Встречи в тайге - Арсеньев Владимир Клавдиевич - Страница 8

С этого дня началась голодовка. По пути мы собирали и ели грибы, от которых тошнило. Мои спутники осунулись и ослабли. Первым стал отставать Гусев. Один раз он лег под деревом и сказал, что решил остаться здесь на волю судьбы. Я уговорил его идти дальше, но версты через полторы он снова отстал. Тогда я поставил его между казаками и велел им следить за ним.

На третий день к вечеру Чжан Бао нашел дохлую, скверно пахнущую рыбу. Люди бросились к ней, но собаки опередили их и в мгновение ока сожрали падаль. Иногда мы видели лосей. Напрасно животные убегали от нас: все равно мы могли только провожать их глазами. Измученные, голодные, люди уныло и молча шли друг за другом. Добраться бы до реки Хуту! В ней мы видели свое спасение.

Мы все ужасно страдали от мошки; особенно много появлялось ее во вторую половину дня. Мошка хуже комаров. От расчесывания у людей вокруг глаз и за ушами появились язвы.

С радостью встречали мы вечерний закат: ночная тьма и дым от костра давали отдых от ужасного гнуса, как называют мошку сибиряки.

На четвертые сутки мы дошли до топкого болота, и нам снова пришлось взбираться на кручи. В это время моя собака Альпа поймала молодого рябчика и стала его торопливо есть. Я бросился к ней, чтобы отнять добычу. Собака отбежала, стараясь поскорее съесть птицу на ходу. Я крикнул на нее, отнял изжеванного рябчика и первый раз в жизни толкнул свою Альпу ногой. Она отошла в сторону и нехорошо посмотрела на меня. В тот же день вечером мы убили ее и мясо разделили на части. Бедная Альпа! Восемь лет она делила со мной все невзгоды походной жизни.

Наконец 16 августа мы дошли до места слияния рек Хуту и Буту. Ни через ту, ни через другую реку переправиться было нельзя: у нас не было ни топоров, ни веревок, чтобы сделать плот, и не было сил, чтобы переплыть на другую сторону.

На следующий день поднялись на ноги только я и Чжан Бао.

Мои спутники были в каком-то странном состоянии: сделались суеверны — начали верить снам, приметам и ссориться из-за всякого пустяка.

Какая-то ворона летела над рекой и, увидев на берегу лежавших людей, села на соседнее дерево и каркнула два раза. Вдруг Гусев сорвался с места.

— Ворона, ворона! — дико закричал он и бросился в лес за птицей.

Следом за ним вскочили двое и с теми же криками: «Ворона, ворона!» побежали вдогонку за Гусевым. Я тоже было побежал, но вдруг опомнился.

— Стойте, сумасшедшие! — закричал я что было силы. — Куда вы?

Мало-помалу все успокоились и пошли искать Гусева. Его нашли в кустах среди бурелома. Он лежал на земле ничком и что-то шептал. На глазах у него были слезы. Гусев не сопротивлялся и дал привести себя обратно на бивак.

Прошло еще трое суток. На людей страшно было смотреть. Лица стали землистого цвета, сквозь кожу явственно выступали очертания черепа. Мошка тучами вилась над теми, у кого уже не было сил подняться. Я и Чжан Бао старались поддержать огонь, раскладывая дымокуры с наветренной стороны.

Наконец свалился с ног Чжан Бао. Я тоже чувствовал упадок сил; ноги у меня так дрожали в коленях, что я не мог перешагнуть через валежину и должен был обходить ее стороною. На берегу рос старый тополь. Я содрал с него кору и на самом видном месте ножом вырезал стрелу, указывающую на дупло, а в дупло вложил записную книжку, в которую вписал все наши имена, фамилии и адреса. Мы приготовились умирать.

Было начало сентября. Осень властно вступала в свои права. Ночи стали холоднее. Днем мы страдали от мошки, а ночью от холода.

В ночь на 4 сентября никто не спал — все мучились животами. Оттого что мы ели все, что попадало под руки, желудок отказывался работать, появлялись тошнота и острые боли в кишечнике. Можно было подумать, что на отмели устроен перевязочный пункт, где лежат раненые, оглашая тайгу громкими стонами. Я перемогался, но чувствовал, что делаю последние усилия.

Вдруг где-то далеко, внизу по реке, раздался выстрел, за ним другой, потом третий, четвертый. Все заволновались и заспорили: одни говорили, что надо как-нибудь дать знать людям, стреляющим из ружей, о нашем бедственном положении; другие кричали, что надо во что бы то ни стало переплыть реку и идти навстречу охотникам; третьи советовали развести большой огонь. Но выстрелы больше не повторились.

