Вороново Крыло - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 43

– Я ждал тебя… – сказал он.

– А я тебя – нет. – признался я.

– Я знал, что ты вернешься… – продолжал он, будто не услышал, – после твоего побега полетело много голов. Бывшего директора отправили на фронт… Он уже погиб.

– Я рад…

– Знаешь, когда ты бежал, большинство тебя возненавидело – тебе прочили большое будущее. Но я тебя тогда не возненавидел…Знаешь почему? Я знал. Он ненавидел меня раньше.

– И что с того? – спросил я. Но он опять проигнорировал меня.

– Знаешь, бюрократия придумана системой для своей защиты. Когда ты бежал, я пришел забирать твое белье, но недосчитался одной простыни. Той простыни, в которую ты завернул свои никчемные бумаги… И когда я нашел их я понял – ты вернешься. И вот, сегодня утром я увидел тебя в окно. И понял, что справедливость все же есть… Ты умрешь…

– А как же, – согласился я, все мы умрем рано или поздно.

– Ты умрешь сегодня… Сейчас.

– Ты всегда был неважным предсказателем. А в добавок еще слишком самоуверенным. Неужели ты подумал, что сможешь убить меня сам? Да ты рехнулся!

– Когда я узнал тебя, я мог позвать охрану, чтобы они убили тебя… Но я убью тебя сам! Я рассмеялся – он захохотал в ответ. А потом я его убил. Убил, не обращая внимания на меч и его самоуверенность. Одним заклинанием, я впаял его в стену, что была за ним. На его лице застыло удивление – он выглядел будто древняя стрекоза, застывшая в янтаре. Я подошел ближе – стена стала совершенно гладкая и твердая будто стекло – достать мои книги теперь не представлялось возможным. С пояса кастеляна я сорвал ключи а из руки вырвал саблю – он сжимал ее крепко, и мне пришлось разжимать пальцы по одному. Потом я все же пошел в душ, чтобы смыть пыль грязь и кровь – свою и чужую. Вода как всегда была ледяной, но я не чувствовал холода. Удары воды стегали будто пощечины, но я подставлял им лицо, глубоко вдыхая холодный воздух. Не спать, – твердил я себе, – не спать. Еще не время.

После родниковой воды кожа горела холодным огнем, и обычно холодные сквозняки этого здания казались пустынными ветрами. Я повесил фонарь на место и вернулся в комнату. Мой сокамерник все так же лежал на кровати, погруженный в чтение. Пока меня не было, он даже не сменил позу. Когда за мной хлопнула дверь, он посмотрел на меня поверх страниц. Он был хорошим учеником этой школы. Только выдержав паузу, он спросил:

– Где ты взял меч?

– В оружейной… Хочешь – пойди, возьми и себе – я зашвырнул в него связкой ключей. Он поймал ее и с удивлением стал рассматривать. Я развернулся, подхватил с койки плащ, и вышел из комнаты. Коридор был пуст, я прошел его вслушиваясь в свои шаги – не слишком ли громкие, не тревожат ли они чей-то сон. Но пока на мое движение никто не обращал внимания. Школа будто вымерла и отчасти это было правдой. На площадке я остановился, огляделся и прислушался. Везде было тихо. Через сетку балкончика можно было видеть часть вестибюля – его заливало солнце, отражаясь от плит. Наконец, я повернулся к двери – больше всего я боялся, что она будет открыта. Но тяжелые замки были на месте. Стало быть мой путь был не напрасен – они запирали, то, что было моей целью. Я ждал этого почти два года и наконец был готов открыть эту дверь. Я закрыл глаза, положив руку на замки и прошептал заклинание. Мне понадобилось совсем немного времени чтобы понять их – замкам ничего не осталось, как открыться. За дверями была небольшая зала. Она была абсолютно пуста – деревянный пол, голые стены. Два окна выходили на парадный двор —они были забраны стальной паутиной. И четыре двери. Архитектор, что строил это здание, особым разнообразием не отличался – такое же расположение комнат было и этажом выше. Я осторожно прикрыл двери за собой. Мне казалось, что они будут нещадно скрипеть, но петли были хорошо смазаны. Я распахнул дверь, что была сразу слева. Она была там. Когда я вошел, она смотрела в окно. Я залюбовался ею. Остановился и, кажется, затаил дыхание – мне не хотелось разрушать это мгновение. Наконец, она обернулась ко мне.

