Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 9

По правому борту нам навстречу идет тральщик. Проходит какое-то время, пока сквозь пелену дождя по флагу можно определить его национальную принадлежность: это француз. Мы приспускаем флаг в знак приветствия. Они также приспускают флаг. Военный корабль, какой бы национальности он ни был, мы приветствуем первыми, как и предписывает морской кодекс.

Погода ухудшается на глазах. Ночь перед входом в канал будет бессонной. Волнение в гавани, а теперь еще и погода — все это напоминает мне наши печальные прощания в Бресте. «Счастливо!» — это было все, что старик сказал при нашем последнем прощании в Бресте.

Корабль вывесил фонари: спереди белый пароходный фонарь и с кормы, на дымовой трубе, — с белым направленным светом. Выставляются боковые фонари: зеленый — справа, красный — слева У них те же самые секторы, что равно 117,5 градуса. Для вахтенного другого судна этим обозначается положение нашего корабля. Белый кормовой фонарь перекрывает темный сектор боковых и сигнальных огней на марсе — как раз два штриха. Восемь штрихов составляют девяносто градусов.

Матово светятся шкалы навигационных приборов. Старик стоит у радара. Он объясняет мне:

— Красная шкала дает бортовой пеленг, белая — истинный (исправленный) пеленг.

Сообщают о появлении судна, идущего навстречу. Четыре штриха по правому борту. Мне все-таки приходится пересчитывать: тридцать два равняются триста шестидесяти градусам. Таким образом, четыре штриха равны сорока пяти градусам. Я спрашиваю, какой курс у идущего навстречу корабля.

— Примерно двести сорок градусов, — говорит старик после короткого обдумывания.

Через некоторое время он скрывается в штурманской рубке. Я должен следовать за ним. В штурманской рубке я получаю дополнительный урок в навигации:

— Истинный курс всегда соотносится с показаниями компаса, Все другие пеленги являются пеленгованием по азимуту (бортовым пеленгом). Возьмем пример: Другой корабль имеет на корме справа позицию тридцать. Это примерная позиция. Мы держим курс пятьдесят градусов. Для того чтобы установить, какой курс у другого корабля, я беру собственный курс, то есть пятьдесят градусов, и приплюсовываю к нему прямой пеленг — таким образом получаются сорок градусов. Это дает в итоге девяносто градусов истинного (исправленного) пеленга. Его курс составляет контрпеленг сто восемьдесят градусов плюс или минус оцененное положение. В этом случае двести семьдесят градусов минус тридцать градусов равняются двести сорока градусам. Понятно?

— Спасибо. Теперь я снова почти все усвоил, но когда каким-либо делом постоянно не занимаешься…

— Кофе! — говорит кто-то в темноте.

— Прекрасно! — ворчит старик.

— Значит, в Дурбане они хотят провести прием, — говорит он вполголоса, — ну, к счастью, мы к этому готовы.

Я думаю, что все это типично для него: впереди еще три недели, а старик уже ломает голову об одиозном приеме, который надо будет провести на корабле.

— Во время моего последнего рейса эта проблема тебя, к счастью, не касалась.

— Да? — удивляется старик.

— Тогда «Отто Ган» еще был «летучим голландцем».

— Время, когда мы не могли заходить в порты, меня полностью устраивало, — говорит старик, повернув голову к окну, — в то время не было проблем с канаками…[5] Не было необходимости все пересчитывать.

— Необходимости? Что ты имеешь в виду?

— Следить, все ли на месте. Наши дорогие гости прихватывали с собой все, что под руку попадалось. Так называемые «дни открытых дверей» в каком-нибудь паршивом порту, — а корабль пускали только в паршивые порты, — для меня всегда были кошмарными.

И вдруг старик разговорился:

— В первом порту, в который нам разрешили зайти, в Касабланке, был организован большой прием для «официальных лиц», некоторые из которых выглядели авантюрно. Наши ящики с сигарами мгновенно опустели. Попробуй что-нибудь сделать против этого! А когда несколько позже я прошелся по кораблю, то увидел, как в холле один из этих канаков снимает кокарду с фуражки. Я просто сказал: «Извините!» и отобрал фуражку, которая оказалась моей собственной! Единственное утешение: докучливый контроль с целью поиска саботажников при таком массовом наплыве посетителей отпадает, так как осуществить его просто невозможно.