Ночь была очень холодная, и никто не смыкал глаз. Я смотрел на огонь и думал. Если стреляли охотники, то, вероятно, они били медведя, а раз медведь бродит по берегу — значит, в реке начался ход рыбы. Если охота была удачной, охотники вернутся назад, не дойдя до нас, и тогда мы погибли; если нет — они пойдут дальше по реке, и мы спасены. Потом я вспомнил про Альпу, и мне стало жаль ее.

С этими мыслями я задремал. Мне грезился какой-то бал, где было много людей. Танцующие пары вертелись у меня перед глазами и постоянно закрывали собою огонь. Вместо музыки слышалось какое-то пение, похожее на стоны. В зале открыты окна, и оттого так холодно. Вдруг среди пляшущих людей появилась ворона; она прыгала по земле, воровски озираясь по сторонам. Я потянулся, чтобы схватить ее, качнулся, чуть было не упал и открыл глаза.

Светало. Костер догорал. Над рекой повис густой туман. Сквозь него неясно были видны горы по ту сторону Хуту. В это время на самой середине реки появился какой-то темный предмет. Это была улимагда, и в ней — два человека. Не спуская глаз с лодки, я протянул руку и тронул спящего рядом со мной человека, думая, что это Чжан Бао, но, на беду, это оказался Гусев. Он вскочил на ноги и дико закричал. Все остальные проснулись и тоже принялись кричать. Я видел, как люди задержали лодку, проворно повернули ее назад и скрылись в тумане. Возбуждение моих спутников сменилось отчаянием. Они стали кричать в одиночку и все разом, спорили и укоряли друг друга.

Минут через двадцать туман стал подниматься. Река была совершенно пустынна. Я просил моих спутников успокоиться и подождать восхода солнца. Была слабая надежда, что лодка, может быть, еще вернется.

Прошел час, другой, я уже начал терять надежду. Вдруг Крылов сделал мне какой-то знак. Я не сразу понял его. Казак пригибался к земле и шепотом повторял одно слово: «Собака!» Я оглянулся и действительно увидел собаку. Она сидела на противоположном берегу и, насторожив уши, внимательно смотрела на нас. На душе у меня сразу отлегло. Значит, люди не ушли, а спрятались где-то в кустах. Тогда я вышел на берег и закричал:

— Би чжанге, нюгу лоца, агдэ ини бу дзяпты маймакэ! (Я — начальник, шесть русских, много дней ничего не ели!)

Через несколько минут из зарослей поднялся человек. Я сразу узнал в нем ороча. Мы стали переговариваться. Ороч сказал, что их лодка находится ниже по течению, что он отправится назад к своему товарищу и вместе с ним придет к нам на помощь. Он скрылся, собака тоже побежала за ним, а мы уселись на берегу и с нетерпением стали отсчитывать минуты.

— Идут! — вдруг сказал кто-то.

Из-за поворота показалась лодка.

— Еще лодка! — заметил Крылов.

— Третья! — крикнул другой казак.

— Люди много ходи… — сказал, поднимаясь на ноги, Чжан Бао.

Действительно, вверх по реке шли три лодки. Люди усиленно работали шестами. Вот они уже совсем недалеко от нашего бивака… Уже можно было разглядеть их одежду, лица. Я всмотрелся и понял что это отряд моего помощника Николаева. Еще летом, по моему заданию, Николаев отправился на пароходе для организации продовольственных баз и сейчас шел навстречу экспедиции с запасом питания.

Из расспросов выяснилось, что Николаев отправился искать нас вверх по реке Ханди, поднялся по ней километров на сто и, не найдя наших следов, возвратился назад к морю. Вскоре в гавань прибыли орочи с реки Тумнина с извещением, что нас видели на реке Хуту. Орочи подробно рассказали ему, где и как нас искать, и дали проводников.

Николаев поднимался по реке Хуту очень быстро, сокращая ночевки. Последняя ночь застала его в пути километрах в трех от нашего бивака. Случайно впереди него шла еще одна улимагда с двумя орочами-охотниками, которые ничего не знали о нашем путешествии. Каждый вечер Николаев делал в воздух три-четыре выстрела. Их-то мы и слышали, а на рассвете увидели орочей, которые приняли нас за бродяг и спрятались в прибрежных зарослях.