Вороново Крыло - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 5

– …в нашей стране трудно быть патриотом, потому что получается песня о безответной любви к родине. Мы разучились гордиться страной. Мы перестаем быть страной. Наше поле боя сужается до минимума – до нас самих… Я вот о чем, господа мои хорошие, а почему бы нам не выбрать какой-нибудь из свободных дней один, и обозначить его Праздником Общей Беды. А знаете зачем такой праздник нужен? Да потому что если мы не можем найти силы ни в чем хорошем, так может мы обретем ее – в ненависти!!! Парень спрыгнул с помоста и исчез в толпе. Я засмеялся и спросил у стоящего рядом мещанина:

– Кто это? Тот пожал плечами:

– Кто его знает? Какой-то бродячий студент… Я пошел дальше в ряды.

– Эй служивый! – Услышал я за своей спиной. Я обернулся – ко мне обращался торговец, что продавал всякую магическую или шарлатанскую дребедень.

– Амулеты от стрелы, от злого глаза или порчи, приворотные зелья. Чтоб ваша барышня вас ждала и любила… От ран есть мазь лезвийная… Кроме всего прочего на прилавке стояли разные приборы, необходимые в ворожбе: хрустальные шары, песочные часы, колбы и реторты из тончайшего хотского стекла. Признаться, я питал определенную слабость к таким вещам – мой дед в свое время приютил какого-то нашего дальнего родственника, который занимался магией. Совершенным мальцом я пропадал часами у него в лаборатории – старикашка был добрейшей души человек: веселил меня всякими пустяковыми фокусами, к праздникам готовил фейерверки. Так продолжалось, пока во время одного из экспериментов он не разнес флигель вдребезги. От старика так ничего и не нашли… Мое внимание привлекли большие водяные часы. Они стояли чуть в глубине – кажется торговец не спешил показывать весь свой товар. Я взял клепсидру в руки – она оказалась неожиданно тяжелой. Издали она напоминала старину, сделанную еще до Мятежа. Вещь действительно была хорошей – в тяжелой оправе, с толстым стеклом колб. Но повертев ее в руках, я сделал вывод:

– Новодел…

– Молодой человек, вы меня удивляете. Я не спорю – эта вещь сделана недавно… Но присмотритесь к ней лучше. И я рассмотрел ее пристальней. Металл основы был серебристым с зеленым отливом. По полям пластины бежали звери, половине которых я не знал и названия. Здесь странные химеры и унихорны, василиски, фениксы, рвущиеся из завитков огня, морские девы… Жидкость в клепсидре была желтой, густой и непрозрачной – наверняка она светилась во тьме. В каждой детали часов была какая-то странная звериная красота, абсолютная гармония, которую я не мог понять.

– Желчь козла, дракона лапа… – бросил я. В этом городе вам не дадут за нее хорошую цену.

– Мой друг… В море есть острова, жители которых говорят: «Плавать и торговать – важно. Жить не так уж и необходимо». Этим городом жизнь не ограничена.

– И где вы ее взяли? На этих блаженных островах?

– Нет. Я ее купил. Купил у тех, кто ходит на восток. Тот, кто принес мне эту вещь, говорил, что нашел ее в лесу, но мне кажется, что он врал…

– В лесу?..

– Да говорю же – врал он. Он ее наверняка выменял на соль и специи в предгорьях… Или в горах… Или за горами. Последнюю фразу он проговорил почти шепотом, будто испуганный своей смелостью. Я даже не стал спрашивать, сколько стоит эта вещь – у меня столько все равно не было. А унижаться до торга не хотелось. Да и не за чем она была мне – у меня не было стола, на который можно было бы ее поставить, кабинета, который бы осветил бег времени… Я отставил ее на место. Мне стало немного стыдно, что я занял у торговца столько времени и я решил, что мне стоит у него что-то купить. Я взглядом стал искать вещь, возможно полезную и не очень дорогую:

– Алармы настоящие?..

– Что ни на есть… Я выбрал из кучи один – черный камень, оправленный в белый металл и сотворил магический огонек. Аларм легко задрожал на цепочке.

– Сколько?

