Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред - Страница 38

Стоя посреди комнаты, он надевал портупею.

— Да, Комарек уже старый человек, — повторил он, превосходно понимая, что утешить этим мальчонку никак нельзя.

При этом он думал, не взять ли ему Генриха к себе. «Да, если тебя отпустят домой и ты поедешь к родителям, ты обязательно возьмешь его с собой. Но ведь тебя никто не отпустит домой», — тут же подумал он.

— Salud, Генрих.

Вот мальчонка и остался опять один в большой комнате.

Он все еще сидит за столом, на котором разложены списки, тут же яблоко и пачка сигарет, забытая Новиковым. Он сидит и плачет.

Когда на рассвете Комарек вернулся в Пельцкулен, Генрих спал.

Комарек подошел к шкафу, привел в порядок бумаги. Взял несколько вещиц, принадлежавших Генриху, и положил их в фанерный чемодан. Минуту-другую старый Комарек постоял в нерешительности посреди комнаты, потом сел, развернул тряпочку, в которую были завернуты часы, завел их ключиком и приложил к уху.

Снова завернув и спрятав часы, старик поднялся и разбудил мальчика.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

А ты не стащил ее?

— Нет, дедушка Комарек, не стащил.

На коленях у Комарека лежала старая проволочная сетка, он был занят тем, что мастерил из нее вершу.

— Раз ты ее не стащил, тогда другое дело. — Никогда в жизни он не делал верши из железной сетки, да это и нелегко, когда у тебя ни кусачек, ни другого инструмента.

— «Бродил один в лесу я», — напевал Генрих, — и вдруг нашел.

— Тогда другое дело, — сказал старик, все же уверенный в том, что мальчонка где-то стащил сетку.

Они перебрались в дом рыбака.

Рано утром — над водой еще висел туман и огромное желтое солнце плавало в желтой мгле — они встретили человека, который нес дверь на спине. А когда они добрались до места, в доме не было уже ни одной двери, не хватало и многих черепиц на крыше, а кое-где виднелись голые стропила.

Оконные рамы тоже были выдраны. Однако в одной из комнатушек они обнаружили чудом уцелевшую печурку. Беленькая, кафельная, с черными крапинками, похожими на чернильные кляксы, она стояла среди всей этой разрухи нетронутая, будто никто ее раньше и не видел. Нагнувшись, Комарек заглянул внутрь: у печки оказалась маленькая духовка с крохотной медной дверцей.

Окна они завесили старыми мешками, дверь — тоже.

Потом отыскали в камышах Леонидову плоскодонку и неподалеку — три удочки. Около самого дома была затоплена другая большая лодка.

Теперь уже никто отсюда ничего не уносил, да они бы и не позволили!

Под похожими на лопух листьями ревеня они нашли лопату, а позднее и топор, правда без топорища. Но Комарек считал, что топорище он сработать еще в силах.

И еще они нашли четыре конфорки для кухонной плиты.

Им представлялось, что они похожи на потерпевших кораблекрушение, и теперь здесь, на этом необитаемом острове, ими овладела страсть приобретательства.

Выправив старое, помятое ведро, они вычистили его песком и поставили на скамеечку рядом с входом.

И керосиновая лампа нашлась в завалах старой рухляди, и даже труба от старого граммофона.

— Дедушка Комарек, посмотрите — чего у нас только нет!

Выгребая на озеро, старый Комарек думал: «Где бы ты на его месте поставил садок?» Когда они отплыли от берега подальше, то в густом камыше обнаружили протоку, а когда вошли в нее, то скоро увидели и два вбитых в дно толстых кола — а вот и садок!

Неразоренным оказался и скотный дворик, где было место для двух коров и одной лошади. Они загнали в него Орлика — он мог ходить там непривязанным, а так как ворот не было, загородили его слегой.

Но нигде не оказалось ни одного метра сети!

— Как вы считаете, дедушка Комарек, по-моему, завтра мы поймаем не меньше десяти фунтов линей.

Генрих сидел на носу лодки и удил.

— Не могу поверить, чтобы он все свои сети хранил в сарае!

— Нет, дедушка Комарек, это точно — все сети были в сарае, а Войтек его поджег.

— Когда ты подошел, он еще не поджигал или как?

— Горел уже, как свечка, дедушка Комарек.

Не хотелось старому Комареку ставить вершу из проволоки. Он же хорошо помнил мазурских крестьян, как они в торфяных прудах ловили карасей; и всегда-то он смотрел на них с презрением. «Да, многое изменилось с тех пор! — думал он. — Вся жизнь изменилась. Да и мораль тоже. Однако как бы то ни было, а рыбаку ставить железную вершу — позорное дело».

Вечером они сели в лодку и поплыли на озеро ставить вершу. Получилась, правда, очень хлипкая и короткая верша. Комарек, стоя в лодке, обозревал камышовые заросли. «У каждого озера, — размышлял он, — есть место, где рыба лучше всего идет. Ты на своем веку порыбачил немало и потому должен найти такое место и здесь!»

Направив лодку в небольшую бухту, Комарек велел Генриху убрать весла. Лодка бесшумно скользила по листьям кубышки. Старик развернул ее и кормой направил в узкую протоку.

Впервые после долгого перерыва Комарек ставил вершу и испытывал сейчас немалое удовольствие. Сначала он опустил снасть прямо посередине протоки, но тут же решил, что здесь слишком глубоко, и вынул ее. Они прошли протоку до самого конца и там уже окончательно закрепили вершу.

На следующий день, когда они подплыли к этому месту, мальчонка был уверен, что они возьмут большой улов. Старик же, напротив, высказывал сомнения. Они подняли вершу — ни одной рыбки!

Еще через день — опять ничего. Даже на пятый день верша оказалась пустой. Комарек молча вынул ее из воды, и они, не проронив ни слова, отправились домой.

Иногда им удавалось поймать на удочку несколько красноперок. Генрих относил их в деревню и выменивал за восемь штук одно яйцо, а то и бутылку молока или немного ржаной муки. Но он не любил ходить в деревню.

Старый Комарек вырезал из сухого можжевельника рыбацкую иглу, тонкую и даже изящную. Да и задумана она была для тонкой нитки, которую обычно употребляют для ставных сетей. Но ведь у них не было ни метра нити!

Однажды Генрих решил сходить к кузнецу. Работа в кузне кипела. Как все ему здесь было знакомо! Пахло копотью и гарью. И чуть-чуть жженой костью. Ему нравились и клещи с такими длинными ручками, висевшие на столбе у горна. Но больше всего он любил, когда снопами рассыпались искры. Случайно его взгляд остановился на гвоздях ручной ковки, лежавших на наковальне, и он сразу вспомнил, что тогда на колокольне красный флаг был прибит такими точно гвоздями! Значит, это кузнец прибил флаг?! Вот уж никогда бы не подумал, решил про себя Генрих.

Из кармана кожаного фартука у кузнеца торчал нож для чистки копыт. Лицо кузнеца было спокойное, с крупными чертами. Да он и молчал все время. Кузнец оттянул острый конец прута, а с другой стороны загнул его — получилось как раз так, как Генрих просил.

— Вечером мерина приводи, — сказал кузнец, — я ему копыта подрежу.

— Обязательно приду, мастер Шенпагель. Большое вам спасибо!

Генрих слышал, как ребята шумели перед самой кузницей. Он боялся выходить и стоял и смотрел на горн.

Прошло еще немного времени, а он все стоял. Тогда кузнец отложил инструмент и вышел на двор. Там он наклонился над тележной осью, лежавшей недалеко от входа. Генрих воспользовался случаем — и за ним. Ребята с радостью заступили бы ему дорогу, но не смели.

И все же Петрус схватил конец железного прута, который нес Генрих.

— Отпусти!

— Только если лошадь дашь.

— Говорю, отпусти!

В эту минуту кузнец обернулся и посмотрел на них. Петрус отстал, а Генрих помчался к озеру, держа в руках словно копье длинный железный прут.

И чего только не прячешь ты, матушка-земля, у себя!