Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 74

Мой взгляд натыкается на взгляд одного матроса, который надо мной должен производить покраску из свободно висящей люльки. Человек поднимает плечи и ухмыляется, а затем снова неторопливо приступает к работе.

Если случится пожар, то вряд ли кто-либо из дам отважится подступиться к огню с таким тяжелым пенным огнетушителем.

После обеда — первый помощник капитана и шеф сидят за нашим столом — я говорю:

— Один из коков, маленький, кругленький, с черными волосами, по всей видимости, разбирается в морских катастрофах. Он служил, рассказывал он мне, на корабле под названием «Лакония», пишется с «к», — «Lakonia», подчеркнул он, то есть не на «Лаконии» с «с» («Laconia»), который потопил Хартенштайн, — говорю я старику, — кок рассказал, что упомянутый корабль загорелся и пошел ко дну вблизи от Гибралтара. Там капитан якобы первым покинул на моторной лодке место катастрофы, сто двадцать три пассажира погибли, зато никто из экипажа. Как ты полагаешь — это правда?

— Да, конечно, — говорит старик, — это правда, этот кок — ушлый парень.

— А на корабле «Андреа Дориа», — это он мне тоже рассказывал, — погибли шестьдесят три человека.

Морские катастрофы — неисчерпаемая тема для моряков. Невозмутимо беседуем мы о роскошном лайнере, который потерпел крушение на подходе к Бейруту, потому что вахтенный перепутал радиомаяк с прибрежными огнями, а также о корабле «Андреа Дориа», который считался непотопляемым, и о рудовозе «Мелани Шульте», который, согласно предположениям, в непогоду раскололся и затонул.

— Что там действительно произошло, — говорит старик, — никто никогда не узнает. Это, очевидно, произошло так быстро, что радист не успел даже на клавишу нажать.

— С нами ничего не может произойти, в конце концов, у нас мощная антенна, и в случае необходимости она удержит нос и корму судна вместе, — говорит старик и делает невинное лицо.

Первый помощник разражается блеющим смехом, а шеф смотрит неодобрительно, словно желая сказать: такие шутки не достойны капитана!

Мы обсуждаем вопрос о том, почему даже при хорошей погоде происходят многие сенсационные кораблекрушения. Я рассказываю, что во время моего первого рейса на «Отто Гане» я получил поучительную информацию:

— Я находился на мостике, тогдашний третий помощник капитана нес вахту, когда прямо по курсу на горизонте появился корабль, так сказать, в нулевой позиции. В соответствии с международными правилами этот корабль должен был пройти мимо нас по левой стороне. Когда он приблизился и вырос в размерах, третий помощник принял два штриха на правый борт, но другой не повернул налево. Тут третий помощник дал обратно на левый борт. Когда судно подошло очень близко при правом свободном борту у нас, оно вдруг резко приняло влево и оказалось в позиции 80 градусов. Судя по всему, человек на капитанском мостике этого судна вплоть до этого момента спал. Южный кореец, как сказал рулевой.

— Такое может случиться! — говорит старик.

В то время как мы один за другим пускаем на дно корабли, наше настроение улучшается. Мы ведем себя как старые капитаны, которые украшают свои жилища картинами драматических кораблекрушений: ничто, кажется, не повышает так сильно ощущение собственной жизни, как удары судьбы, постигшие других.

— По радио что-то сообщили о лавине, — говорит теперь первый помощник, — где-то во французских Альпах, Валь д’Изер, знаменитый лыжный курорт, лавина рыхлого снега. По пути она смела один дом отдыха. Сорок три человека погибли, в основном молодые люди и большое количество пропавших без вести.

Все за столом сидят молча.

— Вероятно, лавина прихватила и несколько автомобилей на дороге, — продолжает первый помощник. — Она пронеслась через столовую, люди как раз завтракали.

— Должно быть, ужасно погибнуть, задохнувшись в снегу, — говорит шеф.

— Сорок три погибших? — спрашивает старик.

— Да. И еще пропавшие без вести.

— Это некрасивая смерть, — бормочет старик.

Только что мы говорили о кораблекрушениях, и никто за столом не испытывал от этого беспокойства. Теперь же все мы поражены и делаем скорбные мины из-за какой-то лавины. Заставляет ли близость к стихии легче принимать ее смертельные удары? С возможностью кораблекрушения приходится считаться каждому моряку — но вот со снегом?

Я стучу в дверь старика после того, как закончился его «час раздумий». Старик держит перед собой атлас и сразу же делает мне предложения, куда бы я мог отправиться в путешествие по Африке, если в Дурбане я сойду на берег.

— Еще ничего не решено, — говорю я.

— На обратном пути будут сплошные слезы, ничего интересного для тебя больше не будет. Подумай об этом… Если бы я только знал, что они имели в виду, говоря о приеме в Дурбане, — добавляет он озабоченно, — если мы не окажемся на пирсе своевременно, то я уж и не знаю, будет ли готов камбуз.

— Что ты ломаешь голову? Собственно говоря, они должны пригласить тебя, а не корабль их.

— Это ты так говоришь! Они ожидают, что мы будем принимающей стороной, а в этом случае нельзя скупиться.

— Пусть лежит — «La liesche» — это выражение я узнал во Франкфурте на книжной ярмарке. Так говорят франкфуртцы, если желают, чтобы что-то воспринималось спокойно.

— La liesche? Надо запомнить.

Чтобы каждый из нас смог получить пирожное к кофе, которые часто, когда мы не являемся первыми, уже сметены со стола «семейными кланами», как я их называю, старик заказал кофе и пирожные в свою каюту.

— Поговорим лучше о чем-нибудь другом, о том, как, собственно говоря, случилось, что ты пересек Атлантику на паруснике. Ах, и еще кое о чем я хотел тебя спросить: что там, собственно говоря, произошло с «Дюнгекальк» в Гамбурге?

— «Дюнгекальк» мы продали как «Баукальк».

— Как это ты до этого додумался?

— Ах, — говорит старик, защищаясь, — этому можно научиться.

— Исчерпывающая информация! Ну, хорошо, как ты пришел к безрассудной идее отправиться в Южную Америку на паруснике?

— А не хотел бы ты мне сначала рассказать, как ты, «каталажник», снова вернулся в нормальную жизнь?

— Нет, не хотел бы, но мы можем бросить кости, чтобы узнать, чья очередь рассказывать.

— Ну, хорошо, — говорит старик добродушно, — старый Корте был гамбургским коммерсантом, участвовавшим в межконтинентальной торговле. До войны он работал на Дальнем Востоке. Его сын Адо родился в Тяньцзине. Старик был коммерсантом в Китае, а позднее вернулся обратно в Гамбург. Теперь сын Адо — его родители погибли — при разделе наследства получил небольшую виллу в Ляйнпфад и быстро продал ее одному еврею. Тот обменял доллары и заплатил за виллу примерно 60–70 тысяч марок. И на эти деньги сын Адо начал строить яхту.

— Строить? Я думал, что это была старая яхта.

— Нет, она была построена заново.

— И что — это тогда прошло без всяких осложнений?

— Во всяком случае — прошло. В Эккенфёрде мы еще прошли строительный надзор.

— Этот Корте был, очевидно, очень хитрым: таким образом он смог вывезти из Германии свои деньги и себя самого. Но он все же не был моряком?

— Нет, моряком он не был и в этом была его проблема. Поэтому он нашел и нанял меня.

— То есть ему был нужен шкипер!

— Да, и им оказался я. Но сначала я позаботился о приобретении необходимых приборов, секстанта, например. Они в то время делались из легких металлов и очень хорошо продавались по ту сторону океана.

— Я представляю себе: вы спокойно строите яхту, ты добываешь секстанты — и это притом, что после войны ничего нельзя было добиться без связей…

— А это и це было просто. Прежде всего нам потребовалось большое количество провианта, хрустящих хлебцев, например. Проблему, естественно, представляло все оборудование. Мы искали повсюду, говоря, что собираемся проводить на корабле исследования по биологии моря.

— Не глупо!

— Исследования по биологии моря — это ласкало слух и производителей хрустящих хлебцев в Люнебурге. Хрустящие хлебцы могут стать шлягером при оснащении судов, сказали мы, и тогда они, — это всего один пример, — охотно выделили необходимое.