Тронка - Гончар Олесь - Страница 52

Восток разгорается, море светлеет, вот-вот солнце взойдет… Среди вечно живых мерцающих волн моря только их судно с покосившимися мачтами застыло неподвижно. В глубине степи, где-то у самого небосклона, еле темнеет пятнышком Центральная. Ни парка, ни фронтона школы, ни ветродвигателя с его пропеллером, ни паутинок телевизионных антенн — ничего не различишь, все там слилось, как в мареве, так далеко.

— Виталик, сколько, по-твоему, будет туда?

— Да столько же, как и вчера было…

Он улыбнулся скупо, краешком рта, а посмотрев на нее, немного застеснялся и сразу похорошел. Еще и в школе девчата замечали, что он хорошеет, когда смотрит на Тоню.

Тоня чувствовала, как волной приливает нежность.

Виталик в раздумье уже озабоченно склонился на поручни борта, и в голове его начали один за другим рождаться разные проекты. Вспомнился капитан Дорошенко: как бы он вел себя в такой ситуации? Есть же люди, которые не падают духом, не теряют самообладания при любых обстоятельствах! Искать, думать, бороться — в этом теперь ты весь. Полезет искать двигатели, попытается высечь огонь, добудет для Тони воду из-за борта…

Приблизившись к борту, они следят за птицей, что, сев поодаль между волнами, вольно и словно бы даже с наслаждением покачивается на воде. Вода и птица как бы успокаивали. Не хотелось думать в эти минуты ни об ужасе неизвестности, ни о безвыходности своего положения, ни о том ночном гудении неба — ведь сейчас вокруг такая тишина, такой простор, такая красота.

От долгого стояния, оттого, что солнце уже действовало на них пьяняще, показалось им, что судно плывет. Но это лишь волны плыли, обтекали, омывая его борта, и катились дальше, а судно стояло на месте. Двигалась планета, двигалось солнце в небе, двигались воды своими вечными волнами, а оно — ржавое — тупо и недвижно стояло на месте.

Так и будет словно бы плыть это судно целый день, а солнце еще сильнее опьянит их, и палуба снова раскалится, и вся эта железная гора будет дышать на них своим ржавым огнем. Потом снова наступит ночь, где-то за тысячи верст отсюда летчики наденут шлемофоны и парашюты, направятся к своим бомбардировщикам, и разговор между ними будет о том, что звездное море бомбить трудно. А Виталик и Тоня, забравшись на бак, будут сидеть на своем железном острове и в ожидании ночного удара нервно вслушиваться в звездное небо из-под стальной своей скалы, будут сидеть, пригорюнившись, молчаливо, как последние дети Земли, как сироты рода людского.

Здесь много неба

— Ну и везет же тебе, Микола, — плескаясь у рукомойника, говорит бульдозерист Брага голому по пояс Миколе Египте, который стучит краником, разбрызгивая во все стороны воду.

— В чем же это мне так везет, Левко Иванович?

— Ну как же, тебя, собрата моего по труду, прораб товарищ Красуля посылает сегодня со скрепером на другой объект, прямо в Тарасовку.

— Ну и что?

— А то, что поедешь и будешь себе песни в дороге распевать! А после обеда вдруг окажется, что твой скрепер как раз нужен нам здесь. И тебе придется возвращаться. Так себе прогулочка в полста километров в будний день. Не каждому выпадает такой дурняк.

— А мне-то что! — сверкает Египта молодыми белыми зубами. — Порожняком? Начальству виднее. Мне хоть ветер гонять, только бы платили.

— То-то же! Слушаю тебя и вижу — парень ты не промах. Только смотри, друг, не упусти еще один шанс…

— Это вы насчет па «налево»? — хохочет Египта.

— Ох, и догадлив же ты! Цыганская у тебя натура, хлопец! Глину!.. Эту глину кое-кто с канала бабам в Марьевку возит, они сейчас как раз хаты обмазывают…

— Глиной промышлять — это я еще не пробовал. А пожалуй, стоит рискнуть, — смачно приговаривает Египта. — Только сами же потом возьмете меня за душу как председатель товарищеского суда!

А Брага будто и не слышит, продолжает свое:

— Да смотри не проторгуйся, не продешеви. Не то мне будет стыдно, что собрат мой по работе за гроши нашу глину отдает. Это ведь не просто какие-нибудь, а первородные киммерийские глины — геологи могут засвидетельствовать.

— Скажите! А я и не знал!

— Однако же и теток зря не обманывай, набирай ковши пополнее, глины на планете хватит.

— Не на глине, так на земельке, а дельце проверну, — жуликовато ухмыляется Египта. — И постараюсь не попасться ни обехаэсовцам, ни своему родному начальству. Сами же тогда устроите над Египтой товарищеское судилище под лозунгом «Позор леваку!». А разве ж я виноват, что я сроду левак?

— Ты не левак.

— А кто же, винтик?

— Когда-то были винтики…

— Ну, не винтик, так, скажем, карданный вал.

— Мы с тобой строители, Микола, люди, которые созидают, — вот в чем дело…

— Что же, от этого мы лучше?

— Ну, лучше не лучше, а не может человек, который строит магканал, создает что-то великое, вести себя как пигмей.

— Сильно сказано!

— А ты отойди-ка, дай место девушке, — говорит Брага, кивнув на Лину, которая с полотенцем через плечо вышла из вагончика и терпеливо дожидалась своей очереди за спиной у Египты.

— А, и ты уже встала! — воскликнул Египта и, сверкнув озорной своей усмешкой, отступил, пропуская девушку к умывальнику. — Бедненькая! У папы-мамы спала бы, в постельке понеживалась, а тут еще и солнце не взошло, а ты уже на ногах вместе с нами, варварами.

— А почему вы варвары? — спрашивает Лина, принимаясь чистить зубы.

— Ну как почему?.. Без всяких тонкостей, без церемоний. Порой и выругаешься по-простому, по-рабочему.

— А вы не ругайтесь. И почему это ругаться — значит, по-рабочему? Просто отсутствие элементарной культуры. Вон Левко Иванович не ругается, я ни разу не слыхала.

— Ругаюсь. Да еще как… Только больше про себя, в душе, — буркнул Брага и, натянув после умывания замасленную гимнастерку, отправился к бульдозеру.

А Египта, свернув к вагончикам, не упустил случая ущипнуть мимоходом девушку за ребрышко, и хоть она и отмахнулась от него с негодованием, однако гнев ее был явно преувеличен.

Дома она и в самом деле еще спала бы, а здесь встает с рассветом — сама жизнь поднимает, — трудовой день строителей канала начинается рано. Работы ведутся далеко в степи, между пикетами, которые расставляла и Лина.

Нельзя сказать, чтобы Лине так уж нравилось ежедневно глотать здесь поднятую бульдозерами пылищу и обжигать на сухих ветрах свое белое личико. Да и не так-то приятно девушке, вскочив спозаранок, спешить к умывальнику, где уже до тебя изрядно набрызгано, везде мыльная пена, а к кранику и не протолкнешься сквозь голые мужские спины да жилистые темные затылки, и не такое это большое удовольствие, нажарившись на солнце, проголодавшись, выстаивать в обеденный перерыв очередь у окошечка котлопункта (и словечко-то какое выдумали управленческие крысы: котлопункт!); дадут тебе на алюминиевый поднос порцию жирного переболтанного борща или супа, сядешь под навесом за один из грубо сколоченных самодельных столов, и, пока обедаешь, над тобой беспрерывно роятся голодные степные мухи. Многого не хватает здесь из привычного тебе комфорта, можешь только мечтать сейчас о душе, сооруженном дома для тебя отцом, нет и еще кое-чего, что должно бы быть… Вот уже и вода кончается, еле-еле каплет из краника, механизаторы всю выплескали до тебя.

И все же именно здесь, среди этих строительных неурядиц, Лина впервые в жизни почувствовала, что она нужна людям, каждым нервом своим ощутила, как начинает жить полноценной, а не растительной, не оранжерейной жизнью.

На труд у нее свой взгляд. Не так уж она наивна, чтобы думать: еще одно сооружение, канал этот — и все станут счастливыми. Не в этом дело. Человек напоминает ей парус, которому непременно нужен и простор и ветер. В безделье поник он, нет его… А тут он полон — грудью вперед летит сквозь жизнь! И пусть обгорает, шелушится тут лицо, пусть трескаются губы, но здесь ты неотделима от тех, кому трудно, и хоть работа твоя несложна — размерять с Василинкой да с мастером-гидротехником стометровые отрезки трассы, расставлять пикеты, — однако же и эта простая работа кем-то должна быть сделана — без твоих пикетов дело не пойдет.