Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая - Вишневский Евгений Венедиктович - Страница 33

Вечером из старой двухместной палатки и ржавой железной печки соорудили коптильню. Теперь за сохранность рыбы и мяса (когда-нибудь мы же ведь добудем его!) можно не опасаться.

3 июля

Проснулся я оттого, что кто-то дергал меня за ногу.

— Ай-ай-ай, — причитал Евсеич (это был, конечно, он), — дрыхнешь, бессовестный ты завхоз! Уж я ждал тебя, ждал, да вот сам решил прийти. Теперь придется вверх по речке идти, а не вниз: возвращаться — пути не будет.

Евсеичу поднесли чарочку, он выпил, крякнул, понюхал корочку и, отказавшись от закуски, заторопился в путь.

Снасти для ловли рыбы у нас самые примитивные: обыкновенные длинные удочки с двумя лесками. На одной леске поплавок, крючок и маленькое грузильце, на другой — блесна с двумя красными тряпочками. Рыбалка здесь никаких способностей не требует: кристальная вода в речке так прозрачна, что дно просматривается практически при любой глубине, а рыба совершенно не пугана (как и вся живность тут вообще). Увидел ленка — бросаешь ему под самый нос блесну, он ее тотчас хватает, рывок — и вот уже по траве прыгает, выпучив глаза и хватая ртом воздух, сильный пятнистый хищник, мощно выгибая свое сильное веретенообразное розоватое тело, покрытое мелкой чешуей. Если же перед тобой в яме или на перекате стоит хариус, бросаешь ему под нос паута, пойманного у себя на шее или на рукаве и насаженного на крючок, привязанный к другой леске; мгновение — и вот у твоих ног скачет серый с синим отливом красавец, украшенный огромными, будто лакированными перьями плавников.

Так шли мы, рыбача, вверх по Инынье, разлившейся на множество проток, ручейков и русел, и вдруг увидели огромного матерого оленя с роскошными ветвистыми рогами. Он стоял совершенно неподвижно на небольшой поляне, весь в солнечных пятнах, и не мигая смотрел на нас.

— Сейчас я его, сейчас, — засуетился Евсеич, взводя затвор своего карабина. — Ну, постой еще маленько, парень, не вертухайся... — Это уже относилось к оленю.

Первый раз дед, однако, смазал. Олень и ухом не повел: как стоял на поляне, так и продолжал стоять. Евсеич выстрелил второй раз — олень повалился на бок и в агонии задергал ногами.

— Готов! — усмехнулся Евсеич. — Ты не гляди, что я старый да пузатый. Пулю кладу в пулю не хуже молодого. — Он отложил карабин в сторону и достал из-за голенища сапога нож. — Мясо мы с тобой брать не будем, чего его столько километров на себе тащить, хрен с ним, медведь попользуется. Печенку возьмем, язык да сала с задницы надерем. Больно уж я хочу вашего начальника свежей печенкой угостить...

Но тут вдруг, к неописуемому нашему удивлению, олень поднялся и медленно побрел в кустарник, приволакивая задние ноги.

— Евсеич! — в азарте кричу я. — Уйдет ведь! Стреляй!

— Куда он, на хрен, денется? — криво усмехается Евсеич. — Наш будет. Раз упал — значит, наш.

Однако олень тем временем совершенно скрылся в кустах. Евсеич дважды выстрелил ему вслед, но конечно же без толку. Мы бросились в погоню. Но попробуй найди его в тайге!

— Ищи, ищи, — посылаю я Басю по кровавому следу.

Однако эта Бася, которая старательно облаяла все пеньки по дороге, а за бурундуком чуть ли не на дерево залезла, виновато машет хвостом, смотрит нам в глаза и никакого следа брать не собирается. Тогда по следам бросаемся мы с дедом.

— Евсеич, — кричу я, — отдай мне карабин, ты ведь с ним помрешь по дороге!

Однако Евсеич карабина мне не отдал и еще километра два пробежал с ним по тайге, время от времени стреляя в сторону предполагаемого зверя, затем, шатаясь, вышел к Инынье, попил водички и лег помирать. Да-а, пробежать по тайге два километра в болотных сапогах да после чарки и молодому едва ли под силу. Это разве только в пылу охотничьего азарта можно сделать! Дед вытянулся во весь свой рост на прибрежной травке, положил под голову камень и затих.

