Скворец №17 (рассказы) - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 22

— Пора и спать.

Петька с грохотом бросился убирать со стола. Крышку с чайника на пол свалил, поднял ее, стал обдувать, притащил из сеней веник, махал им по кухне, разнося мусор по всем углам, а дед стоял в дверях, наблюдая за внуком, за суетливыми его движениями, и глаза его, бесцветные за стеклами очков, были какие-то странные: не то доверчивые, не то усмешливые не поймешь.

Ночью Петька проснулся и услышал невнятный разговор. Сперва подумал, что это дед бормочет со сна, а потом сообразил: нет, дед так много не говорит, только мать так сыплет словами

— Ночь, темнища… Батюшки, что же делать? — шептала она. — А у меня чемодан — раз, корзина — два, а тут ещё авоська. Семечек накупила дешевых, на базар думаю снести. Сижу это я и. прямо сказать, смерти своей жду. Кто ни пройдет, проедет, а мне чудится конец мой. Спасибо, Назымка, шофер, меня узнал, а то бы и до утра не добралась…

Петька перевернулся на другой бок — после вчерашней бессонной ночи не мог расклеить глаза — и снова заснул. Но, видно, ненадолго, потому что. когда опять проснулся, все ещё было темно, взрослые не спали, о чем-то тихо беседуя. На этот раз говорил дед. Говорил сипловатым голоском, часто останавливаясь.

— Да кури ты, чего в форточку дуть…

— Как бы малого не разбудить… Он на табак чуткий у тебя…

— Ой, не говори! Сколько я с ним воевала, а все без толку. Годов, поди, с десяти курить начал, батька приучил. Вместе, бывало, и курят… Тьфу!..

Что-то они ещё говорили, но совсем уже приглушенно, и сквозь сон Петька только и мог разобрать, что дед поминал фрицев, на которых поиздержался здоровьем, ругал Настю — не могла-де удержать какого-то варнака, мать о чем-то просила его, но дед возражал

— Безотцовщина, — просипел он и закашлялся. — Наказанье это нам за грехи.

Какое наказанье? За чьи грехи?.. Петька уже ничего не соображал, потому что видел сон. Стоит дед у обрыва реки, фрицы идут на него, а он лопатой сбивает их вниз. Непонятно, откуда и что: тощий, сутулый, спокойно машет лопатой, а фрицы так и летят, так и летят… На пиджаке поблескивают медали, покачиваясь от каждого взмаха руки. Петька и себя увидел во сне. С руками, закрученными за спину, лежит он на спине осла, а рядом вышагивает дед, везет его, чтобы наказать за чьи-то грехи, прямо к обрыву, откуда фрицев кидал. В глазах деда печаль. И не только печаль, но и жалость даже. Но Петька догадывался, что это обманная печаль и обманная жалость, потому что на нем были чьи-то грехи, за которые он должен понести наказанье, и дед исполнял чью-то волю, чью-то страшную волю, перед которой никто не мог устоять.

— А-а-а! — тихо стонал он, пытаясь высвободить руки. — А-а-а!..

— Ты чего? Снится тебе что?

Проснулся. Рядом мать. Она присела возле пего и погладила лоб.

— Где дед?

— Уехал. Не захотел оставаться. Что это было меж вами? Не рассказал ничего. Может, ты обидел его?

Петька выскочил во двор, заглянул в сарай, в сад зашел. Всюду следы дедова пребывания: кустарники вдоль плетня, подстриженные деревья, дорожка из битого кирпича, ступеньки, прошитые свежими досками. Но деда нет. И только по свежей кучке навоза, оставленной ослом возле калитки, видно, что недавно ещё дед был здесь.

Мать навезла много всякого добра, и все это лежало в беспорядке и вкусно пахло, но Петька сидел на чурбачке, на котором Андрей Никифорович обтесывал дощечки, и смотрел на горы и па дорогу, уходившую вдаль. По ней шла машина, поднимая желтоватое облако пыли, а над облаком вставало солнце, бросая в долину длинные тени…

АЛИКИ-МАЛИКИ

Утром Сергей проснулся раньше обычного. По случаю субботы можно было понежиться и подольше поспать, но из кухни тянуло запахом подгоревшего масла и слышался голос мальчика — их нового соседа. Сергей вскочил с дивана, чтобы закрыть дверь, споткнулся о связку газет, а когда снова улегся, долго не мог заснуть, думая о странном занятии, которым увлекалась мать. Давно уже выйдя на пенсию, она внештатно работала в районной библиотеке, помогая в организации встреч с интересными людьми, навещая инвалидов на дому. Она знала в районе всех книголюбов — бывших учителей, её старых знакомых, журналистов, научных работников, военных в отставке, дежурила ночами в очередях за подпиской и не устояла против общего увлечения — собирала макулатуру. Она следила за журналами, библиографией и очень много читала. Но сын не одобрял её занятий. Сидела бы дома, убирала и варила обеды, нет же — носит ее! А тут ещё помощник у неё объявился — новый сосед, мальчишка, и от макулатуры в их тесной комнате некуда было деваться.

Сергей прислушался к голосам на кухне, сиплому шепоту матери и отчетливому дисканту мальчика, но о чем они говорят, разобрать не мог. Потом стало тихо, видно, ушли, и квартира словно вымерла. И тогда он снова уснул. Но даже и во сне он думал о матери и ругал ее, а заодно и мальчишку…

Что же касается Александры Ивановны, с переездом к ним новых соседей круто изменилась вся её жизнь. И виною тому был Алик Петросян. Сталкиваясь с ним в коридоре, она прямо-таки замирала от нежности.

— Алики-малики, — шептала она, проводя рукой по его жестким кудряшкам. — Ах ты, мой Алики-малики…

Учеников своих, когда ещё работала в школе, она любила какой-то деловитой любовью, любила сразу всех, а не каждого отдельно, а после школьных занятий порой и не вспоминала о них. Алик же вошел в её жизнь сам по себе, вошел целиком, всею своей личностью. А личность эта была удивительная и непонятная. Для его матери Марты он был ребенком, которого надо одевать, кормить и следить за его здоровьем, отца же пугало умственное развитие Алика. Но вот настоящий интерес к себе он почувствовал только в соседке.

В первый раз он вошел к ней без стука. Худенький, с огромными глазами и крупной головой па топкой шее, он спокойно осмотрел комнату и дружелюбно кивнул.

— Здравствуйте, — сказал он, нисколько не смущаясь. — Я ваш новый сосед, и зовут меня Алик. Я вам не помешаю, если посмотрю книги?

Алик стал перебирать книги и очень обрадовался, увидев сборник фантастики. Сборник он, оказывается, читал и тут же стал перелистывать страницы, ища в них особенно запомнившиеся места, торопливо пересказывая их содержание и попутно развивая свои собственные соображения. Александра Ивановна тоже питала слабость к фантастике, и это оказалось тем совпадением, которое и привело к бурному развитию их дружбы. Сборник она уже успела просмотреть и внимательно слушала мальчика, по учительской привычке останавливая его, когда он преувеличивал что-то, но он уже летел без оглядки, смешивая вычитанное в сборнике с тем, что помнил из других книг, а может быть, и с тем, что сам сочинял. Вскоре речь шла уже не о сборнике, а об антимирах и телемолекулярном аппарате, при помощи которого можно из набора молекул создавать различные изделия, растения и даже живые существа. Реализация так называемой нуль-транспортировки представлялась Алику делом недалекого будущего, он даже удивлялся, почему Совет Министров занимается текущими делами, а не решением вопроса о производстве этого аппарата. Если можно даже живые существа изготовить в любом количестве, то разве так уж сложно создавать костюмы, ботинки и продукты?..

— А тебе не кажется, что, если все будет возможно, будет попросту неинтересно?

— Это почему же неинтересно?

— Ну вот есть ты, такой кудрявый, глазастый, одно ухо у тебя чуть короче другого, зуба не хватает, можно сказать, неповторимая личность, и вдруг тебя размножат аппаратом, и вместо одного Алика — сто Аликов. Как ты почувствуешь себя в такой компании? Как узнаешь, где ты, а где не ты, голова кудрявая? Это ужасно, по-моему!

— Э, чепуха! — воинственно вытаращив глаза, пошел в наступление Алик. — Зачем нам встречаться в одной компании? Что нам, делать нечего больше? Нам просто будет некогда — дел у всех по горло…