— Я что хочу сказать: стоит запустить на борт большое количество людей, и вам останется только поднять руки вверх.

— Так оно и есть. Приходится проявлять самообладание, чтобы… Ну да, так оно и есть. Демонстрация флага в других портах входит в перечень обязанностей экипажа корабля. Ну да ты об этом читал.

— А как это выглядит в Дурбане? Ты же уже был там.

— Более цивилизованно.

Я взволнован до кончиков нервов. Мне бы хотелось быть всюду: здесь, на мостике, рядом в штурманской рубке, чтобы отслеживать наш курс, а также у стенда управления машинами, чтобы наблюдать, как там, внизу, машины реагируют на поданную с мостика команду об изменении ходовой позиции.

В эту ночь старик, я это знаю, ни на минуту не покинет капитанский мостик: слишком оживленное движение, слишком рискованно. Много забот доставляют суда, идущие наперерез нашему курсу. В такой ситуации хороший капитан спать не ляжет. Я не знаю лучшего, более осмотрительного судоводителя, чем старик. Без его хладнокровия нас обоих уже давно не было бы в живых.

Вот это перемена, после последней ночи дома — эта ночь на мостике! Мне представляется, что я гоняюсь за впечатлениями, что все, что я теперь воспринимаю, я не в состоянии правильно переработать. Мысли мои носятся, как свора охотничьих собак. Несколько минут я стою совершенно неподвижно и пытаюсь заставить себя успокоиться. Свора должна лежать. И прекратить лай!

А потом во мне поднимается своего рода самодовольство — я этого добился! Я снова на корабле! И на каком корабле! В море со стариком. Без промежуточной остановки до самого Дурбана, вокруг мыса Доброй Надежды и затем еще целый кусок северо-восточным курсом.

Солидная дистанция. Мы будем в пути больше трех недель. А затем стоянка в Дурбане. И обратный путь — еще три недели без промежуточной стоянки. Бегство от суматохи. Никаких графиков работы. В последующие недели до меня можно будет добраться только через радиостанции «Норддайх» или «Шевенинген Радио», что, к счастью, не так-то просто.

Стоя здесь и всем телом воспринимая вибрацию металлического пола под ногами, я мог бы похлопать самого себя по плечу: хорошо сделано, дружище! Wurde auch bei kleinem wieder Zeit. Off, off and away (Прочь, прочь и подальше!) — эти слова я написал крупными буквами на листе бумаги и повесил как постоянное напоминание над рабочим столом. В общении с самим собой такой повелительный тон иногда помогает. В данном случае он помог.

Мой корабль на пути к мысу Доброй Надежды. СЕРДЦЕ МОЕ, ЧТО ЖЕ ТЕБЕ ЕЩЕ НАДО! Если бы сейчас старик спросил меня: «Что у тебя на душе?», то я бы ответил: «Так себе». Мы всегда старались выглядеть холодными, даже если нас переполняли чувства.

— Просто счастьем было уже то, что мы ушли из Бреста, — неожиданно говорит старик. — Как для тебя, так и для меня. Было бы глупо столкнуться с ордой типов из рядов маки. Французы такие неспокойные, пока им не объяснишь, что считаешь их симпатичными людьми…

— Так оно и есть, — подражаю я старику.

— А то, что ты выбрался еще и из Парижа, было тоже приличной удачей.

— Даже больше! Я видел фотографии, на которых было изображено, как наших мужчин с поднятыми руками прогоняли сквозь строй. Мне это не понравилось. Оплеванных, забрасываемых камнями и бутылками, с вырванными клочьями волос. Этого мне как раз и не хотелось. Да, напряженное было время. Тогда все решали какие-то часы.

— Ну, у тебя-то есть навык — я имею в виду твою способность выпрыгнуть перед тем, как мышеловка захлопнется, — говорит старик и смотрит на меня с усмешкой.