденька Чапурной приходил, — сказала Варя, запивая оладьи тёплым чаем. — Дожидаться не стал: «Некогда мне», — говорит. Он мне и печку помогал разжигать, а то бы она и до завтра не разгорелась.

— Ну и ложись, пока тепло, — сказала бабушка. — Я укрою тебя, и спи. А к Чапурному я завтра сама схожу. Где ему ходить ко мне! У него и без меня заботы хватит.

«Он про то, что мы в буржуев играли», — хотела сказать Варя, да промолчала: всё равно не поможет.

Варя забралась под одеяло, как была — в платье, в чулках, — и уснула. Бабушка сходила к соседям, вернулась, закрыла трубу, прилегла рядом.

Много ли ребёнку нужно: поела — и спит.

Хорошо, сегодня поесть принесла, а бывает так, что и нечего принести. В Москве теперь редко кто сыт.

Не спится бабушке; лежит, сама с собой рассуждает:

«С октября, с революции, прошло три месяца, а войну всё не кончают. Все ушли на фронт. Остались старые да малые. Про малых-то надо думать, кормить совсем нечем. Варя-то стала какая — одни глаза». Алёша, Алёша! Не вырастил дочку! Оставил на меня, старуху, — шепчет бабушка. — Война… когда она кончится? Когда рабочий народ отобьётся? У рабочих-то ни сапог, ни ружей, а воевать надо за свою, советскую власть. Вот Миша Чапурной вернулся без руки… Сердечный человек! Алёшу не ждать… Лежит он в братской могиле…

— Бабушка, ты чего? — спрашивает, проснувшись, Варя.

— Да вот простыла — кашляю, — говорит бабушка и утирает поскорее слёзы.

Варя опять засыпает. А бабушка всё со своими думами, и сон не идёт. «Чапурной, наверно, насчёт Вари приходил. Хлопочет ребят определить в детский дом. Хорошо бы, а то вместо хлеба стали давать рожь да овёс…»

Бабушка ходит по знакомым шить, иногда берёт с собой Варю.

«Пойдём, — говорит, — там покормят, а с собой вряд ли дадут».

Или, уходя, даёт талончики на обед и велит идти в столовую:

«Захвати вот баночку. Если не съешь, с собой принесёшь».

И Варя стоит в очереди за супом из воблы.

Суп пустой, только что солёный.

Бабушка за день устала. Казалось, как положит голову на подушку, так и уснёт. Да вот не спится. Одна мысль за другой в голове. Как теперь жить?

Ленинское задание

И днём и ночью в этом доме не закрывались двери: вся жизнь, все дела решались здесь. На доме висел кумачовый плакат: «Районный Совет солдатских и рабочих депутатов».

Чапурной, вернувшись после обхода фабричных домов, прошёл прямо к председателю. Тот уже поджидал его, и они сразу приступили к делу.

— Ребятишек много — почти все без присмотра. А самое главное — голодные, — рассказывал Чапурной. — Нынче из тридцати пяти ели трое. С матерями говорить нельзя — одни слёзы. Остались в Москве только те, кому совершенно некуда податься. У кого была хоть мало-мальская возможность уехать в деревню — уехали. А с этими просто одно горе. Вот список: Костины — детей четверо, отец на фронте. Савельевы — трое, мать в больнице. Смотрит за ними тётка. Кирилины — бабке шестьдесят восьмой год, девочка одна, средств никаких…

Чапурной ещё долго зачитывал список.

Подошли ещё депутаты, члены комиссий, и стали они все вместе думать, как выполнить задание Владимира Ильича Ленина — учесть детей, которых необходимо поместить в детский дом.

— Мало того, что голодают, — говорил Чапурной, — читать, писать не учатся, а им государством управлять придётся. Мы-то не вечные — воюем, работаем, а потом и в отставку. Вырастут у нас управляющие государством неграмотные.

— Надо подумать, кто этим домом будет заведовать, — сказал председатель. — Человека надо ставить своего, а то найдутся такие, которые на таком деле поживиться захотят. — Он посмотрел на Чапурного: — Как, Михаил Алексеевич, думаешь?

— Обязательно надо своего.

Член комиссии, старая работница, видно, много на своём веку повидавшая, что-то шепча, считала на пальцах, потом, утвердительно кивнув сама себе головой, сказала: