Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна - Страница 24

— Чего не спишь?

— Боюсь ложиться, — он смущённо, как-то растерянно улыбнулся. — Такое вот дурацкое чувство: только усну — и сразу… Одиннадцать лет, Тилам! Понимаешь? Одиннадцать лет! Никак не могу поверить, что это уже…

Я не стал отвечать. Любое слово его спугнёт. Пусть сохранит эту минуту.

— Смешное маленькое счастье, — сказал он тихо. — Вот эта единственная минута. Завтра останется только дело. Завтра, послезавтра… и до конца. Ладно, Тилам, и на это уже нет времени. Ты решил, что мне скажешь?

— А что тебе сказала Суил?

— Все, что знала.

— Немного.

— По-моему, достаточно.

— Достаточно для чего?

— Не надо, Тилам, — попросил он. — Я слишком устал для обычных игр.

— Ладно, — сказал я и сел с ним рядом. — Спрашивай. На что смогу — отвечу.

— Мне это не очень нравится, Тилам.

— Мне тоже. Просто есть игры, в которые с тобой лучше не играть.

— Если я тебя обидел…

— Нет. Но играть мной ты уже не будешь. Смирись с этим.

— Попробую, — сказал он с улыбкой. — Значит, ты вступил в Братство?

— Да.

— По большому или малому обряду?

— По большому.

— Зачем?

— Ненужный вопрос. Это ты знаешь от Суил. Пошли дальше.

— Что они потребовали за помощь?

— Меня.

— Они тебя уже оценили?

— Ну, если я смог вызвать тебя из Бассота…

— Тилам, — тихо и грустно сказал Баруф, — ты хоть понимаешь, во что ты влез?

— Гораздо лучше, чем ты. Ладно, обойдёмся без причитаний. Мне дали отсрочку. Могу работать с тобой целый год.

— А потом?

— Так далеко я не загадываю. У тебя ещё есть вопросы?

— Есть, но ты на них не ответишь.

— Тогда спрошу я. Что тебе сказала Суил?

— А что тебе интересует?

— Баруф, — я невольно отвёл глаза. Гораздо удобней глядеть в окно на глупую добрую рожу луны. — Я люблю Суил. Она согласна быть моей женой.

— И вдовой тоже? — теперь мы смотрим друг другу в глаза, и он договаривает все: — Мы с тобой — эфемеры, подёнки. Таким, как мы, безнравственно заводить семью.

Я опустил глаза и молчу, и Баруф не торопит меня.

— Ладно, — говорю я ему. — Давай о деле. Как город?

— Город наш. Утром взяли дворец. Должен порадовать: наш добрый локих оказал мне огромную услугу — струсил и принял яд.

— Да уж! Самоубийство — это церковное проклятие и всеобщее презрение…

— Наследников нет, значит, придётся временно взять власть, пока не изберут нового государя. Ну, это, конечно, не к спеху.

— А Тисулара?

— Был растерзан народом. Больно ж ему было прогуливаться с Симагом!

— Ладно проделано!

— Спасибо. Какое-то время у нас есть. Калары пока открыто не выступят, иначе я подниму крестьян.

— Они в это поверили?

— Да. И поэтому сейчас у нас одна задача — мир с Лагаром.

— Это не одна задача, а две. Сначала наша армия.

— Да. И это тоже больше некому делать.

— Ну, спасибо! Тогда подбери посольство покрепче, чтобы смогли начать переговоры и без меня.

— Сомневаешься в успехе?

— Не очень. Но этот вариант надо учесть. Поставишь во главе посольства гона Тобала Эрафа — он подойдёт в любом случае. Ну, а если… это уже твоя забота.

— А если сначала в Лагар?

— А если Эслан пойдёт на Квайр? Ладно, когда ехать?

— Чем скорей, тем лучше.

— Тогда послезавтра. Эргиса отпустишь?

— Ты что, без охраны хочешь ехать?

— А зачем нам свидетели?

— Ладно, — сказал Баруф и встал. — Отдыхай. Завтра договорим.

…А за городом была весна. Весной дышал сыроватый ветер, по-весеннему проседал под ногами снег, и в весенней праздничной синеве извивалась лента летящих на север птиц.

И кони наши летели на север; шёлком переливалась шерсть моего вороного Блира, струйкой дыма стлался по ветру его хвост. В светлом просторе летели мы; синей тучей вставала вдали громада леса, и город канул в радостную пустоту полей.

— Хорошо! — крикнул я Эргису, и он, усмехнувшись, ответил:

— Весна!

Эх, дружище, не только весна…

Вчера в оружейной, когда Дибар подгонял на мне панцирь и привычно бубнил, мол, чего эти кости прикрывать, от них какая хошь пуля сама отскочит, милый голос сказал за спиной:

— Доблестный воин. Ой, и глянуть-то страшно.

Я обернулся и чуть не сшиб Дибара.

— Суил! Здравствуй, птичка!

— Выдь-ка, Рыжий. Надо с Учителем потолковать.

Он хмыкнул, пожал плечами — он вышел.

— Что случилось, Суил?

— А это тебе видней! Я-то который день не ем, не сплю, глаза повыплакала, молившись, а он уж тут, выходит? Стало быть, это в Ираге я тебе ровня была, а тут и не надобно? Бог с тобой, сердцу не прикажешь, — в голосе её зазвенели слезы, но от рук моих она отстранилась. — Так хоть весть-то подать мог, чтоб зазря не убивалась?

— Не мог, птичка! Ей-богу, не мог! — я всё-таки притянул её к себе, и она затихла у меня на груди. — Девочка моя, ну, не сердись! Я только вчера вернулся. Свалился и проспал целый день.

— Это ты можешь!

— Ну, как бы я с тобой не простился?

Она отстранилась, с тревогой заглянула в глаза.

— А ты что, собрался куда? Далеко?

— Да, Суил. Далеко и надолго.

— Это опасно, да? Да не ври ты, по тебе вижу!

— Может быть, и нет.

— Ой, а то я тебя не знаю! Да ведь иди беда стороной, ты сам её к себе завернёшь!

— Суил, — я прижал её руку к щеке и почувствовал, как дрожат её пальцы, — я уеду, а ты подумай…

— Это о чём же?

— Зачем я тебе такой под клятвой да ещё и сам на рожон лезу…

— А, вот откуда ветер подул! Никак это ты с дядь Огилом толковал? То-то от меня хоронишься!

— Но, Суил…

— Господи, и до чего ж это вы, мужики, народ нескладный! Вроде, коль мы не поженимся, так я тебя мигом разлюблю, и душа моя по тебе не станет болеть? Уж какой нам срок господь для радости дал — так что: и его прогоревать? Глупые твои речи, Тилар! Сколь даст нам господь — будем вместе на земле, а там — по милости его — на небесах свидимся!

Голос её всё-таки задрожал, и губу она прикусила, но пересилила себя, улыбнулась:

— Это ж когда ты едешь?

— Завтра на заре.

— Храни тебя бог в пути! А с дядь Огилом я сама потолкую! Закается он за меня решать!

— …Пригревает, — сказал Эргис. — Назад-то солоно будет ехать!

— Не беспокойся. Может, и не придётся мучиться. Тебе Огил хоть что-то сказал?

— Кой-чего.

— Не боишься?

— С тобой-то? Ты, чай, и у черта из-за пазухи выскочишь!

К вечеру следующего дня мы пересекли Приграничье, оставили позади разрушенные стены Карура и выехали на Большой Торговый путь.

Много я видел с тех пор разорённых земель, но вот страшней, чем тогда, уже не было. Ни души не встретили мы за весь день. Ни дымка, ни следов на снегу, лишь мелькнёт иногда обгоревшая печь, да метнутся с пепелища одичалые псы. Я обрадовался, когда мы свернули в чащу — в равнодушное, вечное молчание матёрого леса.

Провели ночь без сна, отбивались от стаи урлов, и едва засерело, двинулись в путь.

К полудню лес поредел; чаща раздвинулась, отступила, перешла в корявое мелколесье. А потом как-то сразу лес отступил, бесконечная белая пелена легла перед нами. Та самая Гардрская равнина, щедро политая кровью.

— Ну вот, — сказал я. — Почти добрались.

— Жалко, лагерь нынче не в лесу.

— Это уже не твоя забота, Эргис.

— Чего?

— Я иду один.

— Ну, придумал!

— Это приказ, Эргис, — сказал я спокойно. — Ты будешь ждать три дня. Если я не появлюсь или… ну, сам понимаешь! — скачи прямиком к Тубару. Расскажешь ему все, и пусть позаботится о посольстве. Ясно?

Он молчал, угрюмо насупясь.

— Эргис, надо спасать Квайр! Тут ни моя, ни твоя жизнь ничего не стоят.

Он Опять ничего не ответил. Придержал коня и хмуро поехал сзади.

К лагерю я подъезжал в потёмках. Нарочно задержался, зная, что офицерский ужин всегда переходит в пьянку, и можно не опасаться лишних глаз. Я не таился, даже что-то напевал, чтоб часовой меня не проглядел, а то ведь выстрелит с дуру!