– Видно знатока. Для вас – пять серебряных… Это было дороговато, но я заплатил деньги не торгуясь. Доставая деньги я спросил:

– Те люди, что ходят на восток… Они ничего не рассказывали?… Или не составляли карт той области?…

– Они не разговорчивы. А карты… Юноша, – сказал он с укоризной, будто коря за глупость. С таким же успехом вы можете спросить у меня карты неба или чертежи мира. Может, они и существуют – но кто же их продаст?…

Время шло. Часы складывались в день, день сменялся ночью Незаметно для себя я стал старожилом Тебро. У меня появилась любимая таверна, где трактирщик уже знал меня в лицо. Я брал свое пиво и садился у окна, которое выходило на центральную улицу города. Я видел, как уходили и приходили части, как тянулись обозы с ранеными, как проносились посыльные. В своих сумках они перевозили новости, приказы, иногда слухи. Я часто заходил к коменданту. Иногда он зачитывал свежую реляцию, щедро разбавляя ее своими комментариями. Наше положение на фронтах было не блестящим. Верней, становилось все хуже и хуже. Почти каждое утро я приезжал в форт – ведь на войне не бывает выходных. Я дрался с новобранцами – иногда с двумя одновременно. Порой, в пылу драки я крепко их поколачивал, надеясь что синяки заработанные в тех учебных боях заменят раны в будущих сражениях. Иногда к ристалищу подходил Мастер Мечей, но он не говорил ни слова, лишь стоял, смотрел на нас своим невидящим взглядом. Он слушал сабельный звон, вдыхал наш воздух. Краем глаза я видел, как он вздрагивает в предчувствии удара, как сжимаются его пальцы, охватывая невидимую нам рукоять. Он чувствовал бой и переживал его место нас, ибо нам было не до переживаний. А когда пятая неделя моего пребывания в Тебро начала подходить к концу, я решил, что мне пора. Потом я часто думал – а могло ли все сложится по-другому. Наверное могло. Передо мною лежала вселенной бездна, чистый лист, на который я мог нанести все, что угодно. К моему счастью я этого не понимал. Я мог покинуть город в любую минуту, мог даже снять форму и перестать быть солдатом. Это мне даже не пришло в голову. Ведь неважно, по каким дорогам мы идем, важна музыка, что нам слышится, важно то, что ведет нас. Я мог поступить как угодно – но через тридцать пять дней после разговора на перекрестке с крестом, я написал ходатайство о переводе из резерва Генерального штаба в линейные части. Из бумаг, оставленных отцом, я выбрал приказ, об удовлетворении прошения подателя сего документа, проставил дату и отнес все это в комендатуру. Комендант понял мою хитрость, но ничего не сказал – прошение было удовлетворено. Когда я уже выходил от него, майор окликнул:

– Лейтенант! Я обернулся:

– Да, господин майор…

– Я узнал про кладбище… Про могилы девиц… Он замолчал будто решая, стоит ли ему продолжать.

– Мне было бы интересно узнать… – проговорил я.

– Там триста могил – пятнадцать рядов по двадцать в каждом. Но большая часть могил пусты…

– Пусты?

– Ну да – кенотафы. Людям необходимо место для скорби. История была какая

– семь лет назад здесь отступали кондотьеры капитана Ферда Ше Реннера, чтобы сдаться хотам. И на их пути лежал этот городишко. Так случилось – мужчины ушли и дрались уже не помню на каком плацдарме.

– И город разграбили, – предположил я.

– Не все так просто. Они умудрились выставить еще одно ополчение – из женщин… Что-то около трех тысяч… И было там две роты, в которые набрали исключительно… Майор замолчал и покраснел, будто стесняясь произнести слово. Наконец набрался сил и воздуха и выпалил:

– Из девственниц… Из тех, кто предпочитал умереть, нежели быть… Он опять замолчал и я поспешил прийти майору на помощь:

– И что дальше?

– Заваруха вышла еще та. Ше Ренер попал меж ополчением и регулярными частями. Ведя тяжелые арьергардные бои, капитан попытался прорубиться через город. Говорят, женщины умирали так, как дано не всем мужчинам… А вот дальше я не понял… Ше Реннер был разбит. Но те две роты все же попали в окружение. Стоял туман – говорят густой и даже черный, и к тому времени как он развеялся на поле боя никого не было. Ни одной живой души – одни покойники. Не знаю, сколько полегло наемников, но девиц было почти две сотни. Остальные пропали…