Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Марчик Георгий - За денежкой За денежкой

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

За денежкой - Марчик Георгий - Страница 2


2
Изменить размер шрифта:

"Молодая доярка сошла с трибуны и на нее тут же залез председатель колхоза… На трибуну, конечно, " — на всякий случай уточнил сатирик. — "Председателю завкома. Заявление! Прошу выделить мне путевку в санаторий, или на худой конец в дом отдыха. Резолюция: «С худым концом в доме отдыха делать нечего». "На колхозном собрании выступает зав. фермой: «Ложусь с доярками, встаю с доярками, а что мне за это платят?»

"Смейтесь на здоровье, — великодушно пожелал поэт-сатирик. — Не зря же наш мудрый классик заметил: «Смех — это человек, Скотина не смеется». А теперь мы готовы ответить на ваши вопросы, — объявил он. Все молчали. Никто не рвался задавать вопросы. "Кто же будет после таких скабрезностей задавать вопросы, " — с досадой думал Шептуновский. Но сатирик не мог угомониться.

— Есть вопросы? — настаивал он. — Что же вы, товарищи? Спрашивайте — ведь к вам писатели приехали…

Зал неловко молчал.

— Ну, кто смелый? — не унимался сатирик. — Гарантирую ответ на любой вопрос. — И он оглянулся за одобрением на товарищей. Те кивнули.

— Скажите, является ли остроумие признаком ума? — спросила, поднявшись с места, совестливая девчушка. «Если так настойчиво просит, значит им для чего-то надо, — решила она, — Может, без этого не заплатят».

— Является ли остроумие признаком ума? — переспросил сатирик. — Да, если нет других признаков.

Отдадим ему должное за находчивость. Публика осмелела.

— Как вы стали сатириком?

— Моя литературная мать — Тэффи, а мои литературные отцы — Чехов и Зощенко, — объяснил Градов.

У прозаика спросили, где он берет сюжеты для своих рассказов и фельетонов. У недовольного задержкой Шептуновского вмиг поднялось настроение.

— О, — прогудел он. — Сюжетами полна голова. Важен не столько сюжет, сколько тема. И даже не тема, а ее поворот. Лично мне грех жаловаться на недостаток сюжетов. Работа в газете давала их с избытком. Вы помните, наверное, мой нашумевший фельетон о бывшем первом лице области. У него ведь осталось немало влиятельных сторонников.

Прозаик, правда, из скромности умолчал о том, что вскоре осле публикации фельетона он случайно встретил на улице сверженного хозяина области, вежливо поклонился ему, а тот вместо ответа покачал головой и молвил с презрением: «Эх, вы, — писака!». Это, конечно, уязвило автора. Как же так, неужели тот не понимает, что он следовал своему долгу. А сколько раз, будучи у руля, он сам давал задание разделать под орех кого-то. Шептуновский не всегда понимал, чем это вызвано, но добросовестно выполнял просьбу начальства.

Конечно, сомнения возникали. Не без этого. Ну, например, когда его попросили состряпать фельетончик о той красотке-актрисе, что снялась в фильме «Карнавал». Ух, как он ее разнес! С вскипевшим враз сладострастием и ненавистью. Откуда что взялось. Бил по самому больному. Она, де, охотно позирует, дает интервью, выступает выпячивая грудку, и везде повторяет одно и тоже, как она снималась в главной роли в фильме «Карнавал»… Потому как больше ей сказать о своих заслугах нечего. Поговаривали, будто она отвергла притязания первого лица, то ли отказалась выполнить какую-то его пустяшную просьбу. Вот и поплатилась за строптивость. Не будь дурой.

А тот упрямый старый литератор, что был как бельмо на глазу у местных идеологов, дразнил их, как дразнят быка красной тряпкой, своим особым мнением. Этот дерзкий болван думал, что он недосягаем для критики, что у него нет уязвимых мест. Как же глубоко он заблуждался. Шептуновский изобразил его немощным импотентом, обманувшим надежды молодой женщины, на которой недавно женился, презренным скрягой, обнесшим дачу высоким голубым забором утыканным гвоздями, чтобы соседские мальчишки не сорвали ни яблока в его саду. Литератор, правда, потом суетился, что-то доказывал, но его никто не слушал. Инфаркт его, беднягу, успокоил. И поделом.

Любой неугодный властям, только свисни, мог подвергнуться неожиданной атаки из-за спины. «Наше острое перо», — так они его звали. Шептуновскому особенно нравилось разоблачать известных людей. На этом он и сделал себе имя. А с каким сарказмом он написал о знаменитом певце. Отсиживался де, во время войны в глубоком тылу, и голос у него, де, как охрипшей базарной торговки, и стяжатель — без стыда и совести. Дерет за свои концерты даже с сирот-детей.

Все литсобаки любили копаться в чужом грязном белье, но он особенно. У этих разоблачений был свой коварный подтекст. Смотрите — вот они, какое гнилье, в отличие от вас, простых тружеников. Он гордился, что на него 72 раза подавали в суд за оскорбление и клевету и все 72 раза он выиграл процесс. А того не разумел, что и судьи были такие же купленные, как и сам он. «Разве я злой, — говаривал он личным знакомым, — я большой и добрый». На летучках редактор, худой и желчный, вышучивал его, упражнялся в остроумии по его адресу. Он стегал его насмешками по мордасам, а «большой и гордый» скромно улыбался, как избалованный вниманием вундеркинд. А как же, его замечают. Это главное, а от начальства все нужно терпеть, на то оно и начальство. В эти свои счастливые времена и вступил Шептуновский в Союз писателей.

А потом началось непонятное. Перестройка, черт ее дери. Его все чаще критиковали на летучках. Не ставили на полосу его фельетоны. Короче, выжили. Вернее он сам вовремя смекнул, что лучше убраться подобру-поздорову — не ровен час, случится худшее — выкинут, как отслужившую свой век тряпку. Ушел на вольные писательские хлеба Вольные то они вольные, да не слишком сытные. Вот и приходится, высунув язык, мотаться по выступлениям.

— Скажите, это правда, что диктор телевидения Галина Федорчук была любовницей первого секретаря? — спросили его. Шептуновский встрепенулся — приятно, когда ты знаешь больше других.

— Да, конечно. Когда он попал в автомобильную аварию, то единственный человек, которого пустили к нему в больницу, была она. С чего бы это? — и он гулко хохотнул, этакий добродушный дядя снисходительный к чужим слабостям.

По дороге в гостиницу сатирик Градов с наигранным оживлением заявил: «На сегодня, товарищи, отстрелялись!».

— Послушай, — мрачно сказал Гусаров, — почему ты отметил только одну путевку?

— Потому что выступили один раз, — потускнев, сказал Градов. — Кончай, Гусаров, ты же знаешь, я на такие проделки не иду.

— Ах, скажите какой чистюля. Они сами сняли второе выступление — пусть оплачивают. Везде такой порядок. И нефуй нам заниматься благотворительностью. (Лирик с большим вкусом и мастерством оснащал свою речь крепкими обиходными выражениями. Мы их опускаем).

— Я этого делать не буду, — твердо сказал Градов. — Сколько раз выступим, столько отметим путевок.

— Трус, ничтожество! — возмутился лирик. — Зачем я только поехал в эту Тмутаракань с таким барахлом? Мотаешься как хер в проруби по всему району, живешь в дырявой гостинице, идешь в сортир через весь двор, питаешься всяким дерьмом. И за все эти удовольствия одна путевка.

— Завтра будет три выступления — отметим три путевки.

Почему в разных концах района? Неужели нельзя было договориться в одном?

— Они так спланировали. Я думал…

— Он думал… Хотел бы я знать, чем ты думал.

Шептуновский не вмешивался в разговор. Хотя его удивляли наскоки Гусарова на Градова, он почитал за благо молчать. Между тем Гусаров повел атаку с другой стороны.

— Где, на какой свалке ты собрал все эти пошлости? Заявляю при свидетеле, если ты еще раз при мне прочитаешь их, я набью тебе рожу.

— А ты слышал, как смеялись? — спросил сатирик. — Люди приходят отдохнуть, им нужна разрядка. Не нравится — могу не читать — у меня своих стихов вагон и маленькая тележка.

— Макулатуры. Читай, черт с тобой, а то будет еще хуже.

Казалось, сатирика совершенно не задевают грубые выходки Гусарова. Правда, время от времени он доставал носовой платок и вытирал вспотевшее лицо. Шептуновский слушал перепалку вполуха — у каждой козявки свои заботы. Мысль его была занята другим. Не выйти ли из партии. Партия его сильно обидела — не заступилась в трудный момент. Он был ее верным солдатом. И вот награда — полное небрежение к его судьбе. Все правильно. В партии все подчинено строгой иерархии, а ее иерархия — это лестница сужающаяся кверху. И чем ниже ты на ступенях этой лестницы, тем у тебя меньше прав. Сильный попирает слабого.