Лежал он так часа два или три. Я побоялся отходить от него далеко и потому рыбачил в ямах неподалеку от бренного тела. Наконец Бася решила, что нам пора возвращаться домой: она подошла к деду, облизала ему лицо, и он тотчас проснулся.

Проходя мимо того места, где Евсеич ранил оленя, мы увидели сгустки крови и клочья оленьей шерсти.

— Навылет пуля прошла, — заключил Евсеич, — сегодня же парень и подохнет. Ладно, пусть медведю праздник будет. Медведь тухлятинку страсть как любит, чует ее километров за сорок.

Назад шли мы очень долго, часа два, не меньше. Во-первых, дед еле-еле двигал ногами, а во-вторых, я временами оставлял его отдыхать на бережку, а сам обегал места нашей рыбалки, собирая оставленную там рыбу (таскать ее за собой мы не стали, оставляли на месте рыбалки). Дед хотя и бредет с трудом, но тем не менее языком работает исправно:

— Эх, ушли бы наши от лагеря подальше, я бы к вам за чаркой не ходил. Не-е-е-ет! У меня ведь и сахар, и дрожжи — все есть! Такой бы бражки сварил — лучше всякой горилки. А теперь нельзя: они же ко мне каждые четыре дня каюра присылают за продуктами. А на людях я бражку варить не имею права — партийный... Да-а, бражка — это вещь замечательная... Вот я в прошлом году на Чукотке работал, так там в соседней партии завхоз был очень большой любитель этого дела. Стали их по осени вывозить, а уже поздно было — снег лег. Вывезли всех; последний рейс остался — завхоза с остатками продуктов забрать, и все. А тут трах-бах — и на неделю нелетная погода. Завхозу делать нечего, постороннего глазу нет — вот он и завел себе бочку браги. А у них давным-давно уже никакой выпивки не было, вот он и соскучился. А уж коль соскучился, то и всякую меру потерял: взял да и выжрал всю бочку целиком за два дня без передыху. Ну, конечно, облевался весь, обделался — шутка ли в деле: бочку браги сожрать. И почудилось ему, что помирает он. А у него рация была, вот он и дает SOS, дескать, слушайте все: завхоз помирает! А там неподалеку, километрах, должно быть, в шестнадцати, еще одна партия стояла. Вот начальник той партии (они-то все еще в поле были) вызвал вертолет и стучит завхозу: держись, дескать, браток, я тебе санрейс вызвал. Ну, прилетает к этому завхозу вертолет Ми-2, аварийно-спасательный рейс, с врачом, конечно, все как положено. Ветрина тогда был ураганный, облачность, как ватное одеяло, но они прорвались: человек же гибнет, спасать надо... Ну, прилетели, значит; врачиха завхоза увидела и говорит: «Я таких не пользую».

Пилот тоже: «Мне он тем более не нужен ни на хрен. Он мне всю машину изгадит».

Махнули они на этого завхоза рукой и пошли прочь: улетать назад собираются. Тогда завхоз хватает карабин, заряжает обойму: «Раз так, — кричит, — застрелю сейчас вас к такой матери!» — и вправду начинает стрелять.

Летчик с врачихой залегли за вертолетом. Летчик орет завхозу: «Что же это ты, скотина, делаешь?! Я же ведь на Севере пятнадцать лет отлетал без единой аварии. Мне через полгода на пенсию выходить. Такая пенсия пропадет!»

А завхоз, конечно, пьяный, больной, руки трясутся — в кого он там попадет! Разрядил в вертолет всю обойму, и больше ему крыть нечем. Летчик с врачихой из укрытия своего встали, сели да и улетели. А завхоза потом за хулиганство на пятнадцать суток посадили. Так что все кончилось хорошо.

4 июля

Сегодня в нашем отряде знаменательный день: Саня с Колькой пошли в первый маршрут. Юра с Геной остались хозяйничать в лагере, я же отправился к соседям проведать Евсеича.

Прихожу. У соседей тишина, нигде ни одной живой души. Заглянул в палатку к деду, вижу: лежит в марлевом пологе какое-то бездыханное тело.

— Дед, ты живой?! — кричу я.

— Живой, живой, — кряхтя, высовывает Евсеич из-под полога босые пятки, — заходи. Я нынче в шесть утра встал, уже все дела переделал: воды натаскал, печку истопил, суп сготовил. Есть хочешь?

— Нет, спасибо. Мы завтра хотим у тебя хлеба испечь и в баньке помыться. Можно?

— Приходите, конечно, — засуетился дед, — только дрова на выпечку и на баньку сами резать будете.