Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Прекрасная папиросница - Марчик Георгий - Страница 3


3
Изменить размер шрифта:

— Ну и что же дальше? — с недоверчивой язвительностью спросил Захиреев. Он был начисто лишен чувства юмора.

— Стал приемный сын жить у них. Отмылся, отоспался и оказался очень приятным молодым человеком. Они с женой брачного афериста ближе узнали друг друга и полюбили.

— А что же брачный аферист? — возмущенно спросил Захиреев. — Он ведь тоже любил свою жену.

— Да, не совсем складная история, — вздохнул писатель, — не знаешь, как свести концы с концами. Впрочем, оставляю это на ваше усмотрение. Ну как, годится для романа?

— Послушайте, — мрачно сказал Захиреев. — Что вы мне голову морочите? Скажите прямо, что вам надо?

— Займите пять рублей, — попросил писатель, увиливая от прямого уничтожающего взгляда Захиреева. — Честное слово, отдам. Как только получу первый же гонорар.

Захиреев скрестил руки на груди и надменно, словно принц на нищего, смотрел на жалкого коллегу.

— У меня есть все, кроме свободного времени, — сказал Захиреев. — Заходите, всегда рад вас видеть. — Он глянул под ноги гостя, увидел лужу воды, лицо его выразило крайнюю степень удивления. — Что с вами?!

— Э, не беспокойтесь, — с досадой махнул писатель рукой. Это совсем не то, что вы подумали. Просто я был в бане и не выкрутил белье. На морозе оно залубенело, а здесь в тепле, оттаяло. Дайте тряпку, я подотру, а то мы наследим.

— Ничего, мы сами, — сквозь зубы процедил Захиреев.

Писатель затылком чувствовал, что он едва сдерживается, чтобы не вытолкать его в шею и поспешил закрыть за собой дверь.

„Сволочь! — в сердцах вырвалось у него на морозной улице. — Сукин сын. Дерьмо, оборотень какой-то, а не человек. Надо искать добрых людей, а злых обходить за версту. Черт меня дернул пойти к нему на поклон. Стоп! Это идея. Пойду к Нетаковскому. Он выручит".

Слово „черт" и натолкнуло писателя на мысль пойти к старому веселому одноногому поэту. Лицо у Нетаковского было точь-в-точь таким, каким рисуют Мефистофеля, или изображают на курительных трубках. Поэт встретил писателя радушно.

— Проходите, голубчик, раздевайтесь, — приветливо предложил поэт скрипучим голосом. Он словно галка прыгал на одной ноге по прихожей вокруг гостя. Он все пытался выхватить пальто из рук писателя и повесить его на венскую вешалку, но писатель не дал и сам повесил пальто.

Они расположились в довольно просторном прокуренном кабинете поэта, обменялись несколькими фразами о погоде.

— Как сегодня луна? — спросил поэт, закуривая страшно вонючую сигарету, от дыма которой у писателя защипало глаза и запершило в горле. — Я чувствую волны лунотрясения. Сегодня мне особенно хорошо мечталось. Меня все волновало. Мне хотелось обо всем писать.

— Луна сегодня в порядке, — сказал писатель. — В полном порядке, — повторил он. — Она томит меня и будит желание творить.

— Вы здоровы? — озабоченно спросил поэт.

— Как видите, — улыбнулся писатель. — И физически, и морально.

— Я рад за вас, — сказал поэт. — Что новенького в мире?

— На швейной фабрике объявили подписку на Аристотеля, — сказал писатель, думая как бы получше завести разговор о пяти рублях. — Портнихи передрались, сорвали план. О качестве и говорить не приходится.

— Вот как, — отозвался поэт с улыбкой. — Это любопытно. Из-за Аристотеля передрались. А поэты как стояли на полках, так и стоят.

— На праздник юмора, — продолжал писатель, — пригласили в президиум одного чудака. Он пришел в шутовском колпаке, стал паясничать, дергать всех за носы, корчить рожи — пытался всех рассмешить. На него шикали, его отталкивали — ведь в президиуме сидели серьезные официальные лица — они шуток не понимают. В конце концов ему надвинули колпак до самого подбородка и дали хорошего пинка.

— И поделом, — усмехнувшись, сказал поэт. — Место шута среди шутов. Только там он может чувствовать себя человеком.

— Дайте пять рублей! — быстро, как грабитель приставивший нож к горлу жертвы, сказал писатель. — Я отдам, — добавил он стыдливо. — Всего пять рублей — и я буду счастлив! Но у меня их, к сожалению, нет.

— Пожалуйста, голубчик! — сказал поэт и полез в карман. — Можете не отдавать. К чему эти церемонии? Вот это все, что у меня есть, — и он протянул тонкими пальцами два железных целковых.

— Спасибо! — сглотнув слюну, сказал писатель. — Я ведь не для себя прошу. Это для прекрасной папиросницы.

— Тем более, — сказал поэт, — не будем больше говорить об этом, дружище, а то мне уже почему-то ужасно неловко. Пойдемте лучше пить чай. Батюшки, что это? — всплеснув руками испуганно спросил он, вскакивая на ногу. — Откуда эта лужа?

Писатель тоже вскочил и от резкого движения осыпался гроздью водяных виноградин.

Писатель охотно объяснил, настроение у него поднялось. В кармане у него лежало и жгло душу — почти пять рублей. Ему не терпелось встать и побежать к прекрасной папироснице, но это было не совсем прилично. К тому же ему не хватало одного рубля. Ах, зачем он пошел в эту баню. Да еще взял отдельный номер, как какой-нибудь барин.

— Надо было выкрутить белье, — посетовал поэт.

— Я читал британскую королевскую энциклопедию, — сказал писатель, — французскую „Ларусс", но нигде не написано, что белье надо выкручивать. Его надо стирать.

— А если серьезно, — смеясь глазами и морщинами на оливковом лице, — спросил поэт.

— А если серьезно, то я просто боялся сделать ему больно, — без улыбки объяснил гость.

— Ну, тогда другое дело, — поэт кивнул. — Это резонно. Теперь мне ясно, а когда не понимаешь чего-нибудь, то чувствуешь себя дураком.

— Мне не хватает одного рубля, — с грустью сказал писатель, почему-то оглядываясь по сторонам, словно в ответ на его слова кто-то невидимый протянет ему из пустоты этот рубль.

— Так в чем же дело, голубчик, — воскликнул поэт. — Зайдите к Аносовым — они живут на этой же площадке. Я всегда при затруднениях одалживаюсь у них. Такие чудесные милые люди.

— Хотите, я подарю вам сюжет для романа, — растроганно предложил благодарный писатель.

— Спасибо, голубчик, — сказал поэт. — Я не пишу романов. Лучше я вам подарю сюжет. Например, этот. Жил на свете рыцарь бедный… Нравится?

— А дальше? — заинтересовался писатель.

— Дальше? Это все. Тема для огромного романа. Жил на свете рыцарь бедный. Разве мало? Какое поле для фантазии…

— Пожалуй, вы правы, но об этом рыцаре уже написан большой роман, — сказал писатель и тепло попрощался с поэтом.

Через две минуты писатель уже звонил в дверь Аносовых. Открыла жена Аносова — маленькая ласковая старушка Анна Иванна, считавшая себя еще сравнительно молодой женщиной. Рядом с ней стоял и улыбался ее слепой муж — детский прозаик. Писателя встретили как родного, Анна Иванна без охов и ахов вытерла лужу у его ног. Какие это оказались добрые и счастливые люди. У них не было даже телевизора. Детский писатель был не совсем слепым — он видел в жизни, только хорошее. Они напоили гостя крепким чаем с вишневым вареньем, согрели его своим участием, внимательно выслушали. Едва он заикнулся о рубле, как он уже лежал у него в ладони. Растроганный писатель рассказал о встрече с прекрасной папиросницей. Он настолько увлекся, что незаметно для себя переместился в свой рассказ и оказался в обстоятельствах, о которых он столь горячо и вдохновенно говорил.

Это уже был не рассказ, а сама жизнь. Он бежал по плохо иллюминированной улице к видневшемуся в конце ее кинематографу, крепко зажав в руке пять рублей. За ним в разрывах туч мчалась любопытная луна, беззвучно смеялись химеры, высунувшись из темных, пыльных чердачных проемов. Полы пальто его развевались. Нижнее белье его больше не стукало и не грюкало, словно оторванный край жести на крыше под ветром — оно уже высохло. Лицо его светилось мальчишеской радостью. Вот сейчас, сейчас, еще мгновенье, и он увидит ее.

Он подбежал к освещенной площадке перед кинематографом. Остановился, перевел дыхание, осмотрелся, на площадке никого не было, кроме какой-то закутанной до самых глаз в тулуп женской фигуры.