– Я звала тебя… – сказала она.

– Я слышал.

– Я ждала тебя… – она не добавила «слишком долго», но я это знал и сам.

– Дорога оказалась длинной…

Это была первая резня, к которой я имел некоторое отношение, но в которой не участвовал. За стенами рекой лилась кровь – иногда до нас долетали крики. Краем сознания я их замечал, но сегодня это было неважно – я собирался обдумать их позже. Гораздо позже. Мы были вместе – мы разговаривали. То был странный разговор – окажись рядом кто-то еще, он бы решил, что слышит речи двух сумасшедших. Я ей о чем-то рассказывал – она мне тоже что-то говорила. Мы произносили слова разом, но слышали и понимали друг друга. Нам надо было сказать очень многое, поэтому мы забывали о молчании. Я рассказывал ей о дорогах, движении и перекрестках, она мне о времени, терпении и ожидании. Я знакомил ее с моими попутчиками, друзьями – они склоняли головы и растворялись в темноте ибо многие из них были мертвы. Она поведала, о чем шепчут камни этого здания, когда они думают, что их никто не слышит, о том как можно представить весь мир по одному солнечному лучу. Я заснул, положив голову ей на колени. Кажется, мне никогда не было так спокойно и уютно. Последние два года —точно не было…

А проснулся я уже утром. Она спала, и я не стал ее будить. У меня были еще дела – мужские дела Я вышел в коридор, осторожно закрыв за собою все двери. Школа уже была не та. Я видел то, что оставил по себе бунт – коридоры были пусты. Местами стекла в окнах были выбиты. Этого я не мог понять – бунт бунтом, но зачем стекла бить? Они-то совсем не причем. Я поднялся на этаж вверх – там тоже никого не было. Тогда я спустился на первый этаж. В учительскую я даже не стал заходить, осмотрев ее с порога – было очевидно, что никого живого в ней не могло быть. Кровь уже засохла и вытекла сквозь щели в полу, но бойня все равно осталась бойней. Это было не поле боя, это была даже не хладнокровная бойня – это была вакханалия убийц. Я нашел их в столовой – они сидели в уголке, освещенном еще слабым утренним солнцем. Они грелись на нем, пытаясь отогреться от ледяного дыхания смерти. Наверное, они так и провели ночь – вне своих комнат. Вчерашние убийцы жались в поисках тепла друг к другу, будто кутята. Они даже не сходили за одеялами – может испугались… Я представлял их положение – они мучались похмельем победы. Это был образец слепого бунта – без подготовки, а значит и без цели. Бунт обреченных – бунт обреченный. И те, кто вчера бросался в бой впереди всех, сейчас пытался понять, что они наделали. Их беда была в том, что у них отсутствовал план. К счастью, это было частью моего плана. Доски заскрипели под моими ногами, слабый шум всполошил их будто воробьев.

– Смотрите-ка, еще кто-то остался, – бросил кто-то. Двое шагнули на меня, на ходу обнажая клинки. Я приготовился к бою, но их остановили…

– Стойте, это тот, кто дал мне ключи… Я прошел мимо них и зашел на кухню. В посудомойке выдернул миску и ложку. В котлах я нашел немного похлебки и кусок хлеба. Хлеб был черствым, а похлебка холодной, и я разогрел ее, насыпав туда перца. Похоже, мятежники даже не стали готовить себе еду. Забыли поесть… Что ж: дети и есть дети… Я сел за стол напротив них и принялся за трапезу. Они смотрели на меня, но я молчал – я был занят завтраком. Вчера меня будто обещали накормить, но тюремщикам было не до того. И я их не винил. Оприходовав где-то с половину тарелки я поднял голову. Я спросил:

– Кого-то в плен взяли?..

– А зачем?

– Дурачье! Если бы у вас было ума чуть больше, чем у жабы шерсти, вы бы подумали, о том, что будет дальше. Как вы собираетесь выбираться из этой мясорубки? Они не ответили. Этого в их плане не было – так далеко их мысль не заходила.

– Все ясно… Кто у вас командир? Неуверенно поднялось две руки. Я кивнул:

– Вы низложены… До выхода из этих стен командование я беру на себя.