Скворец №17 (рассказы) - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 36

— Садись, — пригласил Нияз, указывая на место возле себя.

Гость посмотрел на придорожную пыль, на свой добротный костюм, но старик покивал головой: не стесняйся, мол, и тот, смутившись, подтянул брюки и осторожно опустился рядом, поджав под себя остроносые желтые туфли.

— Как тебе охотилось в наших горах? — спросил Нияз, ощупывая гостя своими маленькими глазками, — Можно поздравить с удачей?

Гость собрал свой лоб в морщины, как бы что-то вспоминая, и неопределенно пожал плечами. Нияз вскользь посмотрел на Аслана, оцепенело застывшего возле коня.

— Я так и знал, — сказал он. — С тех пор как в горах безобразничают браконьеры, с тех пор, говорю я, как некоторые смотрят на законы как на пустую бумажку, какая может быть охота? Разве будет здесь водиться зверь, когда бьет его кто хочет и когда хочет?

Старик пожевал сразу губами и щеками и густо сплюнул возле себя.

— Аксакал! — вежливо вмешался спутник гостя. — Понимаешь, он приехал сюда по другому делу…

Старик смерил долгим взглядом говорившего и опять уставился на гостя. Ошибок признавать он не любил.

— Я понимаю, что у тебя здесь другие дела, но почему бы заодно и не поохотиться? О делах я тебя не расспрашиваю, раз ты приехал оттуда. — Нияз махнул рукой через плечо, не называя чужеземной страны, и узко сощурил глаз в знак соблюдения дипломатической тайны. — Но ты-то мне и нужен по личному долу…

Из машины вышел второй спутник. Это был низкий, широкий в плечах мужчина, с прямым взглядом светлых глаз. Изо рта его торчала папироса. Он хотел, наверно, что-то сказать, но гость в очках попросил не мешать.

Шофер сидел за рулем, полагая, что остановка будет недолгой, и поэтому не выключал мотор. Мужчина с лаковым зачесом тоже вышел из машины и смотрел па старика, напряженно улыбаясь.

— Пожалуйста, выключите мотор. — сказал гость. — Так какое же у тебя дело ко мне, аксакал? — спросил он, дружелюбно поглядывая на старика.

Нияз не торопился с делом.

— Приятно узнать, что наша родная речь не чужда тебе. Откуда ты знаешь наш язык?

— Как я могу не знать своего родного языка, — сказал гость, подумав. — Кажется, я ещё не забыл его.

Нияз просиял. Глаза его исчезли в щелках, щеки стали круглые, как у ребенка. Он распахнул свой бешмет, словно открыл свое сердце.

— Так ты наш человек! Как же ты попал туда?

Гость, медленно подбирая слова, признался, что ещё мальчонкой, вместе с родными и единоплеменниками, в гражданскую войну откочевал за рубеж, а потом попал в одну из стран Востока, где и жил сейчас, а сюда приехал погостить и посмотреть, какой стала его родина.

Нияз понимающе кивал, не требуя подробностей, а когда гость закончил, позвал Аслана и шепнул ему что-то на ухо, и тот, вскочив на коня, умчался вверх, к палатке, а вернувшись, передал старику бутылку.

— Мы должны с тобой выпить, и я должен рассказать тебе о моей жизни.

Сопровождающие стояли в отдалении, поглядывая на старика, который ногтем большого пальца сковыривал металлическую пробку с бутылки. Гость озадаченно покачал головой и похлопал себя по животу.

— Врачи запрещают мне, желудок больной.

— Я тоже вот уже двенадцать лет не пью, — сказал Нияз. — Я дал себе обет и ни разу не нарушил его. Но сегодня случай, который бывает раз в жизни, поэтому я прошу тебя выпить со мной за наше знакомство…

Гость сдался, но тут обнаружилось — не во что наливать. И тогда гость предложил Ниязу пройтись до юрты. Он поднялся с земли, подал руку старику и, обняв его за плечи, повел в долину. Аслан пошел за ними, держа двух коней на поводу, а сопровождающие остались у машины, удивляясь причуде их гостя.

Войдя в юрту, гость поздоровался с женщинами. Он присел перед детьми на корточки и положил свою большую руку на голову старшему из них. Старуха и невестка растерянно улыбались, дети испуганно смотрели на гостя. Нияз вытащил из кармана бутылку, подмигнул невестке, и та сразу же достала стакан.

— Э, что я вижу! — сказал гость, увидев кожаный мешок на стене. — Лучше угости меня кумысом. И тогда, аксакал, тебе не придется нарушать свой обет, а мне — запрет врачей.

Пока старшие сидели и пили кумыс, Аслан пожирал гостя глазами. Он разглядывал его костюм — тонкий, легкий, сшитый из дорогого материала, — придирчиво оценивал зеленый, переливчатый, как змеиная шкурка, галстук, белую рубашку, перламутровые запонки на твердых манжетах, выступавших из-под рукавов пиджака. Все хорошо, если бы не старик, обращавшийся с гостем, как с младшим. Гость относился к нему, как к редкой диковине, только потому и не жалел своего времени. Впрочем, о старике Аслану не хотелось думать сейчас, он весь был внимание, он упивался, разглядывая гостя; взгляд его был настолько пронзителен, что тот невольно и как бы испуганно косился в его сторону.

Старик долго рассказывал о своей жизни. Как вырастил сыновей, двое из которых не вернулись с войны, о том, как сам воевал и дважды был ранен. Мог остаться в городе, где ему предлагали работать в котельной, но, слава богу, он повидал свет, навоевался и умереть хотел на родине, где жили и умерли его предки.

Нияз не мог остановиться, словно всю жизнь ждал случая, чтобы раскрыть душу и поведать о своей долгой жизни. Гость слушал его, обхватив ладонью подбородок, и сочувственно щурил глаза.

Встречал ли он Байсала Эльмуратова, одноглазого Байсала со шрамом на виске? Нет, он не знает его, пути их не пересекались. Ведь он ещё мальчишкой был, попав за кордон, а потом судьба бросала его из страны в страну. Где мог он видеть и встречать Байсала Эльмуратова?

— Жаль, — вздохнул старик. — Он обманул меня. Он поступил нечестно, Байсал Эльмуратов, он угнал моих овец.

Гость рассмеялся и вежливо потрепал Нияза по плечу, потому что Нияз распалился, вспомнив старую обиду, сжал кулаки, будто мог ещё встретиться с ним и потребовать угнанных овец.

— Но что бы ты стал делать с овцами? — спросил гость. — Двести овец — не многовато ли это для личного владения, а?

— Нашел бы, что делать! Мне бы только поговорить с ним!..

Они встали. Гость простился с женщинами и детьми, поблагодарил за кумыс и вышел с Ниязом из юрты. Спутники гостя бродили поодаль. Шофер, откинув голову на спинку сиденья, спал, надвинув кепку на глаза. Нияз не торопился отпускать гостя.

— Скажи, есть у тебя семья — жена, дети?

— Есть, конечно. Только с женой приходится видеться редко. А сыну уже девять лет. Он живет у надежных людей, и я спокоен за него.

Э, Нияз понимает — работа такая, подробности ему не нужны.

— Э-це-це! — Нияз коснулся руки гостя. — Скажи мне, а почему бы тебе не вернуться на родину?

Гость усмехнулся:

— Один поэт сказал как-то: «Ведь если я гореть не буду, и если ты гореть не будешь, и если мы гореть не будем, так кто же здесь рассеет тьму?»

— Ну, ну! — удивился старик складу этих слов, — Хорошие слова, красивые слова! Как это он сказал: «Ведь если я гореть не буду…»

Нияз и гость шли не торопясь к машине. Аслан неслышно следовал за ними, стараясь не проронить ни слова из их разговора. Он вслушивался в низкий сильный голос гостя и уже не думал о его красивом светлом костюме, о белой рубашке, о переливчатом, как змеиная шкурка, галстуке, о перламутровых запонках. Наверно, это все-таки не главное в госте. Что-то болезненное было в его высокой, сутуловатой фигуре, в худобе, которая бросалась сейчас в глаза, несмотря на добротный костюм.

— Если бы возможно было то, о чем ты говоришь, аксакал, — он обвел глазами вершины, покрытые снегом, — я бы жил в горах и пас овец. Какой здесь воздух, какие горы, какой в них покой!

Гость повернулся и посмотрел на Аслана. Он посмотрел на него с острым вниманием: словно впервые увидел. Аслан съежился от этого сильного, проникающего в душу взгляда, словно его застигли врасплох со всеми мелкими чувствами, суетой и завистью. Он чувствовал себя раскрытой книгой, в которой гость мог читать все его тайные мысли. Он почти не дышал, ожидая, что на него обрушатся сейчас резкие, безжалостные, изобличающие слова. Но гость — как быстро и неожиданно менялось выражение его глаз! — по-свойски кивнул ему и сказал: