Плотин. Единое: творящая сила Созерцания - Султанов Шамиль Загитович - Страница 30

— Иначе говоря, зло есть именно зло потому, что есть Благо, или точнее Нус, ибо о самом Едином нельзя даже сказать, что оно существует или не существует. Ведь если есть первое, следовательно, должно быть и последнее. Но первое — Единое, Благо, Неизреченное — добро, следовательно, последнее — материя, абсолютная неопределенность — есть зло. Но все это есть Единое.

— Зло по принципу противоположной аналогии есть недостаток добра. Но что такое зло для себя самого?

— Зло есть отсутствие.

— Отсутствие чего?

— Зло не есть какое-то плохое, ужасное качество. Оно — бескачественно. Зло есть отсутствие вообще каких-либо качеств. И тогда в этом случае, от зла в себе, первого, абсолютного зла надо отличать предполагающее зло злое.

— Если зло есть материя, то злое есть чувственное, телесное. Если зло есть абсолютный недостаток добра, то злое, порок есть лишь частичный недостаток добра. Иначе говоря, чистая материя есть именно первое зло. Чувственный мир становится злом в силу своего участия или подражания, но не сущностью своей. Если материя — мрак, то чувственный мир только омрачен этой тьмой.

— Следовательно, порочность следует представлять по аналогии с добродетелью, как зло надо представлять по аналогии с добром.

— Да, и потому порочность души, обусловленная абсолютной неопределенностью, материей, не есть зло в себе и является лишь случайным качеством человека, которое может преодолеваться душой. Пороки людей обусловлены их телесной природой, так как именно материальным телом обусловлены людская неразумность и их порочные желания.

— Чувственные желания поэтому тем сильней, чем больше они связаны с телом, и бегство от пороков есть бегство от телесного. А в сущности души человека находится Добро. Порок есть чувственность, частичный недостаток добра, частичное его отсутствие.

— Но тогда можно сказать, что и порок есть тем не менее человеческое качество, в котором всегда есть нечто и от добра?

— Если предположить, что душа чужда всякого блага, то она не должна иметь и жизни (жизнь уже есть благо), следовательно, не может быть душой. Но так как она обладает способностью к жизни, то и не может быть признана лишенной добра. Порочность души возрастает пропорционально ее погружению в материю.

— Но, с другой стороны, порок можно назвать и слабостью души. Эта слабость состоит в том, что душа легко возбуждается чувственными желаниями, легко раздражается гневом, быстро соглашается, легко повинуется неясным фантазиям и в общем подобна хрупким произведениям природы и искусства. Способность рассуждения у нее совершенно затемняется. Одновременно с тем ее постигают и бедствия, часто имеющие физический характер: болезни как проявление излишеств или недостатков в теле, не знающем порядка и меры, безобразие, так как форма не получает в ней преобладания над материей, бедность — из-за соединения с материей, в самой природе которой есть признак бедности.

— Сама по себе душа чиста, окрыленна и совершенна. Она, вне материи, обладает множеством потенциальных сил. Материя, как нищая, стоит пред ее дверьми и просит, чтобы ей разрешили войти. То, что занято душой, священно, и все в нем заполнено душой. Но материя освещается душой, хотя и не может уловить самого источника освещения. Она, материя, как абсолютная неопределенность затмевает освещение, поглощает его, делает слабым. Она препятствует силам души. Таким образом, именно материя — причина слабости и порочности души. Порок — это ослабевший свет души в материи.

— Но тем не менее и зло не является абсолютным ничем. Кто отрицает зло, тем самым отрицает добро, стремление к добру, интуицию и разумность. Отрицание зла делает необъяснимой всю нашу душевную и нравственную жизнь: без зла не было бы чувственных желаний, печалей, сердечных вспышек, страхов, ложных представлений. Зло в душе не есть чистое зло благодаря силе добра: оно в ней подобно узнику в золотых оковах…

…И вновь, казалось, все исчезло: нечто словно быстро проваливается, вращаясь сильнее и сильнее, и что-то тусклое, знакомое и близкое тянет меня, невесомого и легкого, в центр бушующего циклона..

…Порывы горячего ветра мерно стихали, а затем так же неумолимо и ритмично усиливались, охватывая все колеблющееся, мерцающее тусклой, адовой пылью пространство. В воздухе носились мириады взбесившихся острых пылинок. Они с ненавистью сталкивались друг с другом, а затем со свистом бросались на небольшую горную гряду. Вращающиеся с ужасающим ревом трубы песка и воздуха поднимались к небу, грозя чуть виднеющемуся солнцу. Мрак постепенно опускался на плоскогорье.

Крохотный оазис был почти погребен безжалостным самумом. Дьявол, как огромная летучая мышь, гулко и радостно завывал, и песчаные волны безостановочно двигались к входу в небольшую пещеру.

Извивающимися струйками песок заполнял пространство. Скоро все должно было закончиться, — он сидел, откинув длинную худющую грязную шею, почти не дыша, уже по пояс занесенный горячим песком. Семь лет отшельничества истекали. Он давно знал, как и откуда придет дьявол, и спокойно готовился к этому. Но он слишком ослаб: уже несколько недель во рту у него ничего не было. Три дня назад он, переваливаясь, в последний раз прополз по песку к маленькому роднику — но не нашел его. Конечно, так и должно было быть: дьявол отнял напоследок и воду. Неизвестно почему он все же вернулся назад в пещеру, — может быть, потому, что там, прислонившись к стенке, он слышал чьи-то все более грозные, гулкие, несущиеся из глубин и хулившие его голоса, с истошным визгом исторгавшие угрозы и все более настойчивые требования спуститься вниз.

Рот был забит сухим песком — слюны давно уже не было. В эти последние минуты или часы у него проносились смутные образы, которые, казалось, он давно забыл и никогда не вспоминал.

…Маленький мальчик у ночного костра… Затем — изрубленный отец, с отделенной головой и почему-то с одним открытым, спокойным глазом… Дорога — его куда-то ведут. Рядом с ним — мать. Но как она выглядела, он все никак не мог вспомнить. Ночью во сне он услышал животный крик — утром ее уже не было… Потом его продали на каком-то невольничьем рынке. Он попал к первому хозяину, в Тире. Город был кем-то захвачен — его хозяина пытали, требуя, чтобы он сказал, где спрятано золото общины.

…Галеры. Пятнадцать лет он провел у пиратов. Там научился не чувствовать боли от тяжелых кнутов, вымоченных в соляном растворе. Потом еще какие-то картины, еще кто-то… Но вот — угрюмый, темный старик. Он называл себя Айрешом и однажды сказал, что родился в горах, к северу от Вавилона. Они пробирались в верховья Нила.

Тогда у костра, за несколько дней до того, как он странным образом исчез — ушел и не вернулся, Айреш открыл ему тайну: «Знай, что бог, создавший этот мир зла, — величайший дьявол. Да, да, он похож на прекрасного павлина с кровавыми глазами. Каждый из нас есть для него орудие нескончаемого зла и зло в себе самом. Этот всемогущий князь тьмы создал образ всемогущего, но доброго бога с особым замыслом: культивируя этот образ, творя зло через нескончаемое многообразие злого, через человека, не подобного ему, проникнуть в Центр тьмы…»

«Я не боюсь — и потому я иду к тебе», — это была его последняя мысль, стучавшая все сильнее и сильнее, пока не вспыхнул свет…

Через несколько часов песчаная буря, столь частая в это время года, стихла. Ровный ковер песка лежал как дорогой бархат. Было тихо, солнечно и спокойно…

— Мир действительно есть бесконечно разнообразное целое. В целом необходимы части. Ведь любое большое состоит из меньшего. Части могут быть различны и сравнительно неравны. Как у художника не все части бюста состоят из одних только глаз, так точно и Нус создал не только одних совершенных богов, но и демонов, людей и животных. И делал он это в силу присущего ему разнообразия. Таким образом, одни части вышли лучше, другие хуже. Ведь и у Аристофана в трагедиях есть роли дурных и хороших людей. Но каждый актер должен делать свое дело, в зависимости от плана, от замысла. Так и в жизни. Но это не все.