Загадки Русского Междуречья - Назаров В. Н. - Страница 21

Троичность во все времена выражала творческо-сексуальную силу, а в философском плане – синтетическое триединство, как олицетворение целостности. Еще Аристотель отмечал, что триада есть число целого, ибо содержит начало, середину и конец. В магическом и эзотерическом, герметическом и каббалистическом планах тройка – небесное число, символизирующее душу, а четверка – тело. В сумме три и четыре (душа и тело) образуют священную семерку – число Вселенной и Макрокосма. Отчасти это связано с тем, что наблюдательная астрономия до недавнего времени знала всего-навсего семь больших и малых светил, видных невооруженным глазом: Солнце, Луну, Меркурий, Венеру, Марс, Юпитер и Сатурн (в соответствии с чем неделя разделена на семь частей). Остальные три планеты – Уран, Нептун и Плутон – открыты в последние два века. Звезды также не входили в классический семиричный перечень; зато космический смысл семерки дополняли Семь божественных небес, Семь космических эр, Семь врат ада, Семь шагов Будды по семи космическим ступеням и т. д. и т. п.

Гиппократ, великий врач древности, говаривал: «Число семь благодаря его таинственным качествам стремится во все вдохнуть жизнь – оно есть фармацевт бытия и источник всякого изменения: сама Луна изменяет фазы каждые семь дней. Это число присутствует во всем возвышенном и величественном». Гиппократ прямо указал на источник мистического почитания семерки: это отголоски лунарного мировоззрения далекого (даже по отношению к античным временам) прошлого, эпохи матриархата, когда жизненный ритм и календарная обрядность подстраивались под естественный для женского пола месячный (то есть лунарный) цикл. Вот почему в мировой культуре в целом и индоевропейском мировоззрении в частности семиричность по сей день выступает стержневым количественным понятием. Это одинаково присуще как гимнам Ригведы, так и русскому фолклору и многогранным традициям различных российских этносов. Графически магия семиричности как единство тройки и четверки (души и тела) оформлялась двояким образом: либо треугольником, вписанным в квадрат, либо квадратом, вписанным в треугольник. Данная и другие общемировые традиции, восходящие к самым истокам этнолингвистической и социокультурной общности прослеживаются и в орнаментальных кодах, сохраненных различными народами мира.

МАГИЯ РОССИЙСКОГО ОРНАМЕНТА

Трудно отыскать человека любого возраста, которого не заворожил бы однажды увиденный орнамент. И мало кто сомневался бы при этом, что видит он, глядя на затейливые узоры, далеко не всё. Что-то неуловимое, недоступное зрению и разумению таится за простенькими рисунками, вышитыми на рубахах, передниках да полотенцах, а также за ритмичными стежками и насечками, спиральными завитками, кружковыми солярными знаками, рельефной резьбой, художественной ковкой, красочными росписями, вязью кружев, золотоносным шитьем и бисерным пестроцветьем (рис. 14).

«Орнамент» – слово иностранного происхождения, образованное от латинского «ornamentum» («украшение»). В русском народном обиходе ему соответствует самобытное слово – «украсы», но в качестве научного термина оно не прижилось. При этом существует довольно-таки стойкое убеждение (а точнее, заблуждение), что орнамент в соответствии с первичным смыслом данного термина играет в жизни людей исключительно эстетическую («украшательную») роль. Конечно, наиболее проницательные исследователи понимали, что за всякого рода вышитыми или нарисованными «птичками» да «звериками» могут скрываться вещи и посерьезнее, например отголоски далекого тотемного прошлого. Отдельные «отчаянные головы» шли еще дальше, пытаясь угадать в орнаментальной вязи некоторый скрытый и неразгаданный смысл. В общем-то такие смельчаки двигались в правильном направлении. Весь вопрос в том, что именно сокрыто за бесхитростными на первый взгляд и вместе с тем такими замысловатыми и завораживающими народными узорами. 

Самое печальное, что не только давным-давно утрачено знание о глубоком и важном смысле, закодированном в орнаменте, но и само «символическое письмо» утрачивает свое былое значение, отодвигается на задний план, перестает интересовать целые слои населения, особенно молодежь. Тенденция эта наметилась давно. Еще в начале ХХ столетия, в самый разгар «серебряного века», наш великий художник и мыслитель Николай Константинович Рерих (1874 – 1947) писал, выражая, по существу, мнение группы творческих единомышленников, объединивших свои усилия по возрождению народной культуры под вдохновенным руководством известной меценатки Марии Клавдиевны Тенишевой (1867 – 1928), в ее смоленском имении Талашкино: «Обеднели мы красотою.(…) Умер, умер великий Пан.(…) Стыдно: в каменном веке лучше понимали значение украшений, их оригинальность, бесконечное разнообразие»[21].

Действительно, орнамент известен начиная с древнекаменного века. Можно даже, не ошибившись, сказать: орнамент возник одновременно с самим человеком. Более того, орнамент как некая упорядоченная и ритмичная структура порожден самой природой: простые или многосложные элементы его мы видим и в красочных узорах самоцветов, и в монотонных волнах песчаных барханов, и сказочных картинах, нарисованных морозом, и в ажурной паутине, и в совершенных формах радиолярий, и в игре разных цветов радуги в птичьем оперении. Конечно, все эти совершенные образы и образцы, воссозданные природой, испокон веков привлекали и радовали человека. Но и сам он, царь природы, чувствовал и непрерывно творил совершенную орнаментальную красоту.

По сей день остаются актуальными и слова известного русского критика и искусствоведа Владимира Васильевича Стасова (1824 – 1906), высказанные им в ставшем классическим труде «Русский народный орнамент» (1872):

«Орнаменты всех вообще новых народов идут из глубокой древности, а у народов древнего мира орнамент никогда не заключал не единой праздной линии. Каждая черточка тут имеет свое значение, является словом, фразой, выражением известных понятий, представлений. Ряды орнаментики – это связная речь, последовательная мелодия, имеющая свою основную причину и не назначенная для одних только глаз, а также для ума и чувств».

В мировой культуре известен народный и, так сказать, профессиональный орнамент. Первый испокон веков был распространен в широких слоях населения в виде вышивок, шитья, росписей, резьбы, мозаики. ткацких и ковровых узоров, чеканки по металлу, а кое-где и архаичных татуировок на теле. Второй был освоен профессиональными переписчиками и иллюстраторами книг, каллиграфами, создателями элитарных тканей и одежды для знати и высших сословий. Такого рода орнамент теперь сохранился главным образом в музейных экспонатах или богатых частных коллекциях. Однако профессиональные орнаменталисты в своих «штучных» авторских работах использовали в первую очередь наработки безвестных мастеров и традиционный художественный опыт, уходящий корнями в недосягаемые глубины истории.

При этом налицо непрерывная преемственность в усвоении и использовании однажды сложившихся форм и рисунков, – некоторые из них, несомненно, насчитывают многие тысячи лет. Отсюда повторяемость одних и тех же мотивов и символов у народов, казалось бы, непреодолимо отделенных друг от друга географически и исторически. Отсюда же зыбкость и необоснованность так называемой теории заимствования – безотносительно к тому, на какую сферу духовной или материальной жизни пытаются ее экстраполировать. Так, считается прописной истиной, что древнерусские книжники и иконописцы после принятия на Руси христианства напрямую заимствовали из Византии сложившуюся там орнаментальную традицию и технику ее исполнения. Отчасти это верно, но лишь с учетом того неоспоримого факта, что сама византийская культура – прямая наследница эллинской цивилизации, а корни древнегреческого декоративно-прикладного искусства в свою очередь уходят в индоевропейскую этнолингвистическую и социокультурную общность. Отсюда византийский (греческий) и древнерусский (славянский) орнаменты имеют единый источник происхождения, который, впрочем, с самого начала сливается с общемировой культурой. «Орнамент – это музыка», – так начинается программная статья Сергея Есенина «Ключи Марии»…