Вороново Крыло - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 23

– самым сложным оставалось сохранять осмысленное выражение лица. Старик вещал:

– … тогда командование принял генерал Рейтер. По неизвестным причинам, он избрал необычную тактику…

–

Потом Рейтер ответил мне так:

– Тебе я расскажу… Попытаюсь объяснить. Как раз перед той кампанией появился трактат анонима о том, что армия, связанная с крепостями, не мобильна, а следовательно – уязвима. Идея была более чем спорная, и все говорили, что выиграть войну без крепостей невозможно. Я поддержал эту идею только потому, что кому-то стоило ее поддержать. А когда началась та кампания я попросил себе командование. Войну считали заранее проигранной и все боялись, что это станет крестом на их карьере… Мне тогда на карьеру было наплевать… Сличая события, позже я понял, что в том году ему было наплевать не только на карьеру. Он уходил на войну, не имея цели возвращаться. Генерал ушел на войну, потому что там не было женщин. За собой он вел небольшой экспедиционный корпус – даже гораздо меньший, чем ему предлагали. Но генерал набрал только добровольцев, подобных себе. На удивление таких оказалось достаточно.

–

– Неожиданности начались сразу после вторжения – пограничные форты сдались без боя, узнав, кто выступает против них. К слову, по возвращению из плена их командиры были казнены, – продолжал Смотритель: Генерал вторгся тремя маршевыми колоннами. Две из них прикрывали движение центральной, но после разделения имели собственную задачу… Моя парта стояла у окна. Через него я видел как школьный двор уходит под воду. Я подумал, что наверное со дня на день ударят морозы и у нас получится славный каток. Через шум воды я слышал голос Смотрителя:

– Исключительно в неблагоприятных условиях генерал Рейтер добился поразительных успехов… Я подумал, что у нас тут тоже неблагоприятные условия. Других, кажется не бывает – в этом то все и дело.

–

Но генерал успокоил меня:

– Это, кстати неправда. Условия были как раз были благоприятные. Там идеальная местность для обходных маневров. В горах бы я проиграл войну за месяц… Правда, постоянно лил дождь, но можно подумать, он мешал только мне… Тогда стояла зима, за стенами птицы замерзали на лету, но у нас горела печь – было тепло и уютно…

–

Смотритель печей наконец заметил, что идущий за стенами дождь занимает меня гораздо сильней его лекции. Он прервал свой рассказ и крикнул:

– Эй, Кано, повтори, что я сказал! Многие затаили дыхание – за невнимательность на уроках наказывали. Я поднялся и, собрав в памяти обрывки слышанного, ответил:

– Генерал Рейтер в короткое время создал разветвленную шпионскую сеть… Смотритель удовлетворенно кивнул. И продолжил…

–

А генерал Рейтер поморщился:

– Полная чушь. Они настроили против себя всех, так что на них стучали все, кому не лень. Нам оставалось только слушать.

–

Песок в часах почти весь ссыпался – урок подходил к концу, равно как и поход генерала Рейтера. Его войска уже брали последние оплоты сопротивления. Вопреки его изначальным намерениям он мог не просто вернуться с войны – у него были все шансы стать триумфатором. Впрочем, для него лично это ничего не меняло…

– Последней крепостью была одноименная столица провинции Раббах. Войска генерала разграбили город – было вырезано почти все взрослое население…

–

Я думал, что Рейтер отвергнет обвинение, но он пожал плечами.

– Видишь ли… Войска устали, кампания несколько затянулась. Сарбех сдался без боя и я приказал никого не трогать. Но Раббах проел мне плешь и перед штурмом, я объявил солдатам, что они вольны брать все, что им понравиться. Город взяли за день – солдаты лезли на стены будто на перегонки. И, кстати, потери с нашей стороны были небольшими…

– И вас потом не мучила совесть? Рейтер отрицательно покачал головой, но потом сказал:

– Если честно, то что-то было. Но она бы мучила меня гораздо сильней, если бы я затянул войну. А вообще… Вообще, ложись спать, лейтенант.

–

Смотритель уже закончил с исторической частью и подводил выводы:

– …он практически доказал, что осаждающие могут заблокировать в крепостях больший гарнизон. Разрушив же экономику провинции Раббах, Рейтер сделал ее зависимой от импорта Империи, тем самым сделав ее союзником… Последние песчинки скользнула вниз. Смотритель удовлетворенно кивнул.

