Скворец №17 (рассказы) - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 28

Старый Абуталиб скоро устает от города. Он легче взбирается по каменистым тропам, чем ходит по этим плоским тротуарам, от которых болят ноги. Высокие многоэтажные дома, в которых гнездятся люди, как в тесных ущельях, утомляют его своим однообразием. Он уже не част, как бы скорей уехать в аул.

А в союзе писателей только и думают, чем бы ещё обременить старого человека. Затеяли показать его врачам, но старик убеждает их, что он здоров, как молодой козел, и едва от них отбивается. Окончательно старик сникает, когда узнаёт, что решили ходатайствовать перед горсоветом, чтобы имя его присвоили одной из городских читален. Как это вам нравится? Он ещё жив и здоров, не собирается помирать, а уже хотят увековечивать его память! Такого груза почестей он уже вынести не может…

Только на пятый день Абуталиб отваживается сказать секретарше союза писателей, что приехал, между прочим, также и ради внука и хочет узнать, не произошла ли ошибка на экзаменах.

— Что же вы сразу не сказали?

Секретарша близко к сердцу принимает судьбу Рамазана и горячо берется за дело. На следующий день она сама приходит к Абуталибу и сообщает, что действительно произошла ошибка и что все уже улажено — Рамазан зачислен в музыкальное училище, что первого октября, когда студенты вернутся с уборки фруктов, он может переезжать в город.

Старик рад, что с него сняли обузу, благодарит девушку и тут же сообщает, что пора домой.

— Куда же вы торопитесь? Мы заказали вам билеты в театр.

Но старик неумолим.

— Надо ещё узнать, когда идет автобус, купить билеты, — волнуется он.

— Ничего, я все сама устрою, — говорит девушка и ласково глядит на Рамазана. Она берет юношу за руку, улыбается, и они у ходят вместе.

Эти молодые люди уже успели подружиться. Старик, как пн взволнован завершением поездки, все же замечает это.

Вскоре является Рамазан, он радостно возбужден.

— Полетим на самолете, дедушка! — кричит он и со стуком кладет билеты на стол.

Абуталиб никогда не летал на самолете, он даже слышать не хочет о нем.

— Но я не виноват, — оправдывается Рамазан. — Я ей сказал, что ты не летал, а она замахала на меня руками: «Чтобы твой дедушка, такой человек, ехал автобусом?»

В конце концов, с помощью земляков, старика уговорили. Теперь даже женщины, чабаны и дети летают самолетом. Только чудаки, которые боятся неизвестно чего, предпочитают автобус.

Провожать ашуга приходят несколько человек. Под самолеты, распростершие крылья над землей, въезжают приземистые, с длинными тяжелыми телами бензовозы. Старик сидит на скамейке, опираясь подбородком на палку. Прищурившись, он смотрит на поле аэродрома. Самолеты, крыльями подпирающие небо, кажутся большими чудовищами, а бензовозы — их маленькими детьми. Бензовозы урчат, захлебываясь; дрожит толстый шланг, тянущийся к брюху самолета.

По радио объявляют посадку. Провожающие прощаются. Старику помогают подняться по трапу в самолет. Внутри самолета тесно и заставлено, как в старом чулане. На металлических стенах висят аптечки и сумки. Смотреть можно в круглое окошко, только извернувшись боком. Спереди, в стеклянном колпаке, сидят пилоты — молодые ребята, одетые в синие костюмы с блестящими пуговицами, на ушах — тяжелые наушники.

Все здесь настолько необычно, что даже в старике пробуждается любопытство. В конце концов, думает он, не худо разок перед смертью повидать землю с орлиного полета. На том свете не увидишь, хотя, говорят, и там высоко. Глаза Абуталиба оживают, он по-молодому быстро оглядывается. Да, видать, люди привыкли к поездкам на самолете. Вот та женщина напротив, наверно, летает уже не в первый раз. Что это она делает? Из сумки вытаскивает ампулу и, как только начинает гудеть мотор, ломает се и выливает жидкость на ватку. В самолете резко пахнет нашатырем. Абуталиб лезет за коробкой с табаком. А вот старая женщина… Самолет ещё не тронулся, а она уже побледнела и закрывает глаза. Рядом с нею девочка прилипает к окошку, боясь пропустить самое главное. Все здесь опытные авиапассажиры. Рамазан подсаживается ближе к пилотам, болтает с ними как ни в чем не бывало. Тоже летает не первый раз.

Самолет, громыхая и покачиваясь, бежит по полю, сильно вздрагивает, кабина с пилотами оказывается вверху, над пассажирами, а мешки и чемоданы ползут вниз, так что приходится удерживать их ногами. В окошке, перечеркивая стекло, косо летит зеленое поле, желтые буйки с лампочками, трава, прижатая ветром. Земля круто уходит вниз, и на ней, уменьшаясь, расползаются в стороны ручьи, дороги и тропинки. II вдруг распахивается море — недвижное, выпуклое, с белой береговой полосой.

Рамазан бегает от окошка к окошку, ему надо видеть все сразу: и то, что делается справа, и то, что слева.

— Смотри, машина идет! — толкает он деда.

Старик держит позабытую понюшку табаку и щурит глаза, вглядываясь в окошко.

— Гляди сюда, арба ползет!

Показываются первые облака. Когда смотришь на них снизу, с земли, они кажутся мягкими, как вата. Но из поднебесья облака выглядят плотными, как глыбы льда, и страшно от мысли, что можно врезаться в них. А море становится далеким, уходит вниз и в сторону, а вскоре и вовсе скрывается в тумане. На земле, застывшие, ползут гигантские тени от облаков.

Самолет разворачивается, припадая на крыло. Земля вырастает стеной перед окошком: реки, дороги, тропинки, трещины и овраги в степи — все устремляется вниз, обрываясь в пропасть.

На стене висят матерчатые сумки. Неверной походкой торопится к сумке пожилая женщина в черном платке, нетерпеливо вырывает бумажный кулек, садится на место, прячет в кулек лицо и сидит, вздрагивая спиной.

— Будь здорова, бабушка! — Рамазан хлопает её по плечу.

Женщина — та, что моложе, — сурово смотрит па него. Абуталиб с горечью думает: как можно смеяться над несчастной женщиной? Он и сам чувствует себя неладно: что-то непонятное творится с ушами. Когда самолет бросает, в сердце входит холодная легкость. Старик нервно дышит и стирает со лба капельки пота.

Рамазан лезет к летчикам в кабину и что-то кричит. Пилоты смеются и качают головой. Юноша нравится им. Рамазан дер-жится молодцом, не то, что это старичье. Он размахивает руками и шевелит пальцами. Оказывается, он поет, стараясь переорать шум мотора. Что там можно услышать, в адовом шуме, да ещё с тяжелыми наушниками па голове? Но пилоты кивают ему и смеются — пассажир попался что надо! Рамазан не чувствует высоты и качки. Ноздри его раздуваются, грудь распирает от азарта и веселья.

А старый Абуталиб взглядывает на широкую спину внука и думает: не слишком легко ли все дается ему? И куда это может завести? Раньше он мало думал о внуке. Теперь, когда забота о его устройстве свалилась с его плеч, он внимательнеё присматривается к нему. Слишком легко удалось все уладить. Конечно, в училище могли допустить ошибку, но откуда он, Абуталиб, знает об этом? Не сделали ли все это ради него, известного ашуга, чтобы не огорчать его? Напрасно он не захотел сам сходить в училище и поговорить с директором. Он узнал бы всю правду, и совесть, беспокойная совесть, не томила бы его сердце. Хорошо ли в такие годы, когда смерть стоит на пороге, кривить своей совестью?

А внук — не мог найти другого времени и места! — поет сейчас. Разве у летчиков нет болеё важного дела, чем слушать его песни? Разве он не отвлекает их? Да и что они услышат в этом шуме? Старик вдруг понимает: Рамазан поет для себя. Ему все равно, слушают его или нет, он поет для себя и получает от этого удовольствие. Абуталиб раздраженно стучит палкой об пол — голос внука противен ему и кажется воем шакала. Но Рамазан слышит только себя. Женщины обеспокоенно взглядывают на старика: не худо ли ему?

Абуталиб просыпает табак, но все же ему удастся втянуть хорошую понюшку. Он отворачивается к окошку, чтобы не видеть внука. Петь для себя! Разве это не дикость? Разве песня существует не для того, чтобы нести свою радость другим?

Постепенно старик успокаивается. Теперь самолет летит над горами. Своими ущельями и отрогами, с длинными и острыми зазубринами хребтов, горы похожи на огромных старых ящериц. С их отвесных боков и пологих склонов струятся морщины. Эти горы древние, как мир, и он, Абуталиб, чувствует свое с ними родство.