Берег любви - Гончар Олесь - Страница 35

Какую-то минуту она грозно молчала (суровостью своей стала совсем похожа на брата), лицо округлилось и словно бы отекло. Было ей, видно, сейчас и горько и стыдно за этого балбеса, который сидел нисколько нс обескураженный нотацией и ее резкими словами, хотя внутренне, чувствовалось, был по-прежнему начеку.

- Виктор,- заговорила немного погодя Ганна Гурьевна каким-то почти торжественным голосом,- хочу просить тебя об одном одолжении... Можно?

- Просите.

- Как мать семейства, по-доброму, по-матерински умоляю тебя: отступись ты от моей дочери. Отступись! Не принесешь ты ей счастья.

Он побледнел:

Принесу или не принесу - откуда вам знать?

- Чует душа.

- Душа - ненадежный источник.

- Смотря чья. Материнская ежели, то надежней нету.

Ни перед кем так не унижалась, как перед тобой вот, сынок.

Красивый ты, еще найдешь себе пару, какая-нибудь из тех же пансионатских размалеванных, только пальцем помани - сама побежит за тобой... А Инна... У Инны своя дорога, своя, непохожая на твою... Пощади девушку, отплати хотя бы этим за ее верную к тебе любовь! Потому что так, как она, редко кто нынче любит... Отступись! Как сына тебя прошу!

Сильно побледневший, он сидел, прикрыв глаза, уронив голову на грудь.

- Вы просите невозможного,- сказал вполголоса.

Это только подхлестнуло ее.

- Ну, превозмоги себя, Витенька, не заслоняй ей белый свет!.. Сколько бывает таких случаев: любят друг дружку и год и два, а женятся на других... Разве мало у нас красивых девчат? Вол, говорят, Муся Осначевская по тебе сохнет, такая славная дивчина, и у родителей одна, может, именно ее ты и осчастливил бы...

Он молчал, не поднимая головы, и его молчание Ганна расценила как признак колебания: видимо, парень борется с самим собою, взвешивает, как будет лучше... Следовательно, надо но отступать, гнуть и гнуть свою линию, и он решится, даст согласие... Вдруг ее осенило:

- Витя, уважь мою материнскую просьбу, а я тебе за это... "Жигули" подарю!

- "Жигули"? - От неожиданности оп даже глазами заморгал.

Искушение, казалось, было способно кого угодно сразить наповал, тем паче Виктора, чья страсть к скоростной езде известна всей Кураевке... Расчет у хозяйки был безошибочный, парень оживился, поднял свои тонкие брови в нескрываемом любопытстве:

- У вас уже есть "Жигули"?

- Будут! - воскликнула она горячо.- В прошлом году - разве не слыхал? двум лучшим комбайнерам области выдали малолитражки в премию - одному достался "Запорожец", другому "Жигули"... Сам секретарь обкома вручал этим комбайнерам ключи от машин на стадионе, при всем народе...

- Но ведь эти ключи у них, а не у вас,- ухмыльнулся Виктор.

- Считая, что у нас! Семейный экипаж Ягничей тоже в десятке самых первых, не видал разве в газете фотографию! В прошлом году телевизором премировали, а этим летом, если бы хлеб но сгорел, вот тут уже, под окном, "Жигуленок" стоял бы красненький, на новеньких шинах... А что в будущем году стоять будет, так - это факт!

Веремеенко встал, напустил на себя строгость:

- Итак, за дочь - "Жигули"! А почему не "Волгу"?

А? - И неожиданно для хозяйки расхохотался. Потом сразу стал серьезным, посмотрел на пристыженную собеседницу с явным превосходством: - Стыдно мне за вас, тетка Ганна. Неужели вы серьезно могли подумать, что Виктор на этот ваш калым позарится? Променяет Инку на ваше отступное? Какая дикость... Вы ведь сами были молоды, неужели забыли или вовсе не знали, что такое любовь?

- Знал бы ты! А я-то знала и знаю,- превозмогая стыд, встала она обиженно,- Не тебе, ветрогону, меня учить... А то, что тут было сказано насчет машины, чтоб на этом месте и умерло, понял?

- Само собою.

В это время к веранде уже подбегала Инна.

Глянув на обоих, почувствовав неладное, забеспокоилась:

- Чего вы тут не поделили?

"Тебя не поделили",- хотелось сказать хлопцу, но он только разрешил себе шутку:

- Про дела ооновские речь вели.

- А как там наш голова? - сейчас же заговорила и мать, чтобы избежать уточнений.- Или так вызывали, из-за пустяка? Прыщик, наверное, какой-нибудь?..

- Да нет, застудился всерьез, температурит,- сказала Инна.- Однако на пневмонию не похоже, скорее ангина,- и снова заботливо-влюбленный взгляд на Виктора: - Почему ты такой бледный?

- Натура нервная...

Подумала мельком, не пьян ли он, но сразу же отбросила это подозрение: нет. Еще раньше, после одного случая, поставила перед ним условие, чтобы никогда не появлялся ей на глаза в нетрезвом состоянии, и пока Виктор не нарушал уговора.

- Гол! Гол! - снова донеслось от соседского "Электрона".

Виктор шагнул к девушке и на глазах у матери, будто специально ради того, чтобы досадить ей, уверенно взял Инну за руку:

- Аида к морю, мое сокровище. Удалимся по лунной дорожке...

По тому, как она охотно отозвалась на его шутливый призыв, как, забывая обо всем, прижимаясь друг к другу, быстро пошли они через двор к калитке, мать поняла:

ничем сейчас не остановить дочь, потому что есть в жизни вещи, перед которыми все твои хитросплетения сводятся па нет, по себе ведь знаешь, что это за сила - любовь...

* * *

Сейчас Инна не сочиняла песен. С тех пор как возвратилась в Кураевку, не сложилось ни строки, хотя иногда возникало и бродило в душе что-то туманное и смутное.

Больше читала. Снова увлеклась классикой: во Дворце культуры собралась за последние годы большая библиотека, сам Чередниченко шефствует, следит, чтобы надлежащим образом пополнялись ее фонды: пусть читает Курасвка, меньше водки будет пить.

Райгазета время от времени печатала стихи, появилась однажды даже целая литературная страница под рубрикой "Творчество молодых". Инна перечитывала стихи строка за строкой. Было 'тут про "музыку полой", про "степные корабли", были отрывки из поэм (еще, наверное, не написанных), стихотворные посвящения комбайнерам, их самоотверженному труду, бессонным ночам. Воспевались "братья солнца" - подсолнухи, которые отражаются в море золотыми коронами (это те-то, замухрышки, заморенные засухой, какие стоят нынешним летом за Кураевкой, из последних сил цепляются за жизнь). В стихах все вроде было и то, и не то. Воспевалась поэзия хлеборобского труда, но на крыльях поэтических получалось все как-то уж очень красиво и легко. А где же боль, где же тоскующие глаза сеятеля, когда он видел, как лютая засуха пожирает плоды тяжкой его работы, когда бессильно опускались натруженные руки перед грозным нашествием неумолимых стихий? Обо всем этом помалкивает районного масштаба застенчивая муза.

Господствовала на той страничке лирика, принадлежащая вдохновенному перу девчат и парней, Инниных неведомых сверстников, которые, обнажая свои сердца, признавались в иптимностях перед молчаливо внимающими им степью и морем. Еще когда Инна занималась в училище, она тоже посещала литобъединение - было такое при тамошней районной газете и называлось "Солнечная гроздь". В турнирах начинающих авторов, в оживленных дискуссиях после литературных чтений она участия почти но принимала: чувствовала себя недостаточно подготовленной, к тому же сдерживала ее еще и застенчивость; держалась больше в сторонке.

Случалось иногда услышать произведения, в которых ощущалась искренняя любовь к людям, к степи, но больше было все-таки словесного звона, чего-то не своего, заемного, которое тем не менее излагалось тоном нескромным, с крикливым поэтическим яканьем - так, по крайней мере, ей казалось. Представляла, как бы к этому отнеслись дома, в семье, какую бы кислую мину скорчил от таких стихов брат-штурманец... И когда ей самой хотелось блеснуть какой-нибудь сногсшибательной рифмой, поиграть в словесные погремушки, перед глазами сейчас же возникала насмешливая физиономия брата, который, несмотря на свою покладистость, умеет быть и едким... Нет, не хотела бы Инна попасть на его ехидненький язычок! К тому же всегда еще одно помнила - совет Андрона Гурьевича, както брошенный в один из приездов, словно невзначай: важно не слыть, а быть. Это отвечало самому характеру девушки.