Сад Эдема - Ларичев Виталий Епифанович - Страница 18

Что-то скажет сам Рудольф Вирхов? По праву председателя он завершит дискуссию, подведет ее итоги. Наконец этот момент настал:

— Господа, я буду немногословен, поскольку считаю вопрос ясным. К тому же мне пришлось совсем недавно в Лейдене высказываться по поводу так называемого питекантропа и не хотелось бы повторять все заново…

Так начал свою речь Вирхов, и Дюбуа понял, что ему не удалось убедить закоренелого старого скептика, как назвал однажды Вирхова Отниел Чарлз Марш.

— Я не вижу причин, — продолжал Вирхов, иронически улыбаясь, — отказываться от вывода, что черепная крышка принадлежала гиббону. Разумеется, не обычному гиббону, а какой-то гигантской его разновидности, поскольку черепная крышка отличается необычайно большими размерами. Но заметьте, господа, что даже при таком увеличенном размере череп в общем сохраняет контуры, сходные с черепом гиббона. К тому же вы, очевидно, обратили внимание на резкое сужение черепной крышки в районе, расположенном сзади верхнего края глазниц. Ничего подобного не наблюдается у человеческого существа, но характерно для обезьян. Следует, кроме того, учитывать деформацию кости от длительного пребывания ее в земле на большой глубине. На эту мысль меня наводит необычно уплощенный вид затылочной кости черепной крышки. Стоит ли говорить о совершенно обезьяньих надглазничных валиках? Это же факт очевидный и не допускающий иного толкования. Следовательно, черепная крышка из Тринила представляет собой часть черепа не человека, а обезьяны. Коренные зубы тоже бесспорно обезьяньи, хотя при сильном желании в них можно заметить нечто от зубов человека. Но это не меняет существа проблемы.

Вирхов повел свое выступление в типичной для него манере саркастически-беспощадного критика. Когда дело касалось принципиальных споров, он менее всего думал о деликатности и смягченных формулировках.

— Признаться, более всего меня удивляет настойчивое желание доктора Дюбуа совместить черепную крышку и бедренную кость. Но, господа, разве не очевидно, что последняя принадлежала не обезьяне, а человеку? Я не буду утомлять вас доказательствами, однако не могу не обратить вашего внимания на нечто, ускользнувшее от необычно зоркого глаза докладчика. Впрочем, это не упрек, поскольку речь пойдет о патологоанатомии. Дело в том, что верхняя часть бедренной кости изуродована болезнью, там имеется отчетливое патологическое новообразование — что-то вроде наростов. Я, как врач, иногда встречал такие наросты у своих пациентов. Если они не имели специального тщательного ухода медика, то были обречены на смерть. Но поразительно — существо, которому принадлежала бедренная кость из Тринила, судя по следам заживления, не умерло. Оно исцелилось от болезни и продолжало жить! Значит кость принадлежала не какому-то примитивному человеческому существу, а просто-напросто человеку современному, и притом достаточно цивилизованному, чтобы бороться и победить ужасную болезнь. Ради справедливости я должен отметить, что бедренная кость обладает также некоторыми примитивными особенностями. По ее необычной прямизне, округлости диафизов, особенно в нижней части, она очень напоминает бедренную кость гиббона. Поэтому, если уж так желательна идея совмещения всех останков, найденных в Триниле, то я не вижу препятствий к утверждению, что бедренная кость, как и черепная крышка, принадлежала гигантскому гиббону! Если бы это был человек, вы нашли бы вместе с его костями каменные орудия. Поскольку ничего подобного в вулканическом туфе не обнаружено, то в согласии со всеми правилами классификации тринильское существо следует считать животным, обезьяной, а не обезьяночеловеком. Питекантроп — выдумка, а не реальность!

Этим возгласом Вирхов завершил свое выступление и предоставил последнее слово «подсудимому» — «дорогому гостю доктору Дюбуа». Авторитет председателя был слишком велик, чтобы надеяться на какой-то успех, но Дюбуа тем не менее решил не упускать возможности еще раз объяснить свою позицию. Он вновь обратил внимание на огромный по сравнению с антропоидами объем мозга тринильца, на детали строения черепной крышки, которые напоминали череп человека. Дюбуа призвал на помощь авторитет Нерилга и напомнил, что сужение черепной крышки около верхнего края глазниц наблюдается иногда даже у современного человека. Он привел также мнение Отниела Чарлза Марша о благополучном существовании в тропиках обезьян с такими же, как на бедре питекантропа, болезненными наростами на костях. Они жили, хотя и не получали медицинской помощи. Очевидное смешение особенностей, присущих человеку и обезьяне, дает право, заклинал Дюбуа, считать существо с Явы обезьяночеловеком, древнейшим предком людей. Все напрасно… Союзников не следовало убеждать, а противники, вроде Вирхова, откровенно скучали, потеряв интерес к предмету спора.

Дюбуа ушел с заседания глубоко огорченный и расстроенный. Его идеи не находили той широкой поддержки, на которую он рассчитывал…

Наступил 1897 год. Прошло ровно десять лет со времени отъезда Дюбуа на Суматру и два года с тех пор, как он начал сражение за питекантропа. Достаточно большой срок, чтобы уяснить существо его мыслей. Но противники упорно не желали признать обоснованность заключений о «недостающем звене». Дюбуа, конечно, не был одинок. На его стороне были такие выдающиеся немецкие антропологи, как Густав Швальбе и Герман Клаач. Его по-прежнему воодушевленно поддерживал Эрнст Геккель. Однако Дюбуа этого было мало: он искал всеобщее признание!

И вот неожиданно наступил тяжелый кризис. Дюбуа смертельно устал от борьбы, которой не видно конца. Его упорство надломлено, он стал замкнут, подозрителен, в поведении появились трудно объяснимые странности. Питекантроп стал его роком; как ревнивый влюбленный, ограждает Дюбуа свою находку от посторонних. Несогласных с его выводами он считает теперь личными врагами. С большой неохотой показывает он останки питекантропа даже избранному кругу лиц. Все труднее становилось убедить его в необходимости познакомить с уникальными находками кого-нибудь из ведущих специалистов по антропологии. Дело дошло до того, что, когда у дверей его дома появлялся человек, в котором он видел коллегу, для него Дюбуа просто не было дома. Мысль потерять кости питекантропа из-за какой-нибудь нелепой случайности не давала Дюбуа покоя. Временами ему чудились звуки шагов ночных взломщиков… Наконец, измученный тревогами, Дюбуа предпринял неожиданный для всех шаг: в 1897 г. он сдал кости питекантропа на хранение сначала в музей своего родного городка Гаарлема, а затем перевез их в более надежное место — в хранилище Лейденского музея, где они на четверть века скрылись от глаз людей в двойном металлическом сейфе. Дюбуа считал, что достаточно долго убеждал других, чтобы позволить себе наконец не высказываться более о питекантропе. И вообще после всех оскорблений и унижений он потерял всякий интерес к обезьяночеловеку и связанным с ним проблемам. Попробуйте теперь убедить его, что он не прав!

Ученый мир удивлен, возмущен, но Дюбуа неумолим. Ни один человек не имеет теперь доступа к костям питекантропа, кто бы он ни был и кто бы ни ходатайствовал за него. Что это: каприз, странность, месть за несправедливость? Трудно сказать, но факт остается фактом. Даже Эрнст Геккель, духовный отец обезьяночеловека, так никогда и не увидел костей питекантропа, открытие которого гениально предсказал: в работах Лейденского конгресса ему участвовать не довелось, а сейф музея и перед ним не распахнули. Когда Герман Клаач, столько сделавший для подтверждения правоты Дюбуа, вернулся из путешествия на Яву, где он осматривал Тринил, и обратился с просьбой осмотреть черепную крышку питекантропа, то и ему было отказано решительно и бесповоротно. Дюбуа не захотел даже встретиться с ним. Клаач так и не увидел костей питекантропа: на Яве он заболел тропической малярией и в 1916 г., вскоре после возвращения в Европу, скончался.

Кое-кто попытался оказать давление на Дюбуа через правительство Нидерландов, но тщетно: министр просвещения Купер объявил официально, что окончательное описание материалов, связанных с яванским обезьяночеловеком, и публикация их будут осуществлены самим Дюбуа в ближайшие три года. Однако в печати так ничего и не появилось, и антропологам пришлось довольствоваться тем, что было издано до 1897 г.