– На сегодня все. Можете быть свободны… – он задумался и добавил: Относительно свободны, разумеется…

Отец моей матери, мой дед был довольно странным человеком. Он верил, что человек и дерево не могут жить друг без друга. Рубят дерево, – говорил он, – гибнет человек, умирает человек – дерево уже не зацветет новой весной. Он прекрасно понимал, что деревьев больше чем людей, но объяснял, что не всякое дерево связано с человеком, и это дерево еще нужно распознать. Дед утверждал, что он это умеет – более того, в силах найти дерево конкретного человека. У него было много врагов – даже на старости лет. Он сносил их стойко – как и надлежит в его возрасте. Только иногда брал топор и уходил в лес. Может кому-то это покажется смешным… Но после его походов кто-то из его врагов уходил навсегда. Никто не воспринимал этого всерьез – его враги тоже были в том возрасте, когда пора подумать паковать свои вещи в дорогу из которой нет возврата. Он не был колдуном – просто старик с топором и верой в связь человека и дерева. Даже маленьким я не сильно верил в его рассказы – они замечательно загоняли малыша под одеяло вечером, но утром казались просто сказкой. В те времена смерть кралась по нашим улицам тихими шагами вора, чтобы украсть еще одну жизнь. Но в тот год я вспомнил деда – может в Лесу Жизни шумел ураган, или же в помощь Четырем Всадникам вышел рубить просеку и Лесоруб. Я хотел бы его встретить и спросить одну вещь: Почему?

Освалт Герзиган и Реверт Набиолла – два лейтенанта. Герзиган командовал пехотной ротой и был солдатом в пятом поколении. Набиолла имел сугубо гражданскую родословную, и наверняка носил бы и дальше цивильный костюм и стоил бы мосты и виадуки. Но началась война и ему пришлось примерить униформу. Под его командованием была полурота саперов – таких же инженеров как и он. В круговерти боев под Факрией, остатки их двух подразделений объединили, и командование принял Набиолла, поскольку присягу он принял раньше. Герзиган его недолюбливал, но признавал, что командиром тот был неплохим

– хорошо ладил и с солдатами и с командованием. Был осторожен, но труса не праздновал. И, хотя, по долгу службы они часто спасали друг другу жизнь, особыми друзьями они не стали. Но они держались друг друга, потому что больше никого у них не было. Они вместе воевали, вместе попали в плен, поскольку были ровесниками и офицерами, их отправили в Школу. Они были подобны тем близнецам, которые в материнской утробе срастаются частями тела. Только срослись они не телом – и вряд ли душой. В свое время я слышал историю об одном таком человеческом существе, о двух головах, четырех ногах и двух руках. Самое странное было в том, что когда умерла одна голова, вторая продолжала жить еще день, ожидая, пока по сосудам смерть переползет к ней… Герзигана приговорили к еженедельной казни в начале зимы. Реверт Набиолла пожал плечами и ушел вместе с ним. Странно: их никто хорошо не знал, но когда они ушли, что-то поменялось. Школа впала в какой-то ступор, отчаяние… На следующей неделе декану сдалось семеро – больше, чем за весь предыдущий месяц. Кажется, командование Школы, тоже что-то почувствовала – на следующей неделе никого не казнили. Но только одну неделю. Зима двигалась к солнцестоянию – было очень холодно и перед тем как долбить холодную землю, нам пришлось разгребать снег. С молчаливого согласия караула их пепел ссыпали в одну яму. Прах к праху…

Отчего заболел Сайд? Наверное виной тому была зима – чтобы сохранить тепло все щели в здании забили паклей и заклеили тканью, пропитанной мукой. Потом, весной, когда лед на окнах растаял и от воды мука начал цвести, в неимоверном количестве расплодились тараканы. Когда ленты содрали и тараканам стало нечего есть., то с голоду они пожрали всех клопов и блох в школе, а потом вымерли сами. Но тогда до весны было далеко. Мало кто думал, что доживет до весны – и многие оказались правы. Лишенная щелей школа, утратила свои сквозняки – все были рады этому, кроме Сайда. Сперва он впал в легкую тоску. На арену не ходил, пропускал занятия – я боялся, что его приговорят к смерти за нерадивость. Но этого не произошло, находились другие – тогда я не понимал почему. Я думал: грусть проходит. Но этого не происходило – он тосковал по сквознякам. Иногда сайд выходил на улицу, но в кольце Стены, трещал мороз, способный заморозить на лету не только птицу, но и ветер. Мороз был жутким – камины и печи просто не справлялись, хотя Смотритель Печей и скопил двойной запас дров. Но дым поднимался прямо к небесам, и не было ни ветерка, что отклонил бы его в сторону. Сайд не выздоровел – ему становилось все хуже. В одно утро боль скрутила его так, что он грыз подушку, дабы не выпустить крик наружу. Его болезнь испугала многих – некоторые всерьез считали, что у Сайда стальное сердце, которое гонит смесь щелока и каменного масла. Его болезни боялись даже больше, нежели самого Сайда. А вдруг это заразно, а вдруг от этого не умирают, и становятся еще сильней? У постели больного склонились только те, кто считал танцы со смертью долгом службы и его друзья. Я до сих пор не решил, куда принадлежал я. Совет был недолог. Кажется Громан сказал: