Люди, дружившие со смертью - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 13

– Говорят, – вспомнил Ади, когда Маца-О, был за нашими плечами, – говорят, что Маца-О хотят закрыть для приезжих…

– Подожди, как закрыть? – возмутился я. А как же дороги? Реки? Как же базары? Ади только пожал плечами.

– Говорят – и все тут. Мэрия каждый год пытается закон протянуть.

– Так это же в каждом году…

– Ну в этом году началось получаться.

– Ну в таком случае, есть случае есть смысл ввести реторсию… Или реперсалию – никого из Маца-О не выпускать за границу провинции…

Захромал конь

Велика ли беда – конь захромал. В пути он, наверное, потерял подкову, затем то ли занозил то ли разбил копыто. Да и дорога была после дождя – грязь да лужи. А на хромом коне далеко не уедешь. Случилось это посреди чистого поля, а, верней, у перелеска, далеко от человеческого жилья. Дорога была пуста – этим проселком мало кто пользовался. Мы остановились на привал. Присоседиться на мерина к Эрашалю не было никакой возможности – тот и так шел уже на пределе сил. Я для приличия предложил Ади ехать на моей лошади, но он отказался. Тоже из приличий или по своему мнению – не знаю. Я и Ади отнеслись к этому спокойно, но Эршаль обозлился, будто лошадь пала под ним. Вероятно, он не сильно верил в людей вообще и нам в частности, полагая, что мы с Ади как-то сладим, а его пустим на своих двоих. То, что он до сих пор ехал только по моей милости, во внимание он просто не брал. Лошадей расседлали, двоих стреножили – третьей это было без нужды – и пустили пастись. Делать было нечего и мы собрались пообедать. Лагерем стали ввиду дороги, тролль наломал сушняка, Ади отправился вроде как на охоту, но вернулся с рыбой. Причем я был готов поклясться, что самую крупную рыбину он убил уколом в голову своим панцеропробойником. Речная рыба, как водится, была костлявой, но наелись мы досыта, а затем сперва Ади, а потом я провалились в сон. Последнее, что я помню – тролль о чем-то бурчал…

Разбудили меня грубо. Настолько грубо, что не разобрав со сна, я хватился за саблю. Но, открыв глаза, увидел, что меня трясет за плечо тролль – нежность, безусловно, была не его сильной стороной. Рядом тер лицо Ади…

– Что случилось?… – спросил я у него. Но ответил Эршаль:

– Кто-то едет… Я прислушался, но не услышал ничего, о чем сообщил остальным.

– А вы ухо к земле приложите… – предложил тролль.

– Ну вот еще, буду я уши пачкать… – зевая ответил Ади: Подождем… Я смотрел во все глаза на рощу, указанную Эршалем, но все же не видел ничего. Наконец, я услышал шум – сперва просто далекий ор, затем я смог разобрать слова песни. Пели «Твердость камня» Давай мы посмотрим назад На берег, где волны шумят Не строят на дюнах дома Снесут их ветра и шторма Я знаю – тот шанс невысок И вымоет море песок… И, наконец, из-за дальнего леска появилась колонна – сперва я подумал, что это купцы, но затем оказалось, что сброд этот разношерстный, телеги самые разнообразные. Охраны я не заметил, да и путешественники делали все, чтоб их процессия бросалась в глаза: лошади был убраны в ленты, вдоль бортов телег висели какие-то транспаранты. Над головным фургоном реяло два флага. Процессия двигалась медленно, и вскоре мы увидели причину – последнюю телегу тянули шесть мужчин. Именно они и пели, верней кричали песню. Процессия явно принадлежала торговцам иллюзиями, и эта песня, призывающая не строить воздушных замков, выглядела как мятеж, бунт на борту. Но тянущим телегу было тяжело, им многое прощалось. И они орали, налегая на ремни, привязанные к оглобле: Я буду жить где камень тверд Я буду знать что меня ждет Я хочу жить где камень тверд

– Цирк или зоопарк, – предположил я. Тролль промолчал, вероятно, оттого, что подобного еще не видел, но Ади мне ответил:

– Странствующий бордель. Но мы оба ошибались – это был бродячий театр.

Мы перегородили им дорогу. Просто вышли на тракт: я в центре, Ади справа, тролль – слева. Оружие не обнажили, но прятать тоже не стали. Объехать нас у них бы не получилось, и они остановились в дюжине шагов.

– Чего надо?… – крикнул старик-возничий.

– У меня конь захромал, – ответил Ади. – Если у вас есть лишний, я бы вам хорошо заплатить… Вряд ли они поверили – проезжий шлях был плохим местом для сделок.

– А у твоих друзей тоже лошади сдохли?

– Не сдохли, но двоих они не понесут…

– Да у нас у самих вол пал… Это была правда – театр был небогатым, настолько, что обходились они лишь необходимой тягловой силой. Потеря одного вола пробила в их бюджете брешь… Из фургона появилась голова женщины, она что-то прошептала возничему.

– А ведь верно… – проговорил тот: Уж не господина Реннера-младшего мы здесь видим? Ади слегка поморщился и кивнул:

– Он самый… Старик спрыгнул на землю, подошел к нам ближе и стал внимательно рассматривать Ади внимательней. Я и тролль возницу будто не интересовали вовсе. Причем на самого известного убийцу он смотрел вовсе без страха, будто знал то, что нам было неизвестно.

– Он самый… – согласился старик. – Не каждый день в чистом поле встретишь живую легенду… Вы, господин Реннер, конечно легенда, но злые языки утверждали… Уж простите, что вы уже не живая легенда… Старик хохотнул… Ади кивнул, сдувая с перчатки пылинку:

– Покамест жив… Можешь даже пощупать… Тот так сделал, будто портной попробовав ткань его куртки:

– Для нас было бы большой честью помочь вам и вашим друзьям, но я не представляю как… Хотя… Если вы не сильно спешите, могу предложить место в фургоне. Мы идем в Найвен и Лот… Уж там вы кобылку себе подберете… Так мы и сделали. Решение нашлось выгодное для обоих сторон. Мерина впрягли в телегу, Ади забросил в нее седло и сел сверху. На краю уселся тролль, я остался при своих… Когда колонна тронулась, я не преминул съязвить:

– Ну как дела, у рыцаря на телеге? Ади просто отмахнулся и откинулся на спину. Он смотрел в небо, на его губах появилась улыбка. Я подумал, что он имеет на нее право – ехать ему было удобней. Я плюнул и легко ударил коня в бока, догнал головной фургон, и на ходу спрыгнул на козлы. Когда я обернулся, оказалось, что правит не встретивший нас старик, а юноша лет пятнадцати. В руке он держал лист, с коего зазубривал текст.

– День добрый… – сказал я, привязывая коня к борту фургона. Он кивнул в знак того, что день действительно не плох. Я не стал развивать тему – в конце концов я сам поздоровался только потому, что надо было что-то сказать. Парень зубрил слова из пьесы, более подходящие для скороговорки, чем для подмостков. Когда-то я слышал эту пьесу и даже покупал либретто. Насколько я помнил, эти реплики принадлежали Отцу Богов. В пьесе тот был персонажем неоднозначным, но не до такой степени, чтоб его дали играть безусому юнцу:

– «.. Вот я сам – в небесах Сею страх я в глазах …» Парень запнулся и я подсказал:

– «… Не скрывал – я солгал …» Юноша кивнул в знак благодарности и продолжил:

– «… Я презренный в грязи Вашей силы я вождь Я есмь жар, я есмь дождь Это ново? Сказать снова? Иль не так? Возрази?… …» Парень выдохнул – его монолог закончился. Почти закончился.

– Рано расслабился, – сказал я… – ты еще должен сказать «м-м-м-мо-мое п-п-п-п-поколенье»

– На сцене я хорошо заикаюсь и без репетиций. Мы засмеялись – он тихо, я громче.

– А вы увлекались театром?

– Театр как корь – им нужно единожды переболеть в жизни, – ответил я расплывчато чьей-то цитатой.

– А теперь тоже гастролируете?

– Аха… Воздушный цирк барона Манфреда. Только смертельные номера.

– Здорово… А покажите? Нет, положительно – вредно лгать юношеству. Или шутить…

– Может и покажем… А может и нет… Надеюсь на последнее, ибо, думаю, зрелище тебе не понравится. Я еще не знал, что показать все же придется. Причем скоро…

В театре

Старика который узнал Ади, звали Кольдиганом. Он был главным пайщиком театра, режиссером и драматургом. Все остальные в театре были или его родственниками или совладельцами, а чаще и тем и другим. Парень, с которым я ехал, был его сыном и откликался на имя Мориц. Кольдиган никогда не расставался с карандашом, заткнутым за ухо, и записной книжкой, которую носил в сапоге. В нее он периодически что-то черкал. На первой же ночевке он рассказал о